Фридрих Незнанский - Перебежчик
Я выволок на себе на лестничную площадку двоих, по пути выбив нож из руки третьего. И как только я вышел из клинча, то есть между мной и ближайшим противником образовалось небольшое пространство, провел апперкот, так что у него клацнули зубы и он сразу отключился…
Но второй, падая, успел ударить меня ногой под колени, и я упал на спину, успев сгруппироваться, то есть подтянуть колени к подбородку, и это спасло меня от пинков и ударов в живот. Они не успели меня добить, поскольку послышался гул приближающегося лифта. Не сказав ни слова, двое бросились к лестнице, подхватив третьего, который прикрывал ладонью лицо. Похоже, здорово прикусил язык, когда я его ударил снизу. Трудно было их разглядеть в этом сумраке. Все те же здоровые лбы с бритыми затылками, каких сейчас везде полно, словно они сходят с какого-то конвейера, работающего в три смены.
Кабина лифта остановилась, и оттуда возникла, как явление народу, Екатерина Андроновна, собственной персоной, с цветами, вся из себя прикинутая и замечательно благоухающая, наверняка после очередной презентации. Уставилась на своего друга любезного, побитого и опрокинутого, поскольку никогда не видела его в подобном виде, да и увидеть не чаяла.
– Ты что тут делаешь? – охнула она и бросилась ко мне, уронив цветы так, что они упали мне на грудь, как если бы я уже был покойником.
В это время наконец защелкали замки, загремели засовы и любопытствующее население лестничной площадки, почуяв, что опасность миновала, выглянуло из трех дверей. Соседи подозрительно оглядели нас, решая нелегкую задачку, кого прежде звать – милицию или «скорую». Но так и не пришли к общему мнению. Снова загремели и защелкали своими замками.
– Ты почему забываешь оставлять радиотрансляцию включенной? – спросил я после того, как мои раны были обработаны, рубашка и брюки на скорую руку зашиты.
– Ой, – она прижала ладонь ко рту, – все время забываю… Прости, пожалуйста!
И поцеловала меня в губы. Потом еще и еще раз.
Я почувствовал себя свиньей. Сам ввязал свою девушку в эту историю и еще предъявляю претензии.
Я во всем был не прав. Именно потому, что радио молчало, их нападение не застало меня врасплох, поскольку тишина меня насторожила. К тому же они вполне могли бы проследить ее уход, поэтому радиоголоса из пустой квартиры их бы не остановили.
Словом, нет худа без добра, против такой бытовой диалектики не попрешь…
Я ничего не сказал ей по этому поводу. Пусть целует и дальше. Пусть хоть она меня пожалеет, раз больше некому.
– Посмотри, все ли цело? – поморщился я, когда почувствовал боль в правом боку, когда она меня слишком сильно прижала. – Я не про свои ребра, – охнул я, когда она, закусив губу от жалости, стала меня ощупывать. – Вещи посмотри, деньги…
Все было цело, все на месте. Даже в холодильнике ни на что не позарились. Означало ли это, что они ожидали ее прихода? А если так, значит, лучше меня знали, когда она вернется домой. Похоже на то. Я с Катей разминулся всего-то на несколько минут.
Не следует ли отсюда, что они проследили, где она работает? И кто, вообще, на этот раз – они? Ведь я согласился защищать Бахметьева! Значит, другие? Его конкуренты?
Ответ на мой вопрос не заставил себя долго ждать – зазвонил телефон. Катя протянула руку, но вовремя остановилась, встретившись с моим суровым взглядом.
– Слушай, мент поганый, лучше линяй отсюда, понял, нет? Вы свое дело сделали, срок тому баклану натянули, пусть теперь бессрочку тянет. И не шестери, понял? Или подкалымить на этом решил? Гляди, падла, маруху твою на хор поставим, понял? Вот сегодня, считай, тебе было последнее предупреждение.
В трубке послышались короткие гудки. Я положил ее на место, стараясь не смотреть на Катю. Только отметил про себя, что абонент «ботал по фене» довольно неумело. Это проявлялось в излишней старательности, как это бывает у иностранцев, добросовестно изучающих русский, когда они пытаются выговорить все до последнего звука.
Я молча разобрал и ее аппарат. Там было все на месте, ничего лишнего. Потом бегло проверил ее настольную лампу и еще кое-какие предметы в комнате. Кажется, если прослушивают, то на телефонной станции. Не забыть бы поговорить на этот счет с Александром Борисовичем. Только очень мощные организации способны на это.
– Кто это был? – спросила Катя.
– Попали мы с тобой, – сказал я, – как куры в ощип. Или между молотом и наковальней. Я так и думал… Одни хотят, чтобы я этого пацана посадил, другие, чтобы я его защитил.
– А ты? – спросила она. – Чего хочешь ты?
– Чтобы его оправдали, если невиновен. Или посадили, если суд докажет вину.
– Говоришь прямо по-писаному, – усмехнулась Катя. – Но я спросила тебя по-другому. И о другом.
– Догадываюсь, – вздохнул я. – Сделаем так. Нам с тобой на сегодняшний день нужен хороший публичный скандал, желательно с пощечиной, после чего ты заберешь вещи и вернешься к мамочке. Она только будет рада. И скажет, что была в этом уверена с самого начала. Только пусть скажет это во всеуслышанье и как можно громче.
– Знаешь что? – обиделась Катя. – Пощечину после таких твоих слов я могу дать прямо сейчас, не дожидаясь, пока соберется народ.
– И будет уж совсем хорошо, – продолжал я, подставив ей правую щеку, как если бы меня уже ударили по левой, – когда начнешь прилюдно встречаться с кем-нибудь другим.
И схлопотал-таки, как и напрашивался, по морде. Причем она ойкнула от боли и подула на свою ладонь.
– Ну хотя бы для видимости, – стал объяснять я, отступив на шаг назад. – На измене я не настаиваю. Пусть твоя мама лично тебе кого-нибудь подберет. Пойми, иного выхода пока нет. Я не могу отвечать за твою безопасность, пока ты со мной.
– Я – твое слабое место, – кивнула она, продолжая потирать ладонь, покрасневшую от удара. – Как видишь, я ничего не забыла.
– Да уж, – развел я руками. – Злопамятством тебя природа не обделила. Как и всеми другими достоинствами. Именно об этом я тебя предупреждал.
– Предупреждал, – подтвердила она грустно. – Ничего не скажешь. А я, дура, не поверила, – ее голос дрогнул. – Решила, вот человек, который ничего не боится. Которому все по плечу.
– Значит, ты меня принимала за кого-то другого. Тогда тем более нам следует расстаться.
– Не придуривайся. Скажи хоть, что это за люди? – спросила она. – Кто такие? Неужели им нечем больше заняться, кроме как следить за мной, подслушивать наши разговоры? И все только ради того, чтобы заставить тебя играть на их стороне или вывести тебя из игры?
Она заплакала, прижавшись лицом к моему плечу.
– Ты замечательно все сформулировала, – сказал я, погладив ее по голове. – Именно так все и обстоит.
– И ты веришь, что тебе удастся с ними справиться? – она подняла на меня свои широко открытые глаза. – Ведь они сегодня могли тебя убить…
– Ну, если бы очень захотели, они бы меня давно ухлопали. Одного адвоката они уже убрали. Второго – перебор. Сначала нужно попробовать меня запугать. Вот почему им была нужна ты. Наверное, хотели тебя похитить. А потом со мной поторговаться. Думаешь, в следующий раз нам удастся снова выкрутиться, как сегодня?
Катя глубоко вздохнула. Я замолчал, машинально продолжая гладить ее по голове. Я просто не знал, что ей еще сказать. Знал только одно: я отвечаю за ее безопасность, и это сейчас для меня на первом месте.
– Итак, мы поссорились? – спросил я.
– И я завожу себе другого мужчину, – усмехнулась она, отстранившись. – А ты заводишь другую бабу, так?
– Ты так ничего и не поняла, – помотал я головой. – Я не имею права никого заводить, чтобы никого не подставить!
– Даже для достоверности? – сощурилась она. – Чтобы все поверили – мы разошлись?
Я глядел на нее и молчал.
– Я совсем не то говорю, – вздохнула Катя и вытерла глаза. – Хорошо, я буду послушной девочкой. Но ты мне должен обещать. Что когда все это закончится… И, пожалуйста, никаких скандалов с пощечиной. У меня второй раз это уже не получится. Я плохая актриса, неужели не видно?
– Но бьешь ты от души, – сказал я, взял ее руку и подул на ладонь. – Чувствуется темперамент.
– Ну так когда начнем ссориться? – спросила она. – Прямо сейчас или завтра утром?
– Ладно, отложим до завтра, – смилостивился я.
Утром мы с Вадимом приехали в генпрокуратуру к Александру Борисовичу, как и договаривались заранее. Со смешанным чувством надежды и робости я переступал порог знакомого мне заведения, которое стало для меня, новоиспеченного адвоката, чем-то вроде верховной ставки противника. Я понимал, что не с руки Турецкому со мной сейчас возиться. У него масса своих неотложных дел. Знал и другое – он обидится, если я не буду делиться с ним своими невзгодами на новом поприще. Он считал себя обязанным опекать молодых сотрудников, даже тех, кто от него уходит.
– Садитесь, – он указал нам на стулья возле своего стола, хотя прежде приглашал меня, как своего сотрудника, в уютное кресло в углу комнаты. Но вряд ли это было свидетельством его ко мне охлаждения. На столе лежали папки с материалами, которые он подготовил к нашей встрече.