Евгения Михайлова - Спасите наши души
Она слушала и думала только о том, как держать лицо, чтоб его не скомкало рыдание, чтоб оно не выдало ее… И оно не выдало. Она сумела кивнуть, улыбнуться уголками губ, прикрыть глаза. Когда она их открыла, его в комнате не было. Вот и все, что случилось с ней. А до сегодняшнего утра казалось, что все самое страшное уже произошло.
Алиса сильными руками вцепилась в подоконник, подтянулась немного, посмотрела вниз с пятнадцатого этажа. Там был серый город, которому совершенно все равно, что с ней происходит. Он не замечает ее присутствия, как не заметит отсутствия. Полет. Она очень любила это ощущение на сцене. В принципе, если не брать в расчет страшную, тянущую, отравляющую кровь тоску, останется всего лишь простая целесообразность. Жизнь пришла к логическому концу, нужно быстро и четко принять решение. Кстати, почему не брать в расчет тоску… Ведь это душа мается, просит отпустить ее на свободу…
Алиса подтянулась на руках, легко села на подоконник. Нужно лететь с открытыми глазами. Она так давно не была на улице. Она хочет увидеть напоследок чьи-то окна, деревья, птиц… Она хочет? Что это… Она хочет это видеть? Значит, в ней теплится еще жизнь? Жизнь, которую нужно убить? Алиса прямо и бесстрашно посмотрела вниз. Несколько минут – и все, что было ее судьбой, ее прошлым, ее любовью, вдохновением и страданием, превратится в кучку переломанных костей. Отвратительное, никому не нужное зрелище. Она не любит зрелищ. Боже мой, как много в ней протестует. Она и не представляла. Даже вкус голос подает. Но господи боже мой, что же ты-то молчишь, ничего не подскажешь. Меня просто надо толкнуть – вперед или назад… Через минуту страшный спазм сдавил ее горло. Она сжалась в комок уже в своем кресле. В ней дрожала каждая жилочка, трепетал каждый нерв. Алиса отъехала от окна, добралась до кровати, упала на нее, как будто вернулась из космического полета. Провалилась на пару минут то ли в обморок, то ли в сон и вдруг широко и тревожно открыла глаза. Одной сейчас нельзя оставаться. Можно сойти с ума. Но ей некого позвать, кроме Алекса. Сестра, домработница Рая не должны ее видеть в таком состоянии. Алекса она не позовет. Она достала с тумбочки телефон, пролистала записи, нажала один номер.
– Настя, это Алиса Голд. Вы не могли бы ко мне приехать? Нет, ничего не случилось. Просто мне нужно… Не знаю, как сказать.
– Ой, да никак не говорите. Я быстро. Вот только ребят своих домой заведу, лапы помою… И сразу к вам. Адрес скажите, пожалуйста. Может, привезти чего-нибудь?
* * *Стелла смотрела на мужчин, которые рылись в ее вещах, гневным взглядом.
– Эй, повесь на место, придурок! Лапами не трогай. Это платье стоит столько, сколько вы усей своей командой в руках не держали.
– Повежливее никак нельзя? – Толя Стрельников деликатно присел на диван рядом со Стеллой, и лицо его, как обычно, выражало только добродушие.
– Это ты мне – повежливей? Разве я в чужих шкафах вещи лапаю? Башмаками вонючими по дорогому паркету шаркаю, нос сую в каждую дырку?
– Сережа, – обратился Толя к невозмутимому и сосредоточенному Сергею, сидящему за компьютером, – что-то с памятью моей стало. Вроде бы я эту девушку вижу в первый раз. А по ее разговору получается, что и брудершафт у нас был, и, может, не только.
– Размечтался. Что, на понт пришли брать? Думаешь, у меня нет адвоката, которому я сейчас позвоню? Ордер где на обыск? Да вы у меня за налет на частную квартиру сами в ментовку сядете! – заорала Стелла.
– Ордера нет, вы правы, Серафима Ивановна, – негромко произнес Сергей. – Обыск – оперативная необходимость. Вы правы и в том, что иногда нам приходится нести за это ответственность… Но вы рановато обрадовались. Я тут почту вашу просмотрел, извините, тоже посамовольничал. Письмо интересное есть в «отправленных» по адресу: Борис-собака-рамблер. ру. С вложенным файлом. Это ведь и есть гарнитур Ирмы Георгадзе, не так ли? Она нам это фото показывала сорок минут назад. Отвечайте, Серафима Гулькина.
– Ну, и что? Я знакомому послала посмотреть. Из темы на форуме фотку скопировала. Эта полоумная по всему Инету разбросала свои фотки. Может, их люди в альбомы копируют, как открытки поздравительные. Всех шмонать, брать будете?
– Вы девушка находчивая, что и говорить. Просто мы сейчас пробьем по адресу вашего знакомого… Он может быть кем угодно, конечно, например, балетмейстером Большого театра. Только мне сдается, что он либо ювелир, либо директор антикварного магазина. Толя, ты набираешь Аню? Серафима Ивановна, дело прояснится в течение пятнадцати-двадцати минут. Может, не будем терять время и поговорим?
– Не о чем мне с вами разговаривать.
– Какой стереотипный ответ. И все же попробуем…
Через пятнадцать минут телефон Толи зазвонил. Он выслушал и коротко сказал: «Спасибо».
– Борис Абрамович Либерман, – произнес он безучастно, ни к кому конкретно не обращаясь. – Свой ювелирный магазинчик в тихом центре, приглашается как эксперт музеями и вроде бы даже следствием. Девушка действительно с умом подбирает знакомых. Не удивлюсь, если и адвокат у нее есть. На всякий случай.
– Ну, и че вы добились? – Стелла демонстративно забросила ногу за ногу. – Ну, есть у меня знакомый, который камешками торгует, ну, послала я ему фотку, дальше-то что? Я какой закон нарушила? Вы у меня эти побрякушки нашли, что ли?
– Мы их не нашли, – задумчиво начал Толя и пошел навстречу сотруднику, который нес из другой комнаты сафьяновый футляр для украшений. – О! Сюрприз! – Он повернулся к Стелле. – Мы не нашли гарнитура Ирмы, но чтоб я провалился, если это не бриллиантовое колье Натальи Сидоровой. Белые, желтые бриллианты, звезда, крупный черный в центре…
Он передал коробочку Сергею. Сказал сотруднику:
– Саня, пакуй все. Потом разберемся, откуда что появилось. Хозяев поищем. Может, подозреваемая даст признательные показания.
– Да ты что! – Стелла вскочила. Лицо ее покрылось красными пятнами. – Какая подозреваемая? Какая Сидорова? Это все мое!
– Ну, раз мы все-таки перешли на «ты», обойдемся без официоза, – лениво произнес Толя. – Ты попала, Стелла-Серафима. Мы, как невинные тупые менты в вонючих башмаках, пришли искать у тебя украденные драгоценности, а нашли вещь, хозяйка которой зверски убита в той самой комнате, откуда пропала эта самая вещь.
– Вы задерживаетесь по подозрению в краже и причастности к убийству, Серафима Гулькина, – сурово сказал Сергей. – Ведите ее.
Глава 16
Настя не успела позвонить, как дверь квартиры открылась. На нее внимательно смотрела женщина с бледным, утонченным, трагическим лицом, сидящая в инвалидном кресле.
– Ой, Алиса. Ну наконец увиделись, а то переписываемся, словно с разных планет. – Настя вошла в прихожую и стала деловито стаскивать сапоги. – Не говори, что не надо. Я в них с собаками гуляла. Знаешь, – она повесила куртку и посмотрела на Алису, – ты точно такая, какой я тебя представляла. Красивая, строгая, благородная, в общем, я к тому, чтобы ты не обращала внимания на мои поцарапанные руки и обломанные ногти. Это только кажется, что они не очень чистые. Я их тру, как хирург. Просто все впиталось намертво, будто татуировка.
– Да и я бы тебя узнала, – ответила Алиса. – С кем тебя перепутаешь, Кокошанель? Проходи в гостиную. Ты, наверное, чаю или кофе хочешь? Не стесняйся. Я легко справляюсь с некоторыми обязанностями.
– Нет, это ты мне скажи, чего ты хочешь и где у тебя что. Я привезла пирожки с капустой. Свежие. Полночи возилась. Не потому, что я кулинарка помешанная. Наоборот. Терпеть не могу на готовку время тратить. Хотя умею. Мама научила. Просто, когда у меня деньги кончаются, я всегда разносолы готовлю. Пять литров украинского борща, например, пальчики оближешь. Котлет там штук пятьдесят. Пирожки. Могу торт огромный вкуснейший сделать. И все за гроши сущие. И надолго. Это я для племянницы. Она у меня очень пожрать любит. Ну, когда деньги есть, тогда, конечно, все просто: колбаса, сыр, пирожные из магазина. Ты знаешь, все очень невкусно. Так я на кухню? Пирожки разложу. Слушай, ты даже можешь не рассказывать, где что. Сама найду. Тебе – чай, кофе?
– Я не знаю, Настя, – растерянно сказала Алиса. – Дело в том, что я вообще не знаю, зачем это: чай, кофе…
Она, никогда не плакавшая при свидетелях с раннего детства, вдруг с изумлением почувствовала, как из глаз хлынули горячие, обильные слезы.
Странное чудо случилось в этот день с Алисой. Она все-все выложила чужому в принципе человеку. И все терзания, и всю боль, которой сама старалась не касаться мысленно, и свою неуверенность, и, что странно, свою надежду… Она сама не знала, что ее замученная надежда еще жива.
Настя помогла ей умыться, уложила в постель, бегала за водой со льдом, горячим чаем с лимоном. Плакала навзрыд, закрывая лицо руками, становилась на колени рядом с кроватью Алисы и гладила ее ноги. Она стащила с себя неуклюжий толстый свитер, осталась в черной обтягивающей майке, завязала волосы узлом на затылке. Сходила за мокрой тряпкой, протерла пол. Затем заставила Алису подняться и поменяла постельное белье.
