Фридрих Незнанский - Перебежчик
– А насчет Олечки скажу – очень хорошая девочка.
– Можно о ней сказать, что сама тянется к мальчикам, заигрывает с ними? – спросил я.
– Ни в коем случае, – покачала она головой. – Скромница, отличница, при этом красивая девочка. Но есть и другие, уж поверьте, сорок лет в школе, кого только здесь не видела… Так что защищайте ее получше, Юрий Петрович, очень мы все, кто Олечку любит и знает, на вас рассчитываем.
Такой учительнице нельзя врать, и я отвел взгляд.
Она что-то почувствовала, смолкла, как бы припоминая, не сказала ли чего лишнего.
– Ну… у вас работа, наверное, такая, – сказала она, замявшись. – Я понимаю…
И отошла в сторону, потом оглянулась, как бы раскаиваясь, что дала мне ключи.
– Я поговорю с ней наверху, в классе, – сказал я Олегу Григорьевичу, который все никак не мог оторваться от своей газеты. – Если не возражаете. Вестибюль – плохое место для разговора.
– Пожалуйста, – он пожал плечами и снова внимательно посмотрел мне в глаза, как бы проверяя мои намерения. – А я вам не помешаю, если буду там присутствовать?
– Мне – нет, ей, боюсь, помешаете. Дело весьма деликатное. Сами понимаете, какие могут возникнуть вопросы.
– Покажите мне ваше удостоверение, – сказал он, сложив наконец свою газету. – На всякий случай.
– Я понимаю, – кивнул я, показав ему все документы, какие у меня с собой были. И когда он снова спокойно развернул газетные страницы, как если бы взял на себя обязательство прочесть там все, от корки до корки, я почувствовал себя свободным.
Оля уже ждала меня возле дверей с цифрой сорок два. Стояла неподвижно, глядя в пол, обнимая руками портфель. Милая, хрупкая девочка. Глядя на такую, у нормальных людей должно возникать желание защитить ее, уберечь от беды. Но это у нормальных людей.
– Вы будете защищать Игоря? – спросила она, когда мы вошли в кабинет, кажется химический.
– Это так, – кивнул я, – поэтому в любой момент ты можешь уйти. И вообще можешь со мной даже не начинать разговора.
– Ну почему? – она пожала плечами. – Спрашивайте.
– Оля, – спросил я, собравшись с духом, – а все-таки почему, узнав, что я защищаю Игоря, ты захотела со мной разговаривать? Тебе стало его жалко?
Она снова пожала плечами.
– Не знаю. Наверное, потому же, почему вы взялись его защищать.
– Только это? – спросил я. – Я-то защищаю его потому, что я адвокат, профессия такая – защитник. А тебе почему жалко его и не жалко других?
– Потому что они – подонки, – ответила она. – Я уже говорила вашему следователю Савельеву… Они затащили меня в кабину, а не Игорь… Там я была в бессознательном состоянии, ничего не соображала от боли и удушья. Но мне до сих пор кажется, что они его заставляли это делать. А следователь мне сказал, что для суда это несущественно. Что, если бы он не хотел, он бы не смог это сделать как мужчина… А он все равно это сделал, об этом говорит экспертиза… Ну вы понимаете, да? Еще он говорил, что я не могу знать, участвовал он или не участвовал в этом преступлении, поскольку была без сознания. А так оно и было, я ничего не соображала, было очень больно, я задыхалась, там было тесно, душно…
Она заплакала.
Я испугался: Олины слезы напомнили мне, что разговаривать с ней я не имею права. Что же делать? Савельев уже уволился из прокуратуры. Найти его можно, конечно. При желании. И кое о чем порасспросить.
– Оля, Оля… Зачем же ты подписала протоколы дознания, если сомневалась насчет участия Игоря?
– Я их почти не читала. Все время ревела, пока мне их показывали… И сейчас, как вспомню… А следователь и моих родителей убедил, и они ему тоже поверили. Так и получилось на бумаге, что Игорь был инициатором, сам специально меня вызвал на улицу. А теперь я из жалости его выгораживаю… Я думала, ладно, пусть пишет, а я выскажу свои сомнения на суде, понимаете? О том, что он не мог это сделать… Не верю, понимаете? Эти двое сбежали, а его схватили, когда соседи вызвали милицию.
– Но ты действительно могла многого не знать и не видеть, если теряла сознание, – сказал я. – Откуда же у тебя это сомнение?
– Для этого надо быть на моем месте, знать его. Я знаю, я ему нравилась. Но он не как другие, не пялился, не писал мне записок, и потом видно же, как парень к тебе относится, если на тебя не смотрит, краснеет, если к нему обращаешься… Скажите, если я заявлю на суде, что беременна от него, его отпустят? Как будущего отца нашего ребенка?
Я молчал, не зная, что и сказать. Смотрел на нее и чувствовал себя полным идиотом.
– Ты – беременна? Твои родители об этом знают?
– Это я просто так сказала, надо же его освободить от тюрьмы. А вообще я хочу ребенка. Может быть потому, что боюсь, что уже не смогу рожать. Мне теперь все равно от кого. Кому я теперь нужна такая, правильно? Пусть от него… Если это освободит его от тюрьмы.
Это был детский лепет. Бедная девочка. Как же эта беда перевернула ее душу…
– Пока что забудь, что ты сейчас наговорила, – сказал я как можно мягче. – Это пройдет. Не может не пройти… Спасибо тебе.
– За что? – она подняла на меня глаза, полные слез.
– За искренность… В общем, ты убедила меня, что в этом деле многое еще не ясно.
Я поднялся.
– На сегодня хватит, идем, я провожу тебя к твоему охраннику.
Дома, то есть на новой квартире, я не находил себе места. Во что я ввязался? Тревога не отпускала меня. Неужели это изнасилование могло быть подстроено? Но как такое может быть? Как можно заставить подростка совершить такое гнусное преступление, если он не хочет этого делать? Похоже на то, что все здесь сложней, чем представлял себе следователь Савельев.
Сегодня насилуют и в лифтах, и в подъездах чуть ли не каждый день. Впрочем, говорят, что в последнее время статистика этих преступлений стремительно падает. Хотя от этого не легче каждой конкретной женщине или девушке, подвергшейся поруганию. Их близким тоже. Но статистика утверждает, что одновременно падает и рождаемость. Не следует ли из этого вывод, что падает мужская потенция? Поэтому уменьшается цифра изнасилований, а отнюдь не улучшаются нравы.
Что же стоит за случившимся? И за тем, что за ним последовало? Понятно, что за каждым заказным убийством всегда чьи-то интересы – политические, экономические. А здесь? Заказное изнасилование? Что-то новенькое…
Я разобрал свой телефонный аппарат, внимательно осмотрел его внутренности. Ничего такого, что могло быть прослушкой. Вряд ли Бах знает, что меня уже не надо просить или подталкивать, что теперь я расцениваю это как свой долг. Мне сейчас не просто интересно в этом разобраться, мне это необходимо. Ибо речь теперь пойдет о моем адвокатском расследовании. Я отдаю себе отчет в том, что адвокатское и следовательское расследование – разные вещи. И постараюсь не превышать своих прав. Мне надо добраться до сути, не формально, а во всех подробностях разобраться в этом деле.
Я ходил по комнате, бормоча вслух все это, потом остановился. Так может поехать крыша. Надо бы позвонить Кате. Жаль, что ее нет рядом. Эта все моя идиотская затея с нашим разъездом, тем более что необходимость в нем, кажется, отпала. Я набрал ее новый номер. Длинные гудки, сплошное молчание. Походил еще немного, потом снова набрал. Телефон не отвечал.
Ругая себя последними словами, я выскочил на улицу. Как всегда, когда он не нужен, шел дождь. Поймал частника и через десять минут, благо мы жили недалеко друг от друга, был на месте.
Был поздний вечер, все население уткнулось в телевизоры, поэтому вряд ли кто мог видеть, как я, орудуя в темноте ключами, пытался открыть ее дверь. Теперь я хвалил себя за предусмотрительность, когда потребовал, чтобы у меня были ее ключи.
Мне показалось странным, что этот довольно незамысловатый замок долго не открывается. Как если бы в нем было что-то внутри нарушено. Наверное, от нетерпения Катя поворачивала ключ в замке с силой, вместо того чтобы делать это аккуратно, как я ее учил.
Когда дверь открылась, я почему-то застыл на пороге. Как если бы из темноты передней на меня дохнуло какой-то неясной тревогой. Я прислушался. Было тихо, только из-за дверей соседних квартир слышались неразборчивые голоса теледикторов, обычные голоса этого времени суток.
Но почему меня так тревожит тишина в ее квартире?
Ну да, я научил ее, уходя, оставлять включенной радиотрансляцию. Чтобы тот, кто собрался ее ограбить, решил, что дома кто-то есть. Ей тогда это не понравилось, но она согласилась. Я сделал шаг в прихожую и протянул руку, чтобы включить свет, но вдруг почти инстинктивно сделал шаг назад – и вовремя. Уж какой раз я мысленно похвалил себя за то, что когда-то в школе играл в баскетбол, а в более зрелые годы занимался боксом. Умение отскочить назад, пропустить мимо себя набросившегося противника – однажды это была несущаяся на меня машина, потом здоровенный бандит – спасало меня.
Сейчас это была некая дубина, обрушившаяся на меня сверху и лишь едва задевшая меня, благодаря моей реакции, по носу. В темноте я не сразу разобрал, сколько их там было, двое или трое. Видимо, они пытались затащить меня в квартиру, полагая, что имеют дело с беззащитной девушкой. Откуда им было знать, что вместо нее приду я?
