Ксавье Монтепен - Кровавое дело
Она протерла глаза. Глубокий мрак по-прежнему царил вокруг.
Дрожь пробежала по телу девушки, а в уме промелькнула ужасная мысль.
— Нет, — говорила она, стараясь отогнать от себя эту мысль, — нет, это невозможно! Болезнь не могла продвинуться так быстро! О, я хочу увидеть!… Хочу убедиться!
Левой рукой она стала шарить по ночному столику, отыскивая маленькую фарфоровую спичечницу. Она взяла одну спичку и чиркнула ею о стенку.
Спичка затрещала, и распространившийся по комнате сильный запах серы заставил закашляться Эмму-Розу.
Спичка явно зажглась, но бедная девушка не видела, как мелькнул огонь. Она ощутила сперва жар, потом ей обожгло пальцы.
Она бросила спичку, которая упала на пол и потухла.
Обезумев от ужаса, несчастная девушка соскочила с постели и, вытянув руки, принялась ощупью отыскивать окно, которое вскоре и нашла.
Как раз в эту минуту Анжель из окна квартиры Леона Леройе отчаянно кричала:
— Моя дочь! Моя дочь! Моя дочь!
Эмма-Роза, находясь в глубине комнаты, ничего не слышала, но, желая сделать последнюю попытку, подошла к окну и подняла занавес, надеясь, что мрак, царивший вокруг, разом рассеется.
Анжель снова увидела свою дочь, и в то же время ее увидели Рене и Леон, до тех пор приписывавшие видение Анжель галлюцинации.
— Да, я ослепла, окончательно ослепла! — воскликнула несчастная девушка, отходя от окна. — Прощай, жизнь! Смерть зовет меня!
С этими словами она упала на колени.
— Мама, дорогая, — рыдала она, поднимая руки к небу, — я иду туда… Прости меня, мама, как простит Господь… У меня нет ни силы, ни мужества продолжать жить без тебя. В сердце у меня были только две любви, две привязанности — ты и Леон. Я лишена вас обоих… К чему же влачить это невыносимое существование? Я одна в мире, я слепа. Сойдя в могилу, я только сменю один мрак на другой и одно одиночество на другое.
Она стояла на коленях и долго и горячо молилась.
— Тебе, мама, и Леону моя последняя мысль и мое последнее прости, — шептала она и молилась, прося Бога простить совершаемый ею грех, заклиная Его принять ее грешную душу и присоединяя к молитве имена матери и Леона.
Вдруг она встала с колен.
— Теперь я тверда, — сказала она, — я могу идти. По всей вероятности, я найду дорогу до реки, а если заблужусь, то, конечно, первый встречный не откажется указать мне путь и даже довести бедную слепую!
Бедняжечка обошла комнату, как вдруг услышала, что отворяется наружная дверь. Вслед за этим до нее донеслись голоса и шум приближающихся шагов.
Она в испуге отшатнулась, недоумевая.
Дверь отворилась, и на пороге показалась Анжель, а за нею — Софи и молодые люди.
— Дитя мое! — воскликнула Анжель. — Это я! Твоя мать!
— Слава Богу, — говорил в то же время Леон, — наконец-то мы вас снова нашли!
Эмма-Роза громко вскрикнула. Она не видела лиц, но зато сразу узнала голоса.
— Мама… мама… — говорила она, протягивая руки.
Анжель бросилась в комнату. Она видела, что девушка простирала к ней руки, но, вместо того чтобы схватить ее в объятия и крепко прижать к груди, отступила назад с болезненным стоном.
— Боже! — в ужасе воскликнула несчастная мать. — Ослепла! Ослепла!
— Мама, мама… — снова залепетала Эмма-Роза и, потрясенная, без чувств упала на руки Леона.
— Скорее, — обратился последний к Рене, — поезжай к барону де Родилю и следователю де Жеврэ и привези их сюда.
— Следователя де Жеврэ! — повторила Софи.
— Ну да, конечно!
— Его! Сюда!
— Да вам-то что? Сюда приедет не человек, а представитель закона.
Он бережно уложил бесчувственную Эмму-Розу на единственное кресло в комнате и бросился вон.
Через пять минут он был на улице Бонапарт. Быстро взбежав по лестнице, он позвонил у дверей барона.
Отворивший лакей сказал, что барон уехал в суд.
Не теряя ни секунды, Рене снова сел в карету и поехал прямо к судебному следователю.
— Как я рад, что вижу вас здесь! — воскликнул Рене, войдя в кабинет и увидев барона. — А я только что от вас.
— Что случилось?
— Эмма-Роза, mademoiselle Эмма-Роза…
— Что? — нетерпеливо перебил барон. — Что вы можете сказать о моей дочери?
— Она жива! Мы нашли ее!
— Нашли! — воскликнули разом Фернан и Ришар. — Где же она?
— У хорошо знакомого вам человека… у Оскара Риго.
Следователь и товарищ прокурора вскрикнули от изумления.
— Как, Риго! Тот самый, в невиновность которого я так глубоко верил, которого я выпустил на свободу! Неужели он соучастник убийства? — продолжал господин де Жеврэ.
— Нет, что вы! — возразил Рене. — Напротив: если Эмма-Роза жива, то благодаря Оскару Риго и его сестре.
Ришар де Жеврэ изумлялся все больше и больше.
— Как, — сказал он, — неужели и Софи Риго замешана в этом?
— Да, она замешана, и роль, которую она играет, — одна из самых благородных…
— Где же дочь Анжель?
— На улице Генего, в квартире Оскара…
— А Анжель?
— Подле нее…
— Бедная женщина… как, должно быть, велика ее радость!…
— И ее горе…
— Что вы хотите этим сказать?
— Mademoiselle Эмма-Роза ослепла…
— Ослепла! — с ужасом произнес Фернан де Родиль. — Возможно ли это?
— К несчастью, это так…
Товарищ прокурора в отчаянии заламывал руки.
— Каким образом вы напали на след madame Бернье?
Студент рассказал все.
— Удивительный факт! — воскликнул барон.
— Ваше присутствие на улице Генего необходимо, — продолжал Рене. — Madame. Бернье расскажет вам, как Эмму заманили в ловушку, из которой она так чудесно спаслась… За нею ухаживает сестра Оскара Риго.
— Софи Риго… — с презрением произнес господин де Жеврэ.
— Повторяю, — сухо заметил студент, — что mademoiselle Софи Риго выказала себя замечательно доброй, милой и преданной. Она заслуживает лишь самой глубокой благодарности и похвалы.
Господин де Жеврэ опустил глаза.
Они вышли из здания суда и сели в фиакр, поджидавший у решетки.
Анжель первая пришла в сознание.
Она вспомнила все и с усилием спросила:
— Где моя дочь?
Софи сделала движение по направлению к постели. Там, распростертая, лежала Эмма-Роза.
Анжель бросилась к ней.
— Милая, дорогая, девочка моя, ты меня не видишь, но слышишь. Очнись, скажи хоть слово!…
Эмма-Роза пошевелила губами. Руки ее отыскали голову Анжель, она привлекла мать еще ближе к себе.
— Мама, — лепетала она, — дорогая, милая мама, если бы ты знала, сколько я выстрадала с того дня, как мы расстались! Я уже отчаивалась в том, что мы когда-нибудь увидимся, и решила умереть!…
— Умереть — ты! — с ужасом воскликнула Анжель.
— Не огорчайся, мама, не плачь! Я утешилась. Пусть я ослепла, но я слышу твой голос, чувствую тебя… О, мама! Всего час назад я призывала смерть… Но теперь я хочу жить, потому что ты подле меня, и мы никогда больше не расстанемся.
С ужасом вспомнила Анжель про пятнадцать дней свободы, дарованных ей судебной властью.
Вдруг Эмма-Роза обвела комнату своими ничего не видящими глазами. В то же время она протянула руки, точно желая кого-то отыскать.
— Мама, — произнесла она неуверенным голосом, — сейчас, когда ты вошла, я слышала еще другие голоса. Ты была не одна?
— Нет, дитя мое…
— Кто же был с тобой?…
— Друзья…
— Какие друзья?
— Сестра твоего спасителя…
— Но ведь был еще кто-нибудь? — с живостью перебила Эмма-Роза.
— Да…
— Не можешь ли ты мне их назвать?
Леон дрожал, глаза его наполнились слезами, горло судорожно сжалось. Он бросился к постели девушки.
— Я тоже здесь, — произнес он еле слышным голосом.
— Леон, Леон! Стало быть, вы тоже не покинули меня!… Вы думали обо мне!…
— Покинуть вас! Но разве это возможно? Разве вы для меня не все? Разве вы не единственная моя радость?
— Увы! Я уже не та: я ослепла!
— Замолчи, дорогая! — прервала Анжель.
— Слепая, — повторил Леон, целуя руки Эммы-Розы. — Так что же?! Слепую я вас люблю еще больше, чем здоровую.
Эмма-Роза хотела ответить, но в это время раздался стук в дверь.
— Кто-то постучал, — сказала Софи. — Если бы это был мой брат, он не постучался бы, а просто сказал бы свое имя… Нужно ли открывать?
— Разумеется, — заметил Леон, — это, должно быть, Рене.
Софи открыла дверь, на пороге которой показались Фернан де Родиль и господин де Жеврэ, их сопровождал Рене.
— Войдите, господа… — сказала с некоторым волнением Софи.
Следователь вежливо раскланялся со своей любовницей.
Фернан де Родиль подошел прямо к Анжель.
— Ослепла! Она ослепла! — воскликнула та, увидев Фернана и указывая ему на дочь.
Огорчение Фернана де Родиля ясно выразилось в смертельной бледности, покрывавшей его лицо.
