Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
Меня опять переложили. Что-то порвалось с треском. Моя рубашка. Ослепительный свет резанул глаза. Огромный диск. В нем множество ярких ламп, прямо надо мной. Вокруг люди в масках и белых шапочках. Все они склонились надо мной…
Укол шприца в сгиб правого локтя.
Что-то прижали к моему лицу. Раздалось слабое шипенье. Краски! Краски! Таких не бывает на этом свете.
Голос Анжелы уже едва слышен: «…что и тихая речушка всегда находит дорогу к морю…»
Шипенье усилилось. И вдруг я ее увидел. Она извивалась по усеянному цветами лугу, эта тихая речушка. Я почувствовал на теле чьи-то гладкие пальцы, и что-то очень холодное и острое кольнуло меня слева в грудь. Тут я вдруг понял, что это была за речушка. То была Лета, река преисподней, которая отделяет царство живых от царства мертвых, река Лета, из которой души умерших пьют воду забвения. Я удивленно подумал: «Оказывается, берега Леты залиты солнцем».
Потом сердце мое остановилось — очень мягко, но я все же это почувствовал. После этого медленно, мало-помалу исчезли усеянный цветами луг и река Лета, исчезли яркие краски, все вновь погрузилось во мрак водоворота. И я в последний раз окунулся в него. Без малейшего сопротивления. Дыхание, и без того слабое, остановилось. Шипенье прекратилось. Кровь перестала курсировать по венам и артериям. Остались лишь тьма, тепло и покой. Я умер.
Эпилог
1
Когда я умер, началась та жизнь, о которой я так много и так долго мечтал. Да, именно так все было. После короткого периода времени, о котором я ничего не помню, я сразу же стал жить дальше. Если судить по моему личному опыту, смерть — не что иное, как временное состояние слабости.
После смерти я был свободен от всех и всяческих забот и навсегда вместе с Анжелой. Мы с ней плыли на теплоходе «Франс», отправившемся из Канн в кругосветное путешествие. Ночами мы, завернувшись в одеяла, лежали на прогулочной палубе и смотрели в черное небо, усыпанное звездами. Мы с ней поженились. Карин внезапно дала согласие на развод. Звезды ярко сияли, над нашими головами висела большая, медового цвета луна. Мы лежали почти не двигаясь и не разговаривали. В наших душах теперь не было ни отчаяния, ни сомнений, ни единой мрачной мысли, после моей смерти нами владело лишь ощущение блаженства от исполненности желаний. Не знаю, у всех ли людей так складывается жизнь после смерти, как у меня. У меня было так. Я был умиротворен, исполнен любви, ощущения безопасности и ярости жизненных сил.
Все это случилось со мной после того, как сердце мое остановилось и я умер. Клиническая смерть. Подлинная смерть. Я покинул этот мир. На крыше больницы Бруссаи имелась посадочная площадка для вертолетов, и когда появился вертолет, доставивший меня из «Эден Рок», на крыше уже ждала бригада кардиологов-реаниматоров. В том числе и доктор Жубер, случайно услышавший, кого именно должны привезти в тяжелом состоянии. Позже, когда я вернулся к жизни, он рассказал мне, что тогда произошло.
А произошло следующее: меня сразу положили на операционный стол и дали общий наркоз. Хирурги вскрыли мою грудную клетку. Они обнаружили, что пуля повредила сердечную сумку и само сердце… Это угрожало тампонадой сердца. Когда сердце остановилось, мне сделали интракардиальную инъекцию. Кровь из перикарда отсосали, рану зашили. Сердце благодаря электрошоку получило новый импульс и заработало. Однако я так долго находился в состоянии клинической смерти, то есть сердце так долго не работало, что мозг испытал кислородную недостаточность. Вследствие этого я пробыл шесть суток без сознания и все это время находился в палате интенсивной терапии.
Что я обо всем этом знал? Ровно ничего. Мы с Анжелой плыли на теплоходе «Франс» по Средиземному морю и Гибралтарскому проливу, останавливались в Касабланке и Капштадте и осматривали эти города, и повсюду было очень жарко. Гора с плоской вершиной, у подножия которой расположен Капштадт, показалась мне необычайно огромной. Я купил Анжеле киноаппарат, и она в полном восторге снимала все подряд. Ей хотелось привезти домой как можно больше свидетельств этого нашего кругосветного путешествия, о котором она так мечтала. На теплоходе мы познакомились с интересными и приятными людьми — израильтянами, американцами, шведами, голландцами и французами. По вечерам часто устраивались празднества, и Анжела надевала самые красивые свои туалеты, а я — смокинг, и я ясно помню, что поздно ночью мы еще выходили на палубу и долго стояли у борта.
Вероятно, я пережил все это и то, о чем я еще расскажу, в миллионную долго секунды, когда сердце остановилось, а может, и в ту секунду, когда я вернулся к жизни, или в те дни и ночи, когда лежал без сознания. Доктор Жубер полагает, что никто и никогда не сможет этого сказать, но что он лично еще никогда не имел дела с пациентом в моем состоянии, который, едва придя в сознание, и позже не раз и очень точно вспоминал то, что он видел, говорил или делал в состоянии клинической смерти и потом, находясь между жизнью и смертью.
В то время, когда мы с Анжелой бродили по Капштадту, и позже, когда мы добрались до Дурбана, и еще позже, когда я в Старом городе Дар-эс-Салама торговался, как и полагается на Востоке, покупая коралловое ожерелье для Анжелы, может быть, именно в то время у меня в дыхательное горло была вставлена трубка, и респиратор обеспечивал искусственное дыхание. Когда мы приплыли в Карачи и Бомбей, — возможно, именно тогда, — у меня из раны, оставшейся после операции, все еще висела трубка, в локтевом суставе торчали канюли с трубочками, и я был подключен к капельнице для искусственного питания, к груди и конечностям были прилеплены электроды, с помощью которых постоянно регистрировались кардиограмма и другие функции организма, контролировались температура и кровяное давление, — об этом никто и никогда не узнает. В ту ночь, когда мы снялись с якоря в Бомбее, я подумал: «Ты умрешь. Ты умрешь, когда займешься любовью». Когда это было? Когда? Что это, в сущности, такое — жизнь? И что такое, в сущности, смерть? Жив ли я, пишущий эти строки? Или я давно умер, и смерть — лишь иная форма жизни, или даже та же самая или настолько похожая, что мы не замечаем разницы? Помнится, в Бомбее, этом странном городе, в котором есть и ядерный реактор, и центр парсов — огнепоклонников, и где в предместье Малабар-Хилл находятся «Башни Молчания», в этом призрачном городе мы с Анжелой беседовали возле этих «Башен» с древним стариком-индийцем, и я слово в слово помню, что он сказал: «Тайна жизни и тайна смерти спрятаны в двух ларцах, и ключ от каждого из них лежит в другом».
Кто тут рискнет что-то заметить?
Никто.
Даже доктор Жубер не рискнет.
Возможно, я видел все, что видел, за ту долю секунды, что длится сверкание молнии, а может, в те дни и ночи, когда я лежал в палате интенсивной терапии, отрезанный от внешнего мира. Возможно. Возможно именно тогда я и видел вместе с Анжелой великую красоту и столь же великую нищету в Мадрасе, Калькутте, Рангуне и Сингапуре. Возможно, мы именно тогда стояли перед королевскими дворцами в Бангкоке, пораженные их красотой, возможно, именно тогда Анжела и снимала на пленку эти фантастические, эти волшебные храмы этого фантастического, уникального города; а возможно, мы уже огибали Вьетнам и плыли к Гонконгу, который я так хорошо знал и где мог много чего показать Анжеле.
— Через сорок восемь часов у вас началось спонтанное дыхание, — намного позже сказал мне доктор Жубер. — Но его не могло хватить надолго. И когда шесть дней спустя сознание к вам вернулось, у вас в голове все путалось, вы были очень возбуждены и страдали галлюцинациями.
— Какими галлюцинациями, господин доктор?
— Ну, например, вам казалось, что вы плывете в открытом море, а потом вдруг, что вы в Маниле, на Тайване, в Нагасаки, в Йокогаме…
О, но я там в самом деле был вместе с Анжелой! И в Токио тоже! Мы с ней еще восхищались императорским дворцом, храмами, производством шелка, фаянса и фарфора! Мы были с ней на выставке древнего японского искусства, и я купил Анжеле изящную лакированную фигурку — пару голубков: она совсем маленькая, он — побольше, и крылья у него раскрыты…
Два запертых ларца, и ключ от каждого из них лежит в другом…
Из Токио мы поплыли далеко на юг — к Сиднею, потом в Веллингтон в Новой Зеландии и опять к северу — на Гавайи, где увидели и засняли на пленку потухшие и еще действующие вулканы. Раньше я никогда не был на Гавайях, но я описал доктору Жуберу во всех подробностях потухший вулкан Мауна-Кеа и действующий вулкан Мауна-Лоа с кратером Килауза, и он потом проверил по книгам — оказалось, что мои описания были совершенно точны! Кто это объяснит? Видимо, никто.
С Гавайских островов мы направились в Сан-Франциско с его Золотыми Воротами, через Панамский канал попали в Карибское море, чтобы оттуда уже держать путь домой через Гибралтар.
