Сергей Валяев - Кровавый передел
Потом я вернулся в город. Как может себя чувствовать новый Ротшильд в сумерках российской равнины и действительности? А никак. Была усталость, будто я сам пробурил в алмазных недрах Африки туннель, похожий на метростроевский имени меня.
Вечерний город в огнях казался созвездием, разрушенным термоядерным взрывом. Ракета У-2 с экипажем в моем лице необратимо приближалась к звездным россыпям. Выбора у экипажа не было — погибающая галактика затягивала своим мертвым притяжением. Но не будем нервничать: и на краю бездны травка зеленеет и солнышко блестит.
Тетя Люся не успела приготовить мне пирог с отравленными опенками. По причине негрибной погоды? Не знаю. Во всяком случае, тетя Люся была занята, следила за событиями, происходившими в музейных апартаментах, где шла неторопливая, светская беседа между заслуженным деятелем цирка и культуры и Идеологом; последний, похожий на утомленного марабу, выглядел неважно; был сер, скукожен, беспокоен, глотал таблетку за таблеткой.
— Да, беречь себя надо, — посочувствовал ему Укротитель.
— Куда там, — отмахнулся его собеседник. — Дела как сажа бела…
— Неприятности?
— Это как водится… народец-то ненадежный. Продажный народец… Веры нет… Худо-худо… Для кого мы жизни кладем… В борьбе?
— Да-да, — неопределенно почмокал цирковой деятель. — Уходит… уходит старая гвардия. А кто на смену?
— Во-во, голубчик… Разбаловали мы народ-то — пьет, гуляет, анекдоты… тьфу!.. А раньше, — мечтательно закатил глаза. — Какой порядок был. Во всем! И в труде, и в бою! И верили! Верили! — Поднял старческий указательный палец, погрозил: — Верили! «Всегда едины Сталин и народ! Бессмертен сталинский народный светлый гений! Он вместе с Лениным и вел нас и ведет! Он путь предначертал для многих поколений!»
— Да-да, были времена, — беспокойно заерзал в кресле циркач, боясь, вероятно, вечера революционных песен и танцев.
— Времена-времена, — согласился Идеолог. И перешел к делу государственной важности: — Времени мало, голубчик, это точно. Дельце у меня, однако…
— Слушаю вас.
— Оно, конечно, можно и по дипломатическому каналу… Так уж… сугубо личное, — страдал старик. — Перевезти в банк… на сохранение…
— Деньги?
— Зачем мне деньги? — обиделся Идеолог. — Так. Личная переписка… Пошутил. — С Арманд.
— Переписка?
— Я вам безмерно доверяю как мужу Дочери выдающегося государственно-политического деятеля…
— Спасибо за доверие, но я, право…
— На гастроль сегодня отправляетесь?
— Ближе к полуночи.
— Ну и славненько. — Вытащил из папки пакет в шоколадных сургучах. Сделай уж одолжение старику…
Укротитель замялся; наверное, он не любил, когда на его загривок запрыгивает когтистый хищник. Неприятно, это правда.
— Понимаете, в чем дело? — трусил. — Ведь таможня…
— Не волнуйся, милай, — прервал его Идеолог неприятным, скрипучим голосом. И с угрозой: — Перевезешь?
— Как? — страдал циркач. Он был законопослушным гражданином.
— Как, спрашиваешь? — хмыкнул старик и глянул на собеседника испепеляющим взглядом сквозь старомодные, добролюбовские очки. — А вместе со своим алмазиком… Фениксом — ясным соколом!..
Что называется, убил наповал. Такой выстрел дорогого стоит. Ай да дедушка, сталинский нарком! Все-таки жива старая гвардия. Живет и побеждает. Их жизнелюбию надо отдать должное. Принимать их надо такими, какие они есть. На данном историческом срезе. Да, причуда с пакетом, где сургуч на сургуче. Ну и что? Уважь старость! Вероятно, мои мысли были созвучны мыслям циркового деятеля. Он согласился перевезти скорым поездом Пакет. Правда, взял он его в руки с отвращением, будто гремучую змею. И я понимаю: лучше дело иметь с тиграми и львами, чем с какой-то холодной, земноводной веревкой.
* * *Признаюсь, что казалось, ситуация начинала выходить из-под контроля. Такое было впечатление, что все участники представления решили попутешествовать. Всеми видами транспортных средств, включая собачьи упряжки. А я был один. Хотя и один в поле воин. А если поле большое? Вся страна? И США? Однако делать было нечего. Я засобирался в путь, попросив тетю Люсю сообщить моему руководству об удачной птичьей охоте.
— А какую птичку поймал? — поинтересовалась тетя Люся.
— Из породы соколиных, — хмыкнул я.
— Они ещё у нас сохранились? Странно…
— И очень редкой породы, тетя Люся. В одном экземпляре. С глазками-алмазками. — Мне хотелось похвастаться, да знал — нельзя. Без разрешения вышестоящего начальника.
— Ну-ну, птицелов, — улыбнулась тетя Люся. — Береги себя. Вернешься, накормлю пирогами…
— …с опятами?
— …с котятами!
Мы рассмеялись, и я кубарем скатился по лестнице в ночь. Я снова опаздывал. Теперь на железнодорожный вокзал. Моя автостарушка, от огорчения стеная суставами, помчалась по полуночным улицам и проспектам. Рубиновые глаза светофоров все время прерывали наш полет; в конце концов я плюнул на правила ОСВОДа на дороге и… успел в последний вагон. Хотя поезд находился в пути уже минут пять. Конечно же, проводник удивился:
— Ты откуда, сынок?
— Из ОСВОДа, батя, — ответил я. — Небось чай разбавляешь водой?
— Чччего? — оторопел навсегда старичок проводник.
Я успокоил его как мог, втиснув в рукав кредитку, обеспеченную золотым запасом страны, и продолжил свой путь.
Колеса вагонов выбивали музыку дороги, если говорить красиво. Пахло вареными курами, яйцами и умиротворением. Пассажиры отходили ко сну. За окнами мелькала тревожная, столбовая ночь.
Еще одна кредитка позволила мне устроиться на ночлег в СВ. Рядом с интересующим меня объектом. Сосед, полковник ВВС, выдул литр самогона из березового табурета и захрапел, как богатырь на версте. Я же бодрствовал, точно охотник в засаде на уток. Наконец дверь соседнего купе со скрежетом приоткрылась. Тяжеловес-телохранитель, качаясь по проходу вагона, удалялся в сторону места общего пользования. Я последовал за ним. Нельзя терять бдительности даже в нужнике, этот закон был проигнорирован тяжеловесом. И когда он выходил, облегченный, я нанес навсегда обезоруживающий удар локтем в горло врага. Тот прощально хрипнул и тушей завалился в гальюн. Ключом проводника я закрыл туалет. До лучших времен. И поспешил в купе заслуженного деятеля циркового искусства. Тот мирно спал и видел сны. Через секунду я сцепил его и столик одной цепью наручников. Потом для убедительности ткнул «стечкина» в лоб недруга. Укротитель со сна не понимал, что происходит; ему казалось — все это сон. Дурной. Как он ошибался, бедняга.
— Документы, — потребовал я.
— Какие документы? Вы что?.. Вы знаете, кто я такой…
— Знаю, — сказал я. — А документы те, которые едут в банк! Ап!
— Вы с ума сошли?.. Кто вы такой?
Я неприятным, скрипучим голосом марабу передразнил идеологического работника:
— Не волнуйся, голубчик. Перевезешь документики вместе со своим алмазом Фениксом — ясным соколом.
Укротитель, заметно дрогнув, поплыл жидким добром на своей полке. Человек потерял лицо. Это про него. И пока он находился в состоянии глубокой депрессии, я проверил карманы. Нехорошо лазить по чужим огородам и карманам, однако есть особые случаи. Думаю, сей грех будет мне отпущен св. Алексом, моим тезкой. Обнаружив заветную коробочку, я вытащил оттуда фальшивый алмаз и резким движением руки… Выбросил псевдоалмаз в открытое окно… Вернее, сделал вид, что выбросил… Но деятель цирка поверил мне и сковырнулся в банальный, бабий обморок. Я не пожалел бутылки с минеральной водой, и мой собеседник пришел в себя. Вид его был ужасен: не каждый день улетают алмазы в глухую, дорожную ночь.
— Шутка, — сказал я. И выложил на столик два Феникса. — Один из них фальшивый, дружок. Обманули тебя, дурака. Где настоящий?
Несчастный Укротитель навсегда потерял дар речи, он лишь пучил глаза, и было слышно, как кипят его мозги; ещё чуть-чуть — и чайник на плечах взорвется. Я его пожалел — кому он нужен, недееспособный. Даже звери его, навсегда опечаленного, сожрут за милую душу. И поэтому я повторил:
— Из двух один фальшивый. Который? Угадаешь — отдам.
Такой вот психологический этюд. Укротитель беспричинно заулыбался и замотал головой, как после удара молнии.
— Выбирай, дурак! — не выдержал я. — Считаю до трех…
Деятель циркового искусства меня не послушал. Принялся хохотать. Бился в конвульсиях. Его рвало смехом, как желчью. Он буквально умирал от смеха. Его что-то рассмешило. Я был вынужден звонкой оплеухой по ушам протрезвить охального хохотуна. Он замолчал — из глаз катились крупные, алмазные слезы.
— Ну, голубчик, возьми себя в руки. Любой алмазик твой.
— Мммой?
— Тттвой!
— Вот, — и указал на один из предметов, искрящихся на столике. Где фальшивый — где настоящий? Где какой? Этого не знал даже я. (Шутка.)
