Валерия Вербинина - Сиреневый ветер Парижа
– Еще увидимся, — сказал ему Саразен угрожающе, щелкнув пальцами. — Кто командует конвоем?
– Я, — отозвался рослый юноша. Он глядел прямо в лицу Саразену и, похоже, не испытывал перед ним никакого трепета. Присутствие дяди подбадривало его.
– Ладно, — проворчал Саразен. — И запомни: если что, стреляй ему между глаз, вот и вся недолга. — Он перевел взгляд на Костюм, вызывающе повел плечами и вышел, не дожидаясь, пока его вышвырнут за дверь.
– Он просто больной, — сказал Костюм в ответ на вопросительный взгляд своего племянника. — У вас еще пятнадцать минут. Готовьтесь выезжать.
Но прошло еще полчаса, прежде чем внушительный караван — бронированный фургон, вертолет, четыре мотоциклиста и две машины сопровождения — сдвинулся с места, везя бесценный груз: человека весом около семидесяти пяти килограммов стоимостью около двадцати миллиардов долларов (ибо таково было его состояние).
Макс ехал в фургоне, в железной клетке, отгороженной внутри машины. На него надели ручные и ножные кандалы и, кроме того, приковали к сиденью, чтобы он не мог пошевельнуться. Возле клетки устроились трое спецназовцев и рослый юноша, возглавлявший операцию. Окон в этой части фургона не было — имелись только небольшие бойницы для автоматов, а все происходящее снаружи транслировалось на мониторы, которые можно было поворачивать по своему желанию.
Через двадцать минут после начала движения Макс разомкнул распухшие от удара Саразена губы и сказал:
– Хочу сигарету.
– Я не курю, — отозвался племянник Костюма.
Тяжелый бронежилет натирал ему плечи. Он вспотел, и, хотя он делал все как надо, его не покидало чувство, что бывалые спецназовцы наблюдают за ним с иронией. Больше всего на свете он мечтал о том, чтобы вся эта навязшая в зубах история поскорее кончилась.
– Значит, умрешь не от рака, — безмятежно констатировал пленник в ответ на его слова.
То, что произошло потом, начальник конвоя помнил смутно. Какие-то вспышки замельтешили на мониторах, снаружи донесся грохот, истошные крики и лязг покореженного металла. Фургон занесло на дороге, после чего он резко встал. Спецназовцы с проклятьями вскочили с мест и, заняв позиции у бойниц, открыли огонь. Один из мониторов погас. Что-то застучало по обшивке фургона, и с некоторым опозданием юноша сообразил, что это пули. Сам он почему-то оказался на четвереньках возле двери в клетку.
– Лейтенант Роше! — закричал он в рацию. — Отвечайте, что происходит?
До него донесся смех. Это ликовал в клетке скованный пленник. Пот заливал глаза племяннику.
– Лейтенант Роше! — Но водитель фургона не отвечал.
– Помоги, дурак! — заорал кто-то из спецназовцев, и юноша увидел смертельно бледного лейтенанта Сегье, который полулежал, привалившись к стенке, и слабо хрипел. Возле него хлопотал Люка, весельчак Люка, его лучший друг. Прежде чем юноша успел пошевелиться, кто-то подбежал к фургону и, просунув в бойницу дуло автомата, выпустил целую очередь. Люка охнул и упал навзничь. Племянник, опомнившись, два или три раза выстрелил наружу из пистолета. Он поскользнулся в чьей-то крови и неловко плюхнулся на бок. Снаружи донесся хриплый стон, и автомат, сухо стукнув о бойницу, исчез.
– Люка! Сегье! Виль… Вильфранш!
Он хотел кричать, но у него выходил только шепот. Вокруг были одни мертвецы.
– Мы попали в засаду! — жалобно сказал он рации, но та молчала.
«Что делать, боже мой? Что же делать? И как тихо, как тихо кругом!»
Он посмотрел на мониторы, но они были пусты и мертвы, как и его товарищи. На глазах у него выступили слезы, и, не удержавшись, он всхлипнул — от беспредельного ужаса, тоски и жалости к себе.
В рации что-то захрипело. Начальник конвоя поспешно схватил ее.
– Седьмой отвечает!
Но вместо знакомых голосов водителя Роше, вертолетчиков, людей из машин сопровождения ему в уши ворвалось:
«Non, rien de rien,Non, je ne regrette rien…»[6]
Пленник в клетке фыркнул. Песня оборвалась. Впрочем, он и так отлично понял, что случилось.
После того как конвой свернул с национальной дороги, в четырнадцать двадцать была выпущена первая ракета. В четырнадцать двадцать один к ней присоединилась вторая, после чего вертолет перестал существовать.
Снайперы уничтожили мотоциклистов. Машины сопровождения были обстреляны из гранатометов. Лейтенант Роше погиб одним из первых. Головная машина, в которую попали два снаряда, горела, из нее с воплями выскакивали живые факелы и катались по земле. Их добивали из засады — или не добивали, ожидая, когда они догорят сами. Хвостовая машина лежала на боку, и возле нее корчились несколько раненых.
– Замечательно, — констатировала черноволосая красавица, сверху, с холма, осматривавшая поле боя.
Это была Лейла. С помощью верного Али и еще нескольких человек она сняла дом в ближайшем селении, где установили сложную аппаратуру, подавляющую радиочастоту конвоя. Теперь человек боевиков от имени конвоя переговаривался с Парижем, убеждая их, что все в порядке и пленник продолжает свой путь.
Племянник Костюма скорчился у стенки фургона, тяжело дыша. В это мгновение он ненавидел всех суперменов на свете — этих дрянных актеришек, плюющихся клубничной кровью под светом софитов; этих счастливчиков, которые залечивали смертельные раны за пять минут и играючи разделывались с любым врагом. Он внезапно осознал, что они все обманщики, эти дутые герои с идиотскими фразами наготове и еще более идиотскими ухмылками на весь экран. И еще он понял, что никогда, никогда не хотел стать героем.
Макс с любопытством смотрел на своего конвоира. Нельзя сказать, чтобы ему была совсем чужда жалость, — просто он считал, что если ты играешь в такие игры, ставкой в которых является твоя жизнь, ты должен быть готов к любому повороту событий. Этот мальчик явно ни к чему такому готов не был.
Внезапно рация кашлянула. Племянник как безумный бросился к ней.
– Да! Я Седьмой! — закричал он. — Что у вас там происходит? Говорите!
– Происходит? — переспросил воркующий женский голос с приятным акцентом, от которого, однако, у конвоира по спине поползли мурашки. — Теперь уже ничего.
– Вы… вы кто? — пролепетал племянник, теряя голову. — Немедленно оставьте эту частоту! Это государственная частота! Вы не имеете права ее занимать!
– Еще как имею, — возразил голос. — Слушай, как тебя зовут?
– Эжен, — пробормотал он.
– Хорошо, Эжен, ты нам не нужен. Отпусти Макса, и ты свободен. Я же знаю, что он там. Отпусти его, ты окажешь услугу и себе, и нам.
Племянник с ужасом воззрился на клетку, в которой находился террорист. Вновь в ушах юноши зазвенел его издевательский смех.
– Вы захватили нас? — простонал Эжен.
– Ты быстро соображаешь. — Голос сменил тон и заговорил жестко, по-деловому. — Слушай, у нас здесь люди. Твои люди, между прочим. Выходи и выводи Макса, иначе мы начнем убивать их по одному.
– Я вам не верю, — проныл несчастный конвоир.
Лейла пожала плечами.
– Твое дело.
Она стояла в нескольких шагах от двери фургона с рацией в одной руке и пистолетом в другой. Сзади сгрудились боевики. Она мотнула головой, и тотчас к ее ногам бросили раненого спецназовца. Он закричал, Лейла же спокойно и сосредоточенно направила пистолет ему в лоб и выстрелила. И этот крик племянник услышал.
– Хорошо, — забормотал он. — Хорошо… Только не убивайте их! Я сейчас выведу его.
Он стал отпирать клетку. У него дрожали руки, он два раза ронял ключи. Наконец пленник был на свободе. Выражения его лица конвоир не понимал.
– Я жду, — проворковала рация.
Он поколебался. Может, поступить так, как советовал этот бритоголовый? Взять и… Но у него не хватало сил даже думать об этом. Не то что сделать.
Он открыл дверь фургона. Пропустил в нее Макса, который сошел на землю медленно, волоча свои цепи, которые конвоир забыл снять.
Потом он увидел смерть.
Она была с черными волосами до пояса, огненными глазами и такая красивая, что больно смотреть. Она ничего не сделала. Только подняла руку, а из руки полыхнуло пламя. Потом не было ничего. Может, и было, но он уже не мог знать об этом.
– Макс, — сказала Лейла, чуть не плача. — Дорогой. Я так рада.
Он тоже был рад, но не показывал этого.
– Сколько у нас времени?
– Полчаса, может, час.
– Хорошо.
Он повернулся и мелкими шагами, неловко переступая, зашагал к их машине.
– Всех добить, — приказала Лейла. — Мертвые не болтают.
Ее приказ был исполнен, а благодаря тому, что человек в доме до последнего заговаривал зубы Парижу, тела обнаружили только через несколько часов. Саразен не поехал на место. Он уже заранее знал, что ему предстоит увидеть, и выжидал. Телефон звонил долго, очень долго, но лишь около десяти, приняв ванну и с аппетитом отужинав, человек с бритой головой соизволил снять трубку. Говорил сам министр.
