Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим

— Да я слушаю.

— Ни фига ты не слушаешь!

— Все равно ты со мной летишь, — уколол его Родионов, — в случае чего подстрахуешь.

— Вот мерзавец какой, а? — сказал Весник с чувством, обращаясь к коллективу, и весь коллектив изобразил вежливые улыбки. Улыбаться во всю ширь было несколько опасно. Может, Илья Юрьевич и имел полное моральное право называть великого мерзавцем, но остальные-то его не имели!…

Родионова не слишком интересовал график, он все ждал, когда Весник перейдет к главному, то есть к Тимофею Кольцову и кандидатам в президенты, а он все тянул, и ясно было, что тянет неспроста.

— …ужин в «Красном селе», это очень вкусное место. Правда, на ужин отведено всего полтора часа, потом еще один вечерний эфир, и все.

— Таня, а полтора часа с дорогой? Если с дорогой, то мы точно не успеем, и даже закладывать ужин в программу не нужно.

— Машенька, а как же иначе?… Мы всегда стараемся, чтобы вам хоть поесть можно было нормально.

— Мы все равно нормально не поедим, если до этого «Села» еще придется сколько-то ехать. Мы же туда с «Авторадио» потащимся, да? А где там «Авторадио»? Далеко от ресторана?

Весник помалкивал и посматривал на Родионова. Тот думал о том, что рукопись надо сдать через две недели, и хорошо бы до этого ее закончить. Если еще задержать, Марков откусит ему по очереди оба уха, пожует и выплюнет.

Родионову не хотелось, чтобы ему откусили оба уха.

— …и получается, что в субботу выходной.

Весник крутанулся в кресле, дотянулся до непочатой пачки сигарет и неторопливо стал ее разворачивать.

— На этот выходной были запланированы Лавра, днепровские кручи и все в этом духе. В общем, знакомство с достопримечательностями и прочая красота, но…

— Но, — перебил Табакову Весник, — мы программу изменили. В Киеве в это время будет Тимофей Ильич Кольцов. Все знают, кто это, объяснять не надо. Не надо объяснять, а, мальчики и девочки?

Мальчики и девочки вразнобой помотали головами — не надо, зачем же объяснять, когда и так все ясно!

— Он очень хотел познакомиться с Аркадием Воздвиженским. Или его жена, что ли? Потому что он сам вроде никаких книг не читает и вообще малограмотный. Марков ему обещал. Поэтому мы этот выходной проводим на даче у каких-то местных знаменитостей, которые с Кольцовым то ли дружны, то ли просто знакомы. Там же будет Борис Дмитриевич Головко, это кандидат в цари. То есть в гетманы. То есть кто там у них?…

— Президент там у них, как и везде, — сообщил Родионов мрачно.

— Кольцов с этим самым Головко бизнес имеет или только намеревается завести, но в общем все совпадает один к одному. На даче будет прием, и мы на него приглашены. И все это в обстановке строгой секретности, как все понимают.

— А когда об этом стало известно? — осведомилась Маша тихонько. — О том, что будет прием и Тимофей Кольцов?

— Да… на днях, — Весник закурил и пустил к потолку струйку дыма.

— Ты никому не говорил об этом, Илья Юрьевич?

— А что?

— Да ничего, — ответил Родионов, — только нам сегодня позвонили и сказали, чтоб я ни в какой Киев не ездил, сидел бы в Москве и не рыпался. Я Маркову об этом сообщил, и он обещал что-то выяснить. По крайней мере, Ушакова по следу отправить.

— А есть след? — спросил Весник серьезно.

Родионов пожал плечами:

— Ну, какой след, Илья! Определитель у нас не сработал, разговаривала Маша, да и разговора-то никакого не было, как я понял!… Одни угрозы.

— Чем он угрожал? — деловито спросила Табакова.

Маша помолчала, рассматривая красиво отпечатанную страницу программы. Ей не хотелось об этом говорить, и странно и неприятно было, что Родионов как будто выставил ее, голую, на всеобщее обозрение.

Впрочем, тонкостью восприятия он никогда не отличался.

— Тань, он… что-то такое ужасное говорил про моих детей. Я не хочу повторять. Я уже Маркову повторила и потом Ушакову. Мне это… неприятно.

— Не говори, не говори, — быстро сказала Табакова, — конечно, не надо!

— Только я все думаю, — медленно произнес Родионов, — если встреча будет в обстановке строгой секретности, то откуда эта сволочь узнала, что я в Киев лечу? Вот что любопытно.

— Да, — согласился Весник задумчиво. — И в связи с Тимофеем Ильичом и этим… кандидатом в гетманы вся история приобретает другую окраску.

— Вот и Марков так считает, — вставила Маша. — И Ушаков. В Киев мы уже полгода собираемся, и сколько раз визит переносили?

— Раза четыре, — подсказала Табакова.

— Вот именно. И никаких звонков, и никаких угроз. А тут — на тебе!… Как только выяснилось, что нас там будут принимать политики и олигархи, позвонил некий сумасшедший! — сказал Родионов.

— Спрашивается, — подхватила Маша и отодвинула от себя пепельницу, которая невыносимо воняла. На ее хрустальном дне морщились три коричневых окурка диковинных сигарет, которые курил телевизионный красавец Веселовский. Отодвинув пепельницу, она еще некоторое время с неодобрением рассматривала окурки. — Если он сумасшедший, то откуда узнал про визит? Это первый вопрос.

— Второй, ясное дело, это как связаны звонок и визит, — перебил ее Родионов. В конце концов, именно он писал детективы, а не его секретарша! — И связаны ли!

— Ну, это ты загнул, — задумчиво протянул Весник. — Совпадение, и все тут!

— Не знаю, — сказал Родионов. — Странное какое-то совпадение.

Расходились все задумчивые, словно отправляли великого на войну, а не в мирную, теплую и добродушную Украину.

— Я сегодня на ночь заберу автомобиль, — проинформировал Родионов Машину спину, когда они подошли к джипу. Маша пристраивала на заднее сиденье Сильвестра и его портфель. — Так что, если хочешь, я вас довезу до дома и уеду.

— Завтра эфир на НТВ, — ответно проинформировала она его и вылезла из салона. Как оказалось, вылезла уже в темных очках. Вид у нее был совершенно невозмутимый, и это обмануло его. Он так и не понял, что ковыряется в старой ране, и она уже вовсю кровоточит, и Маше больно, и обжигает почти до слез, а отшвырнуть эту жестокую грубую руку, которая делает так больно, нельзя. Не получается отшвырнуть.

— У них запись в полвторого, мы должны быть в час. Вы… прямо туда приедете или сначала домой?

— Я еще не знаю, — капризно сказал Родионов. — Я тебе позвоню.

Она сосредоточенно кивнула.

Значит, все правда.

Значит, ей ничего не показалось.

Значит, на самом деле звонила дама его сердца.

Значит, у него свидание.

Маше Вепренцевой моментально стало неинтересно и незачем жить.

А зачем тогда все?! Зачем она так старается быть полезной, зачем она знает его вдоль и поперек, зачем она думает его мыслями и говорит его словами, если она просто… работник?! Очень хороший, грамотный, профессиональный и еще невесть какой, но всего лишь работник?!

Его личная жизнь ее не касается.

У него сегодня свидание.

— Давайте я пока за рулем поеду, — предложила Маша своим самым обыкновенным голосом, — а то вы же не любите!…

— Не люблю, — согласился Родионов. — Поехали, поехали!

Он не замечал, как из ее раны капает кровь — большими, горячими, красными каплями. Прямо на асфальт.

— Мам, ты чего такая грустная?

— Я не грустная, Сильвестр. Я просто устала.

— Ты отдохни, мам. Хочешь, я за Леркой сбегаю, и мы по дороге в булочную зайдем и сухариков купим? С дымком. Или с беконом. Ты какие больше любишь?

— Никакие не люблю.

— Да ладно, мам! Или с чесноком? Хочешь с чесноком? Они вонючие, ужас!

— Это точно.

— Дай мне рублей тридцать. Или пятьдесят. Мы еще можем за мороженым зайти. Хочешь мороженого, мам?

— Хочу.

Сильвестр деловито похлопал себя по карманам, что-то искал.

— Так я пойду за Леркой, мам?

— Подожди, — остановила его Маша. — Они сейчас с бабушкой сами придут. Я бабушку попросила, чтобы она Леру привела.

— Ну, тогда я в булочную, мам. Ладно, да? За сухариками? — Он вытащил из кармана связку ключей, посмотрел на нее и сунул обратно. Вытащил носовой платок, такой грязный, что невозможно понять, какого он был когда-то цвета, и тоже вознамерился сунуть его обратно, но Маша платок отняла. Сильвестр проводил его глазами. Потом он достал калькулятор с западающими клавишами, сложенный вчетверо листок в клеточку, два рубля и подушечку жвачки без обертки.

— А дохлая крыса где? — спросила мать рассеянно. — Или ты ее выложил где-то?

Сильвестр быстро отправил в рот завалявшуюся подушечку. Странно, как это он про нее позабыл?! Надо быстро съесть, пока мать не отобрала, а то скажет, что он всякую грязь в рот тащит, и не даст! А подушечка очень даже ничего, в крошках немного, потому что в кармане были сухари и до этого еще чипсы. Паштет их покупал, и они все поровну разделили, ну жвачка и растаяла слегка, жарко же в кармане-то!…

— Не было у меня крысы, — сказал он невнятно из-за жвачки, которая почему-то вязла в зубах, — а Христине хомяка купили. То есть не хомяка, а хорька!