Трупы Большого театра - Алексей Валентинович Митрофанов
— Да, Томская была не в форме, — признал Байков. — Ей и вправду стало нехорошо...
Степанов покраснел. Вот оно что! На самом деле Томская пела плохо! «А нам-то с Машкой представлялось, будто она поет великолепно! Эх, дремучие мы!..»
После Байкова в кабинет вошла Елена Ланина, главный бухгалтер. Она тотчас расплакалась и принялась сморкаться в кружевной платочек:
— Я же в отпуске была... Меня специально вызвали!.. Бедная Галочка!.. Я столько для нее сделала! Это ведь благодаря мне ее взяли в Большой! А она... Если бы вы знали, сколько я от нее вытерпела! Придирки, скандалы!..
— Ну а кто, по-вашему, мог?..
— Кто мог? Да это Настька ее угробила!
— Какая Настька?
— Величаева Анастасия Макаровна! — Елена Ланина поджала губы.
— То есть вы хотите сказать...
— Да, да!.. — Ланина тотчас угадала, о чем желает спросить следователь. — Конечно, теперь все партии Галины перейдут к Величаевой!
Что ж, повод для устранения соперницы вполне достаточный!
— И что, — осторожно начал Степанов, — во всех театрах так, как у вас?
— Ой, не говорите, везде крысятник!
— Но не везде же убивают за роли.
С этим отчаянным утверждением Ланина охотно согласилась. Прощалась она со следователем тепло:
— И если я вам понадоблюсь, не стесняйтесь, вызывайте в любое время.
После главного бухгалтера перед Степановым предстал главный режиссер театра Артемий Ефимович Царедворский. Он при ближайшем рассмотрении оказался суматошным старикашкой. Его седая голова то и дело подергивалась.
Царедворский с опаской поглядывал на Степанова, явно ожидая какого-нибудь коварного вопроса. Но следователь спрашивал о гастролях, об особенностях начисления зарплаты членам труппы. Эти вопросы вовсе не казались главному режиссеру коварными. Он даже разговорился, отвечал охотно и, кажется, откровенно. Однако знал на удивление мало. В особенности когда речь заходила об оплате гастрольных поездок. Впрочем, деньги — ясное дело! — не могли не интересовать его. Он также рассказал, что Молочкова и Томская часто ссорились...
— Да, вот еще! Молочкова часто ссорилась и с певицей Грушевой.
Но интересный разговор о ссорах певиц и балерин так и не состоялся. Ужасные крики в коридоре заставили беседующих выскочить из кабинета. Произошло несчастье. Из старого здания в административный корпус путь пролегал через подвальное помещение, где под потолком были укреплены ремонтные балки. Одна из них сорвалась и упала прямо на директора Скромного. Теперь он распластался на полу. Срочно вызвали «неотложку».
Степанов осмотрел место происшествия. Над балками находился строительный помост. Человек, из-за действий которого и рухнуло бревно, вполне мог притаиться там. Но гадать не стоило. И Степанов срочно вызвал бригаду криминалистов. Бригада оказалась на выезде. Надо было ждать.
Сцена одиннадцатая
Скромного несли на носилках в машину «неотложки». Его белая холеная рука свесилась вниз и слабо покачивалась. Губы несчастного директора дрожали. Казалось, он силился что-то прошептать, но только хрипел.
Кто-то тронул следователя за плечо. Степанов оглянулся. Рядом с ним стоял молодой человек, помощник врача Грубера.
— Я тут прибежал... — начал молодой медик. — У нас в поликлинике уже все знают! Нам позвонили... А вообще-то я хотел бы поговорить с вами! — вдруг выпалил он.
— Но я вызвал людей, сейчас приедет криминальная бригада, — возразил Степанов. Ему внезапно почудилось, будто кто-то пристально взглянул на него, посмотрел со спины. Степанов обернулся. Позади курил охранник, тот самый, который передал ему кассеты. Да, именно тот.
Следователь вернулся к директорскому кабинету. У двери взволнованно расхаживал главный дирижер Борис Семенович Грибаков. Он мерил паркет быстрыми шагами, заложив руки за спину. Неподалеку замерли у окна Грушева и Молочкова, поглядывая то на Грибакова, то на Степанова. Молочкова кокетливо покачала головой, всем своим видом желая показать, что ей некогда!
Степанов пропустил Грибакова в кабинет и прикрыл за собой дверь. Первый вопрос, заданный им дирижеру, касался именно Грушевой и Молочковой.
— Как эти красавицы ладят друг с другом?
— Они терпеть друг друга не могут, — коротко и ясно ответил Грибаков.
— Но сейчас они так мирно беседуют.
— Это одна видимость. На самом деле они постоянно грызутся между собой.
— Что же они не поделили?
— Не «что», а «кого». Такой человек у нас только один, — Грибаков выразительно поднял глаза.
— Вы сказали об отношениях Молочковой и Грушевой, что их мирное общение — одна лишь видимость. И много у вас в театре таких видимостей?
— В театре все — одна лишь видимость, — категорично заявил дирижер. — Театр — это же сумасшедший дом. Теперь вот хотя бы Скромный вне игры. И хорошо, что ему балкой по башке попало.
— Вы немного жестоки.
— Вовсе нет. Помните эти строки: «Вакансии как раз открыты. Иных уж нет, другие перебиты»? — Грибаков хлопнул ладонью по столу. — Наш театр застоялся, как добрый конь. Театру, как свежий воздух, необходимы перемены. И теперь, когда не будет Скромного и Томской, эти перемены наконец-то произойдут.
— Можно я задам вам откровенный вопрос?
— Конечно.
— Вам эти предстоящие перемены выгодны?
— Эти перемены выгодны искусству. Вы посмотрите, что сейчас делается с той же «Снегурочкой», к примеру. Опера поставлена, как во времена Островского и Римского-Корсакова. И в то же время опера безнадежно искалечена. Нет, так нельзя.
— А вы, я вижу, революционер.
— Да, не стану скрывать, я искренне хотел устранения Томской и Скромного. Но ведь за желания пока еще не сажают. И вот свершилось. Тиранов нет. Мы свободны.
— И многие думают, как вы?
— Догадайтесь.
— Наверно, многие.
— Вы правы. Вот еще бы Царедворского убрать.
— А чем же вам не угодил Артемий Ефимович?
— Знаете, некоторыми людьми возможно управлять через женщин, а вот другими — через мужчин. И, к сожалению, таких становится все больше.
— Не понимаю.
— Ну, одни мужчины любят женщин, а другие — мужчин.
— А-а...
— Ну да.
— А как вы предполагаете, кто займет место Скромного?
— Или я, или Царедворский. А может быть, еще кто-нибудь. Ведь существуют Попечительский совет, Кремль, Союз театральных деятелей. Есть кому заниматься Большим театром. А Царедворский вам ничего не говорил?
— Что вы имеете в виду?
— Вы же «Снегурочку» слушали? —Да.
— Молочкову заметили?
— Конечно. Она Весну танцевала.
— И вы находите это естественным?
— Что именно?
— То, что Молочкова танцует Весну.
Степанов припомнил свой разговор с Машей в фойе.
— Представьте себе, я знаю, что обычно Весна не танцует, а поет.
— Мало того. Весна обязательно должна петь. Она ведь
