Виктор Пронин - Божья кара
– А может и не выжить?
– Запросто. В курортных, южных городах мало кто выживает. И из мужчин, и из женщин.
– Что же с ними случается?
– Плывут.
– В море? – уточнил Андрей.
– В море заплывают, а плывут в жизни. Вы снимки-то посмотрите, не робейте. Для нового человека они, конечно, страшноватые, но пройти через это надо, уж коли вы добрались до меня.
Андрей, превозмогая себя, просмотрел все снимки, их было семь-восемь. В увеличенном размере они действительно производили жутковатое впечатление. И даже не раны ошеломили Андрея, а лицо девочки. Он, кажется, только теперь понял, что пыталась сказать ему Света, когда говорила, что Лена с каждым днем на снимке как бы оживает, что взгляд становится осмысленнее, чуть ли не веселее. На снимке она и в самом деле улыбалась, но это была гримаса предсмертной боли.
Завязав тесемки на папке, Андрей аккуратно положил ее на край стола. Аркадий Евгеньевич взял ее, сунул в ящик.
– Вы спрашиваете, что случается с мужчинами и женщинами в южных городах?.. Повторюсь... В море они заплывают, а по жизни плывут. Мало кто выдерживает богему пляжного сезона – безделье, распутство, пьянство и прочие соблазны приморской жизни. Дети, которые вырастают в этой обстановке, которые видят это ежегодно, волей-неволей начинают принимать эту жизнь, как единственно достойную, более того, единственно возможную. Они ведь не думают о том, что человек год копит деньги, чтобы здесь спустить их за две-три недели. Здесь не может состояться поэт, художник, ученый, просто мастер в каком-либо деле. Да, здесь мелькают знаменитости, но они состоялись где-то там, на севере, а на наших берегах или доживают свой век, или ухлестывают за женщинами.
Андрей хотел было что-то сказать, но анатом его перебил:
– Я не отвлекаюсь, я говорю о содержании той папки, которую вы только что держали в руках. Мне пришлось несколько раз поговорить с матерью этой девочки, она приходила ко мне... Светлана ее зовут... Она ведь тоже поплыла, тоже не выдержала напора пляжных сезонов. И то, что случилось...
– Да, я знаю, – сказал Андрей.
– Мне Воеводин кое-что приоткрыл в этой истории... Наверно, иначе и не могло получиться... у вас... с этой женщиной. Простите, что я берусь об этом судить.
– Да ладно, судите.
– У местных девочек случаются соревнования – кто больше снимет приезжих мальчиков за сезон... И это не проститутки, нет, они бескорыстны... Просто шаловливы. А потом эта шаловливость становится привычкой, натурой, характером, судьбой. Девочки ошибаются, думая, что это они снимают. Снимают все-таки их. И после этого требовать каких-то жизненных устоев, верности, преданности... Видимо, вы через это прошли?
– Видимо, – кивнул Андрей. – От чего она умерла?
– Множественные ножевые ранения. Несовместимые с жизнью. Болевой шок.
– Ее насиловали?
– Да. И еще... Я могу говорить?
– Конечно, – кивнул Андрей. – Я за этим и приехал сюда.
– За чем?
– Чтобы узнать все.
– Зачем вам нужно знать все?
– Чтобы быть свободным в поступках.
– Чтобы ни в чем не сомневаться и не колебаться, когда вы его поймаете? – в упор, глядя на Андрея, спросил Аркадий Евгеньевич.
– Да.
– Ну что ж, это объяснимо. Тогда я вам добавлю немного уверенности...
– Только не скупитесь.
– Я не исключаю, что после всех ножевых ранений она была еще жива. Ее задушили. Преступник понимал, что ее нельзя оставлять в живых. И еще...
– Говорите. – Андрей уставился в пол.
– С маньяками это случается... Иногда они стремятся получить удовольствие именно в те секунды, когда жертва бьется в предсмертных судоргах... Вы понимаете, что я хочу сказать?
– У вас выпить нечего? – спросил Андрей.
– Хороший вопрос. – Аркадий Евгеньевич открыл дверцу тумбочки стола, вынул початую бутылку коньяка, два граненых стакана, расположил все это на своем столе, сделал приглашающий жест рукой – придвигайся, мол, поближе. – Для человека моей профессии коньяк средь бела дня простителен.
– У меня такое впечатление, что он вам простителен в любое время суток. И в любом количестве.
– Спасибо на добром слове, конечно... – Анатом разлил коньяк в стаканы, хорошо разлил, не скупясь. – Будем живы, Андрей. – Из ящика стола он вынул очищенный грецкий орех, разломил его, половинку протянул Андрею.
– За справедливость, – сказал Андрей.
Коньяк оба выпили до дна, зажевали орехом, помолчали.
– Хочу уточнить твой тост, Андрей... Ведь мы можем говорить на «ты»?
– Конечно.
Аркадий вынул папку из стола, подержал на руке и снова сунул в ящик, решив, видимо, что снимки, которые лежали внутри, не стоит рассматривать слишком часто.
– Ты предложил выпить за справедливость. Я не возразил. Но несколько слов добавлю... Великодушие, доброта, готовность простить, забыть обиду... Все это не имеет ничего общего со справедливостью. Помиловать – это нарушить справедливость, проявить великодушие – это значит наплевать на справедливость.
– Что же тогда справедливость? – спросил Андрей.
– Это око за око, зуб за зуб – так говорили древние мудрецы. Справедливость сурова, а часто попросту кровава.
– Это значит...
– Это значит – смерть за смерть, – сказал Аркадий и разлил остатки коньяка по стаканам. – Согласен?
– Я его найду, – ответил Андрей словами, которые за последние дни произнес уже не первый раз.
– Он левша.
– Это точно?
– Он нож держал в левой руке. И зубы у него не слишком хороши.
– Он ее еще и кусал?!
– Чего не сделаешь в порыве страсти, – печально произнес Аркадий. – Давай, Андрей, еще по глоточку... С моими клиентами не выпьешь, с ними и поговорить-то толком не всегда удается.
– Но иногда удается? – удивился Андрей.
– Очень редко. Это уж если хорошо выпить. Тогда мне неважно, что они отвечают и отвечают ли вообще. Давай... За справедливость... Как мы ее понимаем. Ведь мы все выяснили? У нас нет расхождений в толковании этого понятия?
– И не будет, – твердо произнес Андрей, осознав вдруг, что начал хмелеть. – Да! Аркадий, – вспомнил он, поставив пустой стакан на стол. – Я слышал, вчера недалеко от Коктебеля девочку нашли? У Чертова Пальца.
– Нашли то, что от нее осталось.
– Это он?
– Есть основания так предполагать.
– Значит, не успокоился?
– А эти ребята не успокаиваются, – неожиданно трезвым голосом произнес Аркадий. – Он может отсидеть десять лет за колючей проволокой, а выйдя на свободу, в первый же вечер... Ты понял, да? В первый же вечер отправляется на охоту. Он об этом мечтает все десять лет. Говорят, что горбатого могила исправит – это про него, про нашего с тобой клиента. Поэтому уголовные дела, связанные с убийствами на сексуальной почве, никогда не закрываются. Сколько бы лет ни прошло после преступления. И еще скажу тебе... Ребенка младшего школьного возраста, убившего кошку, собаку, морскую свинку... уже надо ставить на учет.
– Сексуальный преступник подрастает?
– Не обязательно сексуальный, но то, что преступник... Без сомнения.
– И его нужно изолировать?
– Не надо его изолировать... Но он требует очень пристального внимания к себе.
– Вы сказали, что у него зубы неважные?
– Верхние. Нижние в порядке. Хотя времени прошло достаточно, он мог и мост поставить. А верхние зубы ему скорее всего выбили. Таким ребятам время от времени бьют морды... Достается в первую очередь верхним зубам.
– Он мог и уехать? – спросил Андрей.
– Конечно, мог... Но знаешь... Они обычно привыкают к одному месту, притираются... А потом, что значит уехать?.. Уехать – это засветиться. Неожиданный отъезд всегда обращает на себя внимание. Возникают вопросы – почему вдруг уехал, что случилось?.. Ведь эта зверюга среди людей живет, приспосабливается, старается на человека походить. Но это не всегда у них получается. Звериное нутро наружу лезет, показывает себя, заявляет о себе.
– Рычит? Лает? Воет?
– Нет, все тоньше. Он скорее даже как бы... ластится. Льнет. Понимая где-то внутри себя, что все-таки не такой, как все, что все остальные ему враги. Смертельные. Ведь узнают – в клочья разорвут. В самом прямом смысле слова. И он всем враг. Поэтому, как бы ни выглядел, каким бы ни казался, но в его поведении обязательно проявляется некая... надсадность. Неестественность. Самые невинные слова он произносит не то чтобы через силу, а обдумывая и прикидывая – не говорит ли чего лишнего, разоблачающего. Меня можно понять?
– Вполне.
– И тут возникает одно обстоятельство... Ведь он совершает свое деяние... Как бы это сказать поточнее... В смещенном состоянии сознания. Он не вполне в себе, поэтому ему важно знать, как его преступление воспринимается людьми, что о нем думают, оставил ли следы, есть ли опасность опознания...
– Время работает на него? – спросил Андрей.
– Конечно. Он успокаивается, возвращается в нормальное состояние и уже может участвовать в разговорах о нем же, не выдавая себя, не срываясь на мелочах. Он уже себе нравится, готов восхититься своей неуязвимостью.
