Денис Дроздов - Белая ворона
Лариса обвела родню торжествующим взглядом. Звоницкий хмыкнул. Видимо, невестка банкира привыкла получать от жизни все, что захочет. Причем по первому желанию. Неприятности не укладывались в ее картину мира… Что ж, следует их устранить. И все снова будет хорошо, просто чудесно!
– Ты сама не веришь в то, что говоришь, – устало произнес Василий. – Вечно у тебя какие-то фантазии. Ну откуда в нашей глуши взяться какой-то приезжей? И зачем ей топиться именно в нашем озере, объясни мне наконец…
– Ну не знаю! – надулась Лара. – А по-моему, все очень логично. Надо будет завтра подкинуть эту мыслишку следователю…
Тут Василий вскочил и с неожиданной силой хлопнул ладонью по столу. Чашки подпрыгнули и тоненько зазвенели. Лара с некоторой опаской уставилась на мужа, даже Сергей Петрович извлек изо рта сигару и поднял брови. Видимо, такие вспышки были для Василия не характерны.
– Замолчи, идиотка! – взревел Василий Сергеевич. – Я запрещаю тебе выкладывать следователю свои бредовые идеи под видом правды! Посмотри, где мы оказались… ты хочешь окончательно погубить нашу семью? Держи при себе свои «мыслишки», дура!
Лара встала, оскорбленно поджала губы и ушла в дом, демонстративно захлопнув за собой дверь.
– Простите, – пробормотал Василий. Вся его ярость мгновенно улетучилась – как будто из воздушного шарика выпустили воздух. Толстяк немного потоптался на месте, потом бросился в дом вслед за женой. Вскоре из раскрытого окна второго этажа донеслись звуки супружеской ссоры. Василий извинялся, а Лара никак не хотела его простить.
– Извините нас! – взмахнул сигарой Караулов-старший. – Мои сыновья – неврастеники, оба. Я их очень люблю, но дела это не меняет. Иногда я думаю, смогли бы они выжить во времена моей молодости? Вряд ли…
И Караулов запыхтел, раскуривая погасшую сигару. Ароматный дым окутал террасу.
– А чем вы занимались? – неожиданно вступила в разговор Яна. – Ну, в смысле, в молодости?
Караулов сквозь сигарный дым уставился на девушку. Видимо, несмотря на почтенный возраст и статус патриарха семейства, Сергей Петрович оставался ценителем женской красоты. Пожилые мужчины вообще неравнодушны к юным девушкам. Ну, в случае Яны Казимировой о красоте речи не шло… но юность, обаяние и задор – тоже приятные вещи.
– Работал в НИИ пищевой промышленности, – ответил Караулов, – и тему мы разрабатывали важную. Я бы сказал, стратегически важную.
– А что именно, если не секрет? – заинтересовался Глеб Аркадьевич.
– Давно уже не секрет! – хохотнул Сергей Петрович. – Наши секреты давно выдохлись, знаете ли… Не хочу вдаваться в подробности, но речь шла о продовольственной безопасности нашего государства. Тогда все боялись голода – несмотря на громадные размеры нашей страны, эффективность земледелия у нас хромала. Мы ввозили пшеницу из Аргентины, представляете?! Да у нас больше половины территорий находится в сфере рискованного земледелия…
Очевидно, Сергей Петрович сел на любимого конька.
Рассказ о достижениях и проблемах сельского хозяйства эпохи позднего СССР прервало появление Лиды Волгиной. Женщина возникла на ступеньках так тихо, что все вздрогнули, разглядев ее бледное лицо, черное платье и платок.
Сергей Петрович запнулся на полуслове и нерешительно произнес:
– Лида? Это ты, что ли?
Женщина шагнула в круг света от лампы, и стало видно, что обута сторожиха не в свои обычные шлепанцы, а в поношенные, но крепкие туфли, а в руке держит набитую сумку.
– Я ухожу, Сергей Петрович, – не поднимая глаз, произнесла Лида Волгина. – Вот, зашла доложиться. Я там в бендешке все прибрала, кровь замыла. Ключики на щиток повесила.
– Ну зачем ты, Лида! – загудел Караулов. – Ты вполне можешь остаться…
– Не могу, Сергей Петрович, – по-прежнему глядя в пол, отозвалась женщина.
– Ну как хочешь, – слегка растерялся хозяин дома.
Волгина стояла, ни на кого не глядя и не делая ни малейших попыток уйти.
– Подожди-ка! – спохватился Сергей Петрович. – Куда же ты пойдешь на ночь глядя? Автобусы давно не ходят. Давай мы тебя утречком на машине до города подбросим!
– Не надо. Я так дойду, – прошелестела Лида, шагнула назад и растворилась в темноте. Некоторое время были слышны ее шаги по плитам двора, а потом скрипнула калитка, и все стихло.
Сергей Петрович завозился со своей сигарой, но та погасла окончательно. Хозяин дома встал и устало произнес:
– Уже поздно.
Звоницкий и Яна немедленно поднялись, а Караулов продолжал. Голос его звучал глухо и слабо:
– Не знаю, получится ли сегодня уснуть… Как подумаю, что Кирилл там, в камере… Да, мне пообещали, что у него будут хорошие условия… но ведь тюрьма есть тюрьма.
Пожилой мужчина тяжело прошагал к двери. Там он остановился и, не оборачиваясь, сказал:
– Так хочется верить, что весь этот кошмар скоро закончится… Вот если бы Лара была права… И эта женщина в озере вовсе не Каролина.
– А может, это и есть другая? – Голос Яны Казимировой даже задрожал от сочувствия к старику.
– Нет, деточка, – покачал головой Караулов. – Ошибки быть не может.
– Но почему?! – не сдавалась Яна.
Караулов целую минуту молчал и только потом ответил:
– Вы забываете про изумруды.
– Какие еще изумруды? – изумилась девушка.
– Те самые, что подняли со дна водолазы. Девушек в зеленых платьях на свете множество… Но это изумрудное колье уникально. Я получил его от своей бабки, в девичестве княжны Мошанской… А Кирилл подарил на помолвку своей невесте.
Глава 4
На следующее утро Звоницкий проснулся рано. Вопреки опасениям, утопленница ему не снилась – не тянулись к горлу холодные руки, не шевелились в воде темные змеи-волосы… Глеб Аркадьевич немного полежал, соображая спросонок, где находится. Потом вспомнил – вчерашний день обрушился на ветеринара всей своей тяжестью. Однако переживать попусту Глеб Аркадьевич не привык, поэтому встал, привел себя в порядок и спустился в столовую.
Несмотря на ранний час, все семейство Карауловых было в сборе. Катя и Маша проворно убирали со стола, а это означало, что завтрак закончен. Майское солнце играло на паркете, белоснежные занавески колыхались на ветру. А на дальнем конце стола чинно сидел Эй Алыч собственной персоной. Следователь помешивал чай в старомодном стакане с подстаканником.
Увидев Звоницкого, Эй Алыч слегка поморщился, как будто вид Глеба испортил ему прекрасное утро.
Лариса отодвинула подставку с нетронутым яйцом и попросила:
– Маша, уберите это. У меня что-то совершенно пропал аппетит…
Следователь хмыкнул:
– Да, опознание – процедура не из приятных, что уж там… Но уверяю вас, это будет быстро.
Ага, значит, предстоит опознание тела вчерашней утопленницы! Звоницкого чрезвычайно интересовала эта процедура – не потому, что ему нравилось смотреть на покойниц. Тем более что на эту он вдоволь нагляделся еще вчера… Просто у Глеба Аркадьевича имелись кое-какие соображения насчет вчерашней находки, и он хотел их проверить.
– Вот, Глеб Аркадьевич, прямо с утра сплошные стрессы, – пожаловался Сергей Петрович, увидев гостя. – Думаю, это ненадолго. Часика через полтора мы вернемся, вы уж без нас не скучайте.
– Думаю, мне лучше поехать с вами, – твердо сказал Звоницкий.
Эй Алыч вскинул брови:
– Позвольте… Насколько я понял, вы не были знакомы с Каролиной Азиной при жизни? Каким образом вы можете участвовать в ее опознании?
– А я и не собираюсь ее опознавать! – пожал плечами ветеринар. – Просто поприсутствую… ну, где-нибудь поблизости. Надеюсь, я вам не помешаю?
Следователь открыл было рот, чтобы высказать возражение, но хозяин дома его опередил:
– Разумеется, не помешаете!
Эй Алыч в два глотка допил чай и поднялся.
– Сергей Петрович, я поехал. Жду вас через полчаса возле морга. До встречи.
Девушки закончили убирать со стола. Лариса поднялась и передернула плечами:
– Неужели никак нельзя избежать этой… процедуры? Сергей Петрович, ну сделайте же что-нибудь…
Василий бережно обнял жену и принялся уговаривать, как будто она была напуганной маленькой девочкой:
– Ну Ларочка, ну потерпи… придется потерпеть. Это быстро – раз, и все! Никто не заставит тебя смотреть на Каролину дольше, чем нужно…
Но Лариса продолжала хмуриться. Тогда Василий повернулся к отцу:
– Папа, действительно, неужели ты не можешь использовать свое влияние, чтобы избавить Лару от этого кошмара?
Караулов невесело усмехнулся и произнес:
– Влияние, дети, такая вещь – от частого использования оно может истрепаться. Как полотенце, понимаете? Вот, помню, в детстве, на Полтавщине, было у меня полотенце с петухами. Бабуся моя вышивала крестиком. Я когда в Москву учиться уезжал, она мне в чемодан его положила. Мне в Москве трудно было, так я, бывало, приду вечером в общагу, умоюсь, достану полотенце, погляжу на него – и снова жить можно. И до семьдесят пятого года я с собой его возил, куда судьба бросала. И уж когда докторскую защитил, только тогда выкинул. До того оно протерлось, что прямо прозрачное сделалось…
