Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
«Дрессировщик хищников, – с невольным восхищением подумал Сергей. – Мог бы на арене выступать с этим номером».
Илюшин, не подозревая о возможной карьере циркового артиста, гладил котов, о чем-то раздумывая, и наконец пришел к определенному выводу. Холодные серые глаза остановились на Бурмистрове. Словно по команде, звери тоже уставились на хозяина.
– Внесу ясность, Игорь Матвеевич, – сказал Макар. – Мы предоставляем вам отчет раз в четыре дня, как и записано в договоре. Если вас не устраивают условия, мы готовы расторгнуть его в любую минуту. – Он помолчал, давая время обдумать сказанное. – Мы приехали, чтобы расспросить вас об отношениях внутри союза и других деталях случившегося. Не для того, чтобы предоставить вам отчет. Мне хотелось бы, чтобы в этом вопросе не было ни малейшей двусмысленности.
Бурмистров молча смотрел на него, и по выражению его бычьих глазок ничего нельзя было понять.
Коты, тесня друг друга, теперь топтались на краю стола.
Точка зрения Илюшина была донесена предельно ясно. «Ты нам не хозяин». А с учетом котов хозяином ситуации, определенно, в этот момент выглядел Макар.
– Вот предатели, – вдруг весело сказал Бурмистров, оглядывая пятнистых тварей. – Кастрирую обоих. Короче! О чем ты поговорить-то хотел?
Илюшин коротко взглянул на Сергея, и тот придвинулся ближе, достал блокнот.
– Кто был заинтересован в том, чтобы приобрести ваши работы? «Тигров» и «Владыку мира»?
Сергей задал вопрос наугад, просто чтобы о чем-то спросить. Он понимал: сейчас главное – втянуть Бурмистрова в беседу. В отличие от Илюшина, который, не задумываясь, вышел бы отсюда, послав Игоря Матвеевича к черту, Бабкин держал в голове сумму, которую им предстояло получить в результате успешного расследования. На людей, подобных Бурмистрову, он насмотрелся еще в годы работы оперативником, и их желание подмять под себя весь мир не вызывало в нем такого внутреннего протеста, как в Макаре.
Бурмистров пожевал губами:
– Да я их как бы не продавал… Они должны были ехать на европейскую выставку. Представлять достижения российской живописи.
Сергей взглянул на Игоря Матвеевича внимательнее, но тот был серьезен.
– Представлять достижения? – невольно повторил он.
– Ясинский меня выбрал, – со спокойным достоинством кивнул Бурмистров. – Сам бы я еще кое над чем поработал… Но если человек понимает, я что, спорить с ним буду?
Бабкин скосил глаза на картину, висевшую за спиной хозяина: по океанскому берегу шла обнаженная женщина и вела в поводу коня.
Ему показалось, за приоткрытой дверью, откуда явились коты, мелькнула женская фигура.
– Кто мог быть против того, чтобы ваши картины попали в Нидерланды?
Бурмистров наморщил нос.
– Тут вот какое дело, – начал он. – Я в союзе белая ворона. Пришел весь такой, они там годами учились, кисти грызли, книжки умные читали… А особо достижений-то нету, похвастаться нечем. Ну, пейзажи, ну, какая-то заумная байда… И тут появляется человек, который просто все это на лету хватает, все эти их планы-лессировки-перспективы… Такое вообще трудно перенести: когда приходит кто-то, кто обскакивает тебя по всем параметрам. А если это еще и самоучка! У-у-у… – Он вытянул губы трубочкой и покачал головой.
Бурмистров рассказывал основательно и долго. Он говорил о завистниках, о тех, кому не досталось и сотой доли его таланта, о кознях, которые строились против него, о замыслах своих работ…
На кознях Сергей Бабкин встрепенулся.
– Кто-то пытался вам навредить?
– Да была одна! – Бурмистров махнул рукой. – Они же глупенькие. Привыкли мелко гадить друг другу. А тут в прудик заплыла рыба, которая им не по зубам…
Он самодовольно усмехнулся.
– Расскажите подробнее, – попросил Сергей.
– За подробностями – это к Ясинскому. Он их всех строит, как детсадовцев. Я чисто по фактам тебе могу. Короче, одна художница начала слухи распускать. Я слухов не люблю. Есть чего против? Говори в лицо, раз храбрая такая. А по кустам ховаться и оттуда шипеть… Не люблю.
– Какие слухи она распускала?
– Инсинуации, – веско сказал Бурмистров и замолчал – очевидно, в уверенности, что все объяснил.
– Какого рода? – терпеливо спросил Сергей.
– Ну, я же говорю тебе: инсинуации. Понимаешь, что это?
– Не уверен, – признался Бабкин со всем возможным смирением.
– Пела, что я занес Ясинскому или Ульяшину, уже не помню… в общем, кому-то занес, чтобы меня приняли в Имперский союз… – Он осуждающе покачал головой. – Люди всех по себе меряют. Потом начала нести чушь про картины… А я тебе вот скажу. – Бурмистров подался вперед. – Про меня можно что угодно чесать языком. Я, знаешь, не червонец, чтобы всем нравиться, я-то стерплю. Чужой успех людям всегда глаза мозолит. Да и как бы посуди сам: на кого обижаться? На этих убогих, что ли? Они там через одного то голодранец, то калека. Но вот когда мое творчество задевают, этого не надо. Та художница от слова «худо» – она не против меня тявкала, она против моих картин тявкала.
Бурмистров вернулся в прежнюю позу и обвел взглядом полотна на стенах. Выглядел он как полководец, обозревающий своих лучших солдат. Бабкин все-таки не удержался и посмотрел на коня. Конь с тоской смотрел на Бабкина, и во взгляде его было написано: «Пристрелите меня уже кто-нибудь».
«Терпи, – мысленно ответил ему Бабкин. – Мы же терпим».
«Ты-то потом своими ногами отсюда уйдешь, а я на этих копытах даже утопиться не могу», – сказал конь.
Бабкин малодушно отвел взгляд.
– Чем все закончилось? – спросил он.
– Я ж говорю, мне такое спускать не с руки. Хотела воевать, героиня, – получи войну. Разобрался с ней. Я, извини, в позу терпилы становиться не подписывался, так?
– Каким образом разобрались?
– Ну, пообщался с Ясинским. Узнал, что там с художественной ценностью картин у этой деятельницы. И почему она, ты думаешь, вопила громче всех? – Бурмистров развел руками. – Потому что сама вообще рисовать не умела. Ни формы, ни цвета. Мысли нету. И-де-и. Вообще ничего. Когда я появился, она на меня накинулась – творческой зависти не выдержала. Ну, Ясинский заявил, что и так слишком долго ее терпел, и выкинул. Это как бы, согласись, было не мое решение. Я только задал вопрос.
– Давно это случилось?
– Года два назад…
– А фамилию этой художницы вы помните?
– М-м-м… Кочегарова, что ли… Слушай, у Ясинского спроси. Я такую ерунду не запоминаю.
– Игорь Матвеевич, а как вы пришли к живописи? – вдруг подал голос Илюшин.
Даже чуткое ухо Сергея не уловило в его вопросе ни ноты насмешки. Он встревожился, что Бурмистров спросит, какое их собачье дело, – и отчасти будет прав; Сергею не было понятно, чем продиктован интерес Макара.
Однако Бурмистров не только не рассердился, но и благосклонно покивал.
– Я в бизнесе, так сложилось, всю жизнь. Вкалывал до седьмого пота, думал только, как семью обеспечить… У меня жена, родители, – пояснил он. – А тут бац – мне сорок, и супруга объявляет о разводе…
– Как так? – ненатурально
