Наталья Андреева - Фобия
— Еще рано.
— Но… Тысяч пятьдесят долларов? Могу я их получить?
— Зачем тебе такие большие деньги?
— Потом скажу.
— Марина, ты ничего от меня не скрываешь? Быть может, тебя шантажируют?
— Шантажируют? Кто?
— Ну, не знаю. Или мужчина?
— Что?
— У тебя появился мужчина? Кто он?
— Никого нет, Федор Миронович.
— А что с голосом? Хорошо, хорошо… Будь осторожна. А с драгоценностями очень умно получилось. Молодец!
— Я…
— Ну-ну. Лежи, отдыхай. Нога твоя скоро срастется, ты молодая.
— До свидания, Федор Миронович. Так, значит, с пенсией папе ничего не получится?
— Советую тебе раз и навсегда ему отказать. В конце концов, он поступил с тобой тогда, двенадцать лет назад, не совсем красиво. Как сейчас помню возню с этой квартирой. Короче, они с женой выписали тебя, и все. Тайно, ты об этом и не знала. И Виктор тебя не расстраивал, ничего не говорил. Но когда он узнал, то здорово рассердился и велел мне составить бумагу. Брату — ничего, никогда, ни при каких условиях. Да это и правильно. Согласись, что эти люди тебе не семья. У них к тебе теперь совершенно конкретный интерес: деньги.
— Да-да, я понимаю.
— Очень хорошо, что понимаешь. Я ему позвоню.
— Кому?
— Твоему отцу.
— Ой, может, не надо? Некрасиво получается.
— Зато правильно. Кстати, как твои дела?
— Какие дела?
— Капитан Севастьянов больше не беспокоит?
— А почему он должен меня беспокоить?
— Видишь ли, он человек упрямый. К тому же старой закалки. С молодыми-то просто договориться, сейчас и не такие дела прекращают либо за отсутствием состава преступления, либо за недостаточностью доказательств. До суда-то и не доходит. Кому надо? Следователи не дураки, все жить хотят, и жить хорошо. А этот Севастьянов упертый. Ну подумаешь, тормозной след вызывает сомнения! Это же мелочь, честное слово! У вас с ним не было никаких трений?
— Трений?
— В смысле конфликта? Ты ему не грубила?
— Вроде бы нет.
— Ничего такого не говорила?
— Такого?
— У него сын женился на богатой, да совсем после этого дорогу домой забыл.
— Откуда вы знаете?
— Слухи по городу ходят. Мол, Севастьянов-младший папу-мента очень стесняется, как женился, переехал в Москву, родителей в гости не зовет. Там, мол, в столице, большая родня. Повезло парнишке, а папа здорово рассердился.
— На кого?
— На богатых людей, особенно на женщин лет тридцати, вроде тебя. Сноха-то, говорят, сына его лет на семь старше, а может, и побольше. Да-а-а. История.
— А при чем здесь я?
— Видишь ли, Марина, тут личное. Сам-то по себе он простой опер, да в милиции давно работает, связи имеет. С прокурором старая дружба, вместе когда-то лямку тянули. Конечно, со следственной частью я могу договориться, да результаты экспертизы имеются. По их версии выходит, что Марка сначала убили, а потом уж машину с моста столкнули. Но доказать эту версию трудновато будет. Жаль, что машина правосудия уже запущена. Надо было раньше подсуетиться, да кто ж знал…
— О чем, Федор Миронович?
— Что это не дорожно-транспортное происшествие, а убийство, вот о чем. Если бы ты мне сразу рассказала…
— Я не могу. Не хочу.
— То-то и оно. Если бы все деньгами решалось, не было бы никаких проблем. А тут личное. Да-а-а. Попала ты в историю. Но ничего. Севастьянов теперь детектива твоего крутит, да тот мужик тертый, разговаривал я с ним.
— С Игорем Анатольевичем?
— С Игорем.
— Что он сказал?
— Что положено, то и сказал. Мол, в тот вечер выполнял поручение клиента. Одна проблема: в интересах клиента не может сказать, где именно был, кто свидетель. Но это мы как-нибудь утрясем. Свидетелей найти не проблема. Ты, Марина, не переживай.
— Тогда кто же убил Марка?
— Что?
— Кто убил Марка, Федор Миронович?
— Да ты, девочка, в своем ли уме?
— Не знаю.
— Может, тебе на время в клинику лечь? Это лучший вариант.
— Я не хочу. Не могу.
— Почему?
— …
— Да все ли с тобой в порядке?
— До свидания, Федор Миронович.
— Марина, нам серьезно надо поговорить.
— О чем?
— Теперь, после смерти Марка, ты осталась совсем одна. Не пора ли тебе вернуться домой, в Истру? Мы готовы стать тебе семьей.
— Мы?
— Ну да. Я, Полина Иосифовна, Мирон.
— Мирон?
— Мой сын. Ты его помнишь?
— Вроде да.
— Ну как же, Марина! Вы же почти ровесники! Он на три года только тебя младше.
— Ах, да… Что-то помню… Школа…
— Вот и приезжай. Посидите, чайку попьете, школу вспомните. Скоро и вечер встречи выпускников.
— Когда?
— В феврале. Мирон с тобой сходит. Одной-то тебе нельзя. Мало ли кто может привязаться, сейчас и пьяных на улице вечерами полно. Лучше, когда рядом есть надежный друг.
— Да-да… Только я сейчас не могу. Нога…
— Хочешь, он к тебе заедет?
— Ко мне?! Нет, что вы! Неудобно. Да я и не помню его почти.
— Напрасно. Вырос мальчик-то. Умница, красавец. На мужа твоего покойного чем-то похож.
— На Марка?
— Да. Не сидела бы ты одна, Марина.
— Хорошо. Но не сейчас. Попозже.
— Попозже так попозже. Через недельку попрошу Полину Иосифовну испечь ее фирменный пирог, да сынок тебе его и отвезет.
— Спасибо. Большое спасибо.
— Ну-ну. Ты, девочка, не одна. Возвращайся. Слышишь? Возвращайся.
— До свидания.
— Всего хорошего, Мариночка.
Длинные гудки.
— Але? Кто говорит? Але?
— Папа? Это ты, папа?
— …?
— Это Рина, то есть Марина.
— А, дочка! Здравствуй, дочка! Уж и не признал! Богатой будешь.
— Как дела? Как здоровье?
— Ну все пока слава богу, вот только денег…
— Я ничем не могу помочь тебе, папа.
— Как же, дочка? А? Как же?
— Ты бумагу подписывал?
— Бумагу? Какую бумагу?
— О том, что отказываешься от прав на имущество дяди, которое я единолично наследую?
— Ах, это… Что ж… Было… Так это ж когда было?
— Значит, ты хотел выписать меня и получить нашу трехкомнатную квартиру в личную собственность? А если бы дядя не был так богат? Если бы у него ничего не было? Куда мне тогда? А, папа?
— Так это, дочка, если б не было! Наталья велела.
— Что велела?
— Так это… Выписать тебя.
— Вот как? Значит, без денег я была вам не нужна?
— Ну зачем ты так, дочка? Приехала бы, на братика своего глянула…
— У меня сломана нога.
— Вот оно что! Так, может, тебе пирожков? Пирожков домашних? Наталья-то моя мигом спечет. С капустой, с грибами…
— Да что вы все привязались ко мне со своими домашними пирогами! Что, у меня вместе с ними семья появится? Вы не с того все начинаете! С каких-то пирогов! Нечего меня заманивать! Я тепла хочу. Тепла. Понятно? Человеческого, не теста из духовки. Не было бы у меня столько денег, не было бы никаких пирогов!
— А денег-то, того… Много?
— До свиданья, папа.
— Значит, ты мне отказываешь? Зря, дочка.
— Почему?
— Не свои, так чужие. Все одно с собой в могилу добро-то не унесешь.
— В могилу? Да ты что такое говоришь?!
— Как же? Материна порода. Тоже упрямая была. Сначала все с братом моим, с Виктором, ходила. Любил он ее да берег очень. И любил, и берег, и любил, и…
— Папа! Что ты такое говоришь, папа?!
— А что говорю? Правду говорю. Так ведь и она его любила, Маша-то. Только через любовь такую ребенка иметь не могла. Виктор все жалел ее, жалел… Больная, мол. Да-а-а… Больная… Родить, значит, не сможешь, врачи запрещают. Мол, давай поженимся, а детей у нас никогда никаких не будет…
— Ты пьяный.
— Что ж, и выпил немного. Что ж? Уж очень она родить хотела, Мария. Вот и родила. Сначала, конечно, замуж за меня вышла. Назло ли ему, не назло, кто ж знает? А я что ж? Женщина красивая, при своей квартире, и зарплата хорошая. Чего ж не жениться? Деваться-то некуда было. Я, выходит, о себе позаботиться не умею. А он так и остался бобылем, Виктор. А Анна… Что Анна? Поняла, что не любит, и… А я, выходит, на всю жизнь остался виноват.
— Папа…
— Выпил, да. Повод есть, и выпил. Дочь родная денег не дает. Отцу не дает.
— Ты же уже был пьяный, когда я позвонила…
— Ты бы не упрямилась, дочка. Не надо тебе упрямиться. Не все люди как я: кусок у других из горла вырвать не могут, оттого и пьют. От обиды. А которые могут, те…
— Про кого ты говоришь? Про кого?!
— А? Я? Что? Все одно… Ты в голову-то не бери. Лишнего, может, чего сказал. Прости.
— Значит, я была ему как дочь. По-настоящему. Вот откуда такая любовь и такая жалость… Какой же ты страшный человек…
— Дочка.
— Не звони мне больше. Никогда не звони.
— Мариночка.
— Все.
Звонок.
— Да? Говорите.
— Мариша? Добрый день.
