Из Ниццы с любовью - Елена Валентиновна Топильская
Домечтать ей, впрочем, не дали — в ресторан ввалился возбужденный Горчаков, за ним плелась грустная Лена. В более неподходящий момент они не могли появиться — за интересующим нас столом как раз возвысили голоса.
Лешка, естественно, ничего не заметив, шумно водрузился на свободный стул и гаркнул:
— А мы там сидели-сидели, соскучились! Вы рады, что мы пришли? А то там одни цыгане… Ну тут хоть чипсов на халяву отвалят?
Но чуткая Лена дернула его за рукав. Горчаков оглянулся по сторонам.
— А что?
Заметив в уголке пожилую мадам с нашим супер-мачо, Горчаков качнул головой в их сторону:
— О! Бабушка внука строит. Слышите?
Давешнего Мачо он, конечно, не узнал. Зато Лена сразу среагировала. Прислушавшись, она шикнула на мужа:
— Тише ты!
— А что? — громко удивился Горчаков. — Все равно тут никто не понимает…
— Да? — прищурилась Лена. — А ты послушай…
Мы замолчали, и до нашего слуха отчетливо донеслись знакомые слова. Бабушка действительно строила внука, и отнюдь не на языке Бодлера.
— Зачем ты поехал в Сен-Тропе? Где ты встал там? — строго допрашивала она его на неправильном русском. Я даже не сразу поняла, что она интересуется, где он остановился.
— В «Ля Бастид», — он произнес это название неохотно. Видимо, это была гостиница.
— Зачем ты встал туда? — продолжала она выговаривать парню. — Там дорого, сьют стоит пятьсот эвро…
— Тебе все дорого, — непочтительно бормотнул он и отвернулся.
Но она резко отставила кофейную чашку — при этом перстни тяжело стукнули о фарфор, — и требовательно заглянула ему в лицо:
— В конце концов, я даю тебе достаточно денег…
— Достаточно? Ты так думаешь? — поднял брови молодой бог.
Он во время разговора кривился, как будто выполнял тяжкую повинность. А может, так и было. Раз бабушка дает деньги, надо терпеть.
— Я уж думаю, — саркастически подтвердила дама. — Я-то думаю, у меня, слава те, господи, голова есть, чтобы в казино не играть те деньги, что с неба упало.
— Ага, — мрачно хмыкнул парень в сторону, — и много же упало…
— Тебе мало?! — дама пристукнула отягощенной драгоценностями рукой по столу. — И девки… Вечные тебе девки! Я устану терпением, гляди! Зачем тебе отель, пятьсот эвро сьют, кого ты водишь на номер?! Тебе деньги дадены на студию в Ницце…
— Я не хочу студию в Ницце, — пробормотал парень, — говорил тебе уже…
— Вот грымза старая! Чего к парню прикопалась?! — прошипела Регина.
Грымза подняла брови:
— О! Ты хочешь номера снимать? Что ты хочешь?
— Не хочу в Ницце, — повторил он упрямо, — зачем мне Ницца, там старперы одни…
— А-а, — выдохнула старуха, — ты Монте-Карло хочешь?!
Мачо шумно вздохнул и отвернулся, заскользив глазами но ресторану. Задержался на сидящей вполоборота к нему Регине, но стоило той, почувствовав его взгляд, сесть ровнее, как он потерял к нашему столику всякий интерес.
— Нет, смотри в меня! — Дама снова пристукнула кольцом по столешнице. — Смотри! Что, тебе девки опять? Ты забыл уже, как я зимой унижала себя, ходатаяла…
Он дернулся. Мне показалось, что он собирался толкнуть женщину, чтобы та замолчала, но он с неожиданным смирением положил свою большую рельефную ладонь на ее полную руку в возрастных родинках.
— Ну зачем ты… — пробормотал он, опустив голову.
С трудом отведя от этой парочки глаза, я обнаружила, что мы все, как в театре, сидим с раскрытыми ртами, в полной тишине и пялимся туда, где творится этот драматический диалог. Ужас, стыдно как! Но на нас, в отличие от этой парочки, никто в ресторане не обращал внимания, все смотрели на них. Правда, остальные посетители за диалогом наблюдали как за пантомимой, поскольку русского языка, кроме нас, похоже, никто тут не знал. Я удивилась, почему внук так хорошо говорит по-русски, а вот бабушка коверкает слова; по логике вещей, все должно быть наоборот: пожилая эмигрантка еще помнит родной язык, а вот внук, выросший во франкоязычной среде, как раз и должен говорить на ломаном русском.
Ласковый жест парня, видимо, примирил их — они склонили друг к другу головы и тихо заворковали. Мы все с большим сожалением отвернулись и уткнулись в свои чашки. Тут же за нашими стульями материализовался официант печального образа, похожий на постаревшего Пьеро, и вопросительно обвел нас глазами. Горчаков, деликатный, как толстолапый щенок, радостно писающий посреди гостиной, был единственный, кто не почувствовал тонкости момента, и в связи с этим зычно ляпнул что-то, с его точки зрения, остроумное в адрес Регины, типа, как тут с кандидатами для совместного разведения кроликов? Лена пнула его ногой под столом.
— Рюс? — тихо поинтересовался официант.
Мы все, кроме Регины, дружно закивали. Регина не обратила внимания не только на официанта, но и на Горчакова с его подколкой, поскольку в это время была занята выбором позы — как лучше сесть, чтобы не выпускать из поля зрения своего героя, и в то же время не обнаруживать неприличного любопытства, чтобы не дай бог не шокировать бабушку. В этой волнующей обстановке было как-то не до еды, поэтому Сашка от нашего имени небрежно заказал всем кофе. Краем глаза я заметила, что при слове «рюс» Мачо дернулся и посмотрел в нашу сторону, но тут же отвернулся. Я очень хорошо запомнила этот его стремительно брошенный взгляд, и часто его вспоминала потом, соображая, не в этот ли момент нас потащило в водоворот международной аферы.
А за тем самым столиком стихло. Парень так и сидел, держа руку дамы в своей. Выражения его лица я не видела, он сидел спиной ко мне и ко всему остальному ресторану. Зато дама… Дама совершенно не скрывала своих чувств, и не стеснялась демонстрировать их всем присутствующим. На ее породистом лице написано было, что мальчишка, сидящий напротив, — наглец и повеса, но стоит ей щелкнуть хлыстом, как он виновато тявкнет и присядет на задние лапки или в зубах притащит тапочки хозяйке.
Парень, не оборачиваясь, выкинул вверх свободную руку — знак того, что он желает расплатиться. Сухопарая мадам, поправляя фартучек, вышла из-за стойки с кожаной папочкой, в которую был упакован счет, и осторожно пристроила ее на край столика. Не выпуская руки бабушки, молодой человек
