Полина Дашкова - Херувим (Том 1)
Генерал с благодарностью отметил, что она успела расчесать волосы и умыть лицо. Райский поспешно поднялся навстречу, поцеловал ей руку, спросил о самочувствии.
- Жить буду, -улыбнулась она, - прости за такой домашний вид. Хочешь кофе? Я уже сказала Оксане, она варит. Володя, ты все рассказал?
- Почти, - кивнул генерал.
- И что ты думаешь, Миша? - Она опустилась в кресло, расправила полы халата и впилась в лицо Райского больными красными глазами.
- Я пока слишком мало знаю, чтобы делать выводы. С работой фирмы это не может быть связано, как вам кажется?
- Исключено, - помотал головой генерал, - там все под моим контролем.
- Знаете, у меня почему-то не идет из головы эта девочка, эстрадная певица, - пробормотала Наталья Марковна.
- Какая певица? - генерал нахмурился и' повысил голос. - Ты мне ничего не рассказывала.
- Прости. Я была уверена, что оно того не стоит. Я вообще думаю, это просто сплетня. Нет, лучше не надо. Ерунда, - Наталья Марковна смутилась и даже покраснела слегка.
- Сейчас ничего нельзя считать ерундой! Все важно, абсолютно все! Ты поняла меня, Наташа?! - закричал генерал и поднялся с кресла.
- Володя, ты же терпеть не можешь, когда я делюсь с тобой всякими бабскими разговорами, - жалобно простонала Наталья Марковна, - мы просто болтали с Оксаной на кухне. Она показала мне какой-то дурацкий журнал, там сплошные сплетни. - На пороге появилась домработница с подносом, и Наталья Марковна обрадовалась: - Оксана, детка, у тебя сохранился тот журнал, где фотография Стаса рядом с лысой певичкой?
- Я не помню, - испуганно пролепетала девушка, - вот кофе и чай для вас, она поспешно поставила поднос на стол.
Генерал тронул ее за руку и попросил:
- Пожалуйста, попытайся вспомнить. Ты ведь знаешь, какая у нас беда, и должна понимать, что сейчас все важно. Абсолютно все. Что за певица? В каком журнале был снимок?
- Ладно, ладно, я попробую,- Оксана уставилась в потолок и, помолчав несколько секунд, выпалила: - Журнал называется "Короче". Там был фоторепортаж с какой-то клубной тусовки. На одной фотографии певица Анжела со Станиславом Владимировичем, их засняли в довольно неприличной позе, и там еще подпись такая, ужас. Мне даже неудобно рассказывать.
- Давай, не стесняйся! - мрачно подбодрил ее генерал.
- Ну понимаете, ее рука у Станислава Владимировича между ног, на ширинке, и написано вроде это: народу было много, места мало, и певице Анжеле пришлось оберегать самое ценное, что есть у ее новой любви, у предпринимателя Стаса Герасимова. - Бедная девушка, пока произносила это, покраснела до слез и старалась ни с кем не встретиться глазами.
- Да, да, - грустно кивнула Наталья Марковна, - там именно такой текст.
- У тебя сохранился журнал?- спросил Владимир Марленович.
- Нет. Он старый, еще февральский. Я его выкинула. Я вообще таких журналов не читаю, просто случайно купила в метро, из-за телепрограммы, увидела снимок и принесла Наталье Марковне показать. Вы, Наталья Марковна, сами мне сказали: выкинь эту мерзость.
- Да, конечно, - кивнула генеральша, - я так сказала. Спасибо, деточка.
Оксана побежала вон из гостиной, но генерал окликнул ее:
- Погоди, сядь и расскажи, что за певица.
Девушка поплелась назад, неловко опустилась на краешек кресла:
- Ну я не знаю, я не особенно увлекаюсь попсовой эстрадой. Просто певица, и все. Их столько сейчас... Эта Анжела, она вроде совсем молодая, ей лет двадцать, наверное. Голос ничего, есть пара неплохих клипов. Говорят, ее какой-то чеченец раскрутил, то есть вложил деньги в ее первые клипы, но про всех звезд что-нибудь такое говорят...
- Чеченец? - прошептала Наталья Марковна. - Господи, теперь все понятно!
- Что тебе понятно?! - взревел генерал. - Тут сидят два профессионала, а ты лезешь со своим идиотским "понятно"!
- Володя, почему ты на меня кричишь? - тихо спросила Наталья Марковна.Давай-ка выпей валерьяночки. Миша, вы извините его, он устал и не здоров, обратилась она к Райскому. Тот рассеянно кивнул в ответ.
Последние несколько минут он сидел молча, перестал задавать вопросы и только слегка покачивал ногой. Свет лампы отражался в стеклах его очков, и никто не видел, как застыли его светлые глаза, как резко сузились зрачки.
Генерал открыл рот, чтобы крикнуть еще что-то, но тут раздался тяжелый грохот. От порыва ветра хлопнула балконная дверь, и большое зеркало соскользнуло с деревянной основы. Осколки с грохотом хлынули на антикварный комод, сбивая с него шкатулки, вазочки, статуэтки.
Первым опомнился полковник. Он встал, оглядел гладкую полированную доску и покачал головой:
- Удивительно, как это раньше не произошло. Стекло держалось на нескольких каплях клея и даже не было закреплено рамой. Ну и халтура!
Генерал и генеральша сидели оглушенные, притихшие. Оксана кинулась в кухню за веником.
- Наталья! Не смей! - вдруг закричал Владимир Марленович так, что зазвенели подвески люстры. - Прекрати сейчас же! Я запрещаю тебе!
- Что, Володя, что ты мне запрещаешь? - испуганно прошелестела Наталья Марковна.
- Думать об этом запрещаю! - у генерала тряслись щеки и вздыбился седой пушок на лысине.- Не верь! Глупости! Предрассудки! Бабье суеверие! Поняла? Повтори!
- Да, Володенька, да. Я не буду, - тихо всхлипнула генеральша, - глупости, бабье суеверие.
* * *
Настал день, когда костыли сменили на палку, выдали кроссовки и спортивный костюм. Сергей впервые вышел на свежий воздух и, опираясь на палку, прошагал около сотни метров по узкой асфальтовой тропинке вдоль бетонного забора. Забор был высокий, по верху шло три слоя колючки. За деревьями Сергей заметил четыре новеньких финских домика. Сам госпиталь представлял собой трехэтажную кирпичную коробку. Рядом стояла точно такая же коробка, но украшенная антеннами и тарелками спутниковой связи.
Кругом был лес, он потихоньку оживал, наливался зыбким обманчивым теплом и бледными предвесенними красками. Земля все еще была покрыта мутной зернистой коркой старого снега. На редких подсохших проталинах, как испуганные призраки, дрожали под ветром мертвые стебли прошлогодней травы. Дни были еще по-зимнему ледяные, мрачные, но по утрам и в сумерках прояснялось, выплывало солнце, и Сергей вскидывал к нему лицо, закрывал глаза, жадно ловил первые теплые лучи.
Совсем близко слышался мерный гул электрички, и ему стало казаться, что секретный объект за бетонным забором значительно ближе к Москве и вовсе это не граница области. Но он уже знал, что никого ни о чем нельзя спрашивать, и привык молчать.
С каждым днем он чувствовал себя все лучше. Отправляясь на утренние прогулки, он стал забывать палку. Он удивительно быстро шел на поправку. Вскоре прогулки сменились пробежками. Из госпитального бокса его переселили в финский домик, где кроме него жило еще пять человек, каждый в отдельной комнате. Знакомясь, они называли свои имена, но не сообщали фамилий и званий. Сергей знал, что ребята эти- кадровые офицеры ФСБ и здесь просто отдыхают, поправляют здоровье после ранений.
Вместе со всеми Сергей качал мышцы на тренажерах, стрелял в тире, бегал, прыгал, парился в сауне. Он изматывал себя физически и старался не думать ни о прошлом, ни о будущем. Но однажды ночью он проснулся в холодном поту от собственного крика и обнаружил, что уже не лежит на койке под одеялом, а стоит посреди комнаты и рука его занесена для смертельного удара. Еще секунда, и он расшиб бы ребром ладони деревянную раму приоткрытого окна. Окно поскрипывало от легкого ветра, в стекле причудливо отражались тяжелые сосновые ветви, подсвеченные полной луной.
Ему приснилось, как у него на глазах пытают старлея Колю Курочкина. До утра он больше не мог сомкнуть глаз. За завтраком он косился на соседей, ожидая, что кто-нибудь спросит, чего это он орал во сне и скакал по комнате. Но никто не спросил.
День начался и продолжился, как обычно. Сергей старался измотать себя тренировками, но, качая мышцы, обливаясь потом, он вдруг ясно услышал голос капитана Васи Громова. Вася хрипло напевал блатную песенку: "Скольких я зарезал, скольких перерезал, сколько милых душ я загубил..." В последнюю неделю плена капитан Громов постоянно бормотал что-то. Насупившись, декламировал стихи Некрасова, которые учил в младших классах школы, иногда матерился уныло и невнятно, а то начинал молиться, так горячо и жалобно, что, казалось, Господь не мог его не услышать.
Капитана Громова уже не было на свете, но хриплый голос жил. Сергей слышал его отчетливей, чем голоса офицеров, находившихся рядом с ним в спортивном зале. Он продолжал качать пресс, он заставил себя не зажимать уши, не закрывать глаза и не орать, как смертельно раненное животное. Он молча, сосредоточенно качал пресс.
Дело не в крови, которая била пульсирующей струёй из перерубленных артерий, и даже в хрустящем, крякающем звуке, который сопровождал падение топора на оголенную шею. Да, кровь долго еще стояла темно-красной пеленой перед глазами, и звук стоял в ушах несколько недель, но дело в другом. Лицо человека, казнившего сначала старлея Курочкина, потом капитана Громова, было строгим и сосредоточенным, как если бы он рубил дрова и боялся попасть себе по пальцам. Он старался казнить правильно. Красиво. Он щеголял мастерством, размеренностью, точностью движений. Зрителей было много. Собрался весь отряд, чтобы посмотреть. Принесли видеокамеру и все засняли.
