Ольга Тарасевич - Проклятие Эдварда Мунка
Странно, да? Невольный свидетель не испытывает желания сдать меня правоохранительным органам. Есть только желание приблизиться к той черте, где жизнь перетекает в смерть, и безвинный рай становится адом…
Глава 3
1Потсдам, 1892 год
– Он распорядился обнести замок высоким забором. Рассчитал служанок и садовника. Оставил только Ганса, чтобы тот смотрел за лошадьми.
– А что мне рассказывал Ганс! Новый хозяин запретил конюху заходить в замок. Сказал, что сам сатана заберет его!
– Всю ночь в окнах замка горят свечи. Чем он там занимается, этот торговец?
– Да уж, странный человек приехал в вотчину прусских курфюрстов…
Альберт Кольман оторвал взгляд от магического шара и расхохотался. Хорошего же о нем мнения потсдамские торговки! А, впрочем, все равно, пусть болтают. Ему нравится этот замок из серого замшелого камня с массивными башнями. Он спрятан на окраине городка в тени высоченных буков. Отсюда недалеко до Берлина. И здесь Альберт может заниматься своими опытами без малейшего риска быть замеченным любопытствующей публикой. Все люди – глупцы. От них лучше держаться подальше.
«Сам сатана заберет его», – мысленно передразнил Кольман недавние слова фройляйн. Нет бога. И сатаны нет. Он это понял не сразу, все призывал дьявола во время первых мистических экспериментов: «Приди, возьми мою душу, возьми все, что угодно, лишь бы заполучить белокурую Элизу». Не пришел, не забрал.
Альберт все делал сам. Читал книги, ставил опыты, учил заклинания. Элиза стала его, и сразу же наскучила, робкая, покорная, зачарованная. Но, получив ее, он понял, что может делать все. Чем и пользовался. Мог ли кто-нибудь подумать, что сын бедного ремесленника станет владельцем роскошного замка в пригороде Потсдама? А ведь это только начало, он чувствует, как новые знания и новая сила делают его все увереннее и могущественнее.
Вот – можно перенестись в любое место, услышать разговор. Можно предугадывать будущее. Можно все. Или почти все.
Кольман набил трубку вишневым табаком и пододвинул к себе купленную в Берлине газету. Новости из жизни кайзера Вильгельма его не интересовали, потому он быстро их пролистал, и… Вот оно, то самое объявление. «Сегодня была закрыта начавшая свою работу неделю назад выставка норвежского художника Эдварда Мунка. Это решение является правильным и справедливым. Со стороны Берлинской академии художеств было крайне неосмотрительно приглашать художника, чьи мрачные полотна возмутили ценителей живописи до глубины души. По мнению критика Герхарда Вассермана, представленные на выставке работы напоминают незаконченные наброски. Как стало известно вашему корреспонденту, Эдвард Мунк учился в Париже. Однако не научился там ничему – таково мнение достопочтенной берлинской публики».
«Вот и славно! Замечательно все складывается», – пробормотал Кольман. Трубка погасла, но он, увлеченный своими мыслями, этого не заметил.
Живопись приносила Альберту Кольману пухлые пачки ассигнаций и большое удовольствие. Художникам дано видеть иные миры. Они проживают сотни жизней своих моделей, они становятся ветром, скалами, морем. В их голове низвергаются водопады, а руки ткут паутину из солнечных лучей, наброшенную на лесные верхушки. Речь идет о хороших художниках, разумеется.
Мунк – хороший художник. Певец смерти. Она дышала холодом с его полотен, и Кольман, не ожидавший от выставки норвежца ничего особенного, чрезвычайно обрадовался. Он ходил вдоль развешанных работ, и в его голове проносились видения. Очень скоро за картины Мунка можно будет выручить миллионы. Художник может стать известным и популярным. Если только сумеет преодолеть порыв отчаяния и уклониться от приближающейся смерти. Альберт Кольман явственно услышал звук торопливых шагов и поклялся, что сможет уберечь Мунка от костлявой старухи.
Но что же он медлит, предаваясь воспоминаниям?
Альберт пододвинул магический шар и сосредоточился.
В клубах дыма появился полутемный зал кабачка…
– Как называется это местечко? – глаза Дагни устремлены на Пшибышевского. Она кокетливо приспустила манто, повела полуобнаженными плечами.
Станислав лишь махнул рукой.
– Какая разница. Любое место, где присутствуете вы, прекрасно.
Август Стриндберг постарался привлечь внимание девушки.
– Назовем его «У черной свинки». Эти мехи с вином здорово напоминают маленьких черных поросят.
Эдвард Мунк быстро опустошил стакан рейнского, и Станислав укоризненно на него посмотрел.
– Эдди, прошу тебя, не напивайся. Что с того, что выставка закрылась? Твои друзья знают – ты талантливый художник. Я напишу о тебе книгу, старина.
Мунку не нужна книга. Друг вызывает раздражение. Дагни глаз с него не спускает.
– А вам, – Эдвард повернулся к девушке, запнулся от волнения. – Вам, Дагни, нравятся мои работы?
Она кивнула слишком быстро и сильно. Выдавая лгунишку, вздрогнули заколотые в высокую прическу смоляные локоны. Девушка равнодушно заметила:
– Вот только луна у вас на картинах странная. Почему вы рисуете ее всенепременно полной? Мне больше по нраву полумесяц.
Август смущенно кашлянул, запуская пальцы в густые каштановые волосы. Да, это он сказал Мунку, что луна всегда круглая. Строго говоря, он сказал, что вообще луны было две, но одна упала на Северном полюсе. Эдвард, как ребенок, всему верит на слово.
– А что такое полумесяц? – тихо спросил Мунк.
Дагни со Станиславом засмеялись, и от этого Эдварду сделалось совсем горько. Даже друзья потешаются над ним. Выставка провалилась. Никогда он не получал от жизни ничего хорошего. Прекратить это все. В любом случае он ничего не теряет. Дождаться окончания вечера и…
А впрочем, зачем ждать?
– Пойду, прогуляюсь, – бросил он, вставая со стула.
Состязавшиеся в остроумии Станислав и Август, вдохновленные обществом очаровательной норвежки, не заметили его ухода…
В шаре отразилась одинокая высокая фигура, бредущая по едва освещенной газовыми фонарями улице.
Но Альберт Кольман этого уже не видел. Растолкав заснувшего на сеновале Ганса, он распорядился заложить экипаж и помчался в Берлин.
Въехав в город, он остановил нетерпеливых лошадей и закрыл глаза. Эдвард Мунк сейчас должен быть… О, только бы не опоздать! Художник сидит на берегу Шпрее и вот-вот бросится в ее стремительные воды!
– Послушайте, не делайте этого, – закричал Кольман в ночь. – Вы хороший художник, и я готов купить все ваши работы!
Наконец, он увидел Мунка – съежившегося, без пальто, пристально вглядывавшегося в реку.
– Я готов купить все ваши работы, вы слышите меня?
В голубых глазах художника отразилось невыносимое страдание.
– Я не могу их продать. Это же мои дети. Разве можно продать своих детей? Как я буду жить без них? – пробормотал Эдвард. Потом он пару раз моргнул и закричал: – Каким образом вы меня нашли? Я помню вас на выставке, вы еще хотели меня утешить. Не надо брать меня под руку!
– Пойдемте, – Кольман все же оттащил упиравшегося художника от берега. – Я отвезу вас домой. О, с моей стороны нет намерений вас утешить. Я говорю совершенно серьезно. Готов купить все ваши работы. Назовите цену. Где вы живете?
– В меблированных комнатах фрау Шниттель.
«Редкостная дыра», – подумал Кольман. Но вслух сказал другое:
– У вас будет все. Хорошая квартира, удобная студия, я хочу создать вам нормальные условия для работы.
– Я больше никогда не смогу писать. Все кончено, – пробормотал Мунк и сладко захрапел.
Воспользовавшись этим, Кольман легонько тронул поводья.
Он правил экипажем, и на душе было неспокойно. Все отчетливее понималось: свои работы Мунк не продаст.
– Убирайтесь к черту! – заявил художник после пробуждения. – Вы мне снитесь. Только это какой-то ледяной сон.
– Черта нет, – машинально отозвался Кольман. – Доброй ночи, господин Мунк. Советую вам подумать над моим предложением.
Возвращаясь в Потсдам, торговец живописью думал о том, что Мунк совсем спятил. Картины продавать не хочет. Да еще и теплую ночь называет ледяным сном. Странно все…
«Ничего странного, – возразил тот, чье существование Кольман упрямо отрицал. Он ехал рядом, и невнимание возницы доставляло ему неудобство, экипаж то и дело попадал в ямы. – Просто ты холода не чувствуешь, как не чувствую его я и те, кто с нами. Эдвард пока не в их числе. Но мы ведь с тобой постараемся заполучить и его, правда?»
2– Блин, ну ты можешь ехать побыстрее? – Седов закурил и раздраженно уставился в окошко. «Форд» Лики Вронской, казалось, намертво застрял в пробке. – Давай, забирай влево, проскочишь!
Лика проигнорировала его замечание и перестраиваться не стала. Она габариты своей машины знает. Втиснуться между хитами столичных дорог – крошкой «Hundai Getz» и «паркетником» «Lexus RX 300» – без повреждений нет никаких шансов.
