Поединок. Выпуск 15 - Анатолий Алексеевич Азольский

В комнату вошел Монссон со своей зубочисткой в уголке рта.

— Господи, о чем вы здесь толкуете, — сказал он. Ему не ответили.

Мартин Бек поднялся, подошел к Меландеру, забрал у него зеленую тетрадь и направился к двери, но Монссон остановил его, вынул изо рта зубочистку и спросил:

— Что теперь мне делать?

— Спроси Колльберга, — коротко ответил Мартин Бек и покинул комнату.

— Пойди поговори с хозяйкой того араба, — сказал Колльберг.

Он написал на клочке бумаги имя и адрес и протянул его Монссону.

Монссон затратил добрых полчаса, чтоб сквозь толчею стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил машину на стоянке против дома номер сорок семь, было уже несколько минут пятого и начало смеркаться.

В доме было двое жильцов по фамилии Карлссон, однако Монссон быстро сообразил, какая именно квартира ему нужна.

На ее дверях красовались восемь карточек — две печатные, а остальные были написаны не одной рукой, и все с иностранными фамилиями. Фамилии Мухаммеда Бусси среди них не было.

Монссон позвонил, и ему открыл мужчина с черными усиками, в помятых брюках и белой нижней рубашке.

— Можно видеть фру Карлссон? — спросил Монссон.

Мужчина улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и развел руками.

— Госпожа Карлссон не дома, — сказал он на ломаном шведском языке. — Придет быстро.

— Тогда я подожду, — молвил Монссон и зашел в коридор.

Он расстегнул плащ, посмотрел на улыбающегося мужчину и спросил:

— Вы не знали Мухаммеда Бусси, который здесь проживал?

Улыбка на лице мужчины сразу потухла.

— Да, — сказал он. — То ужасная история. Он был мой приятель.

— Вы тоже араб? — спросил Монссон.

— Нет, турок.

— Я из полиции, — сказал Монссон. — Хочу посмотреть вашу квартиру, если можно. Есть еще кто дома?

— Нет, только я. У меня освобождение по болезни.

Монссон осмотрелся вокруг. Передняя была длинная и темная. В ней стояли только столик, плетеное кресло и металлическая вешалка. На столике лежало несколько газет и писем с иностранными марками. Кроме входных, здесь было еще пять дверей, из них одна двустворчатая и две маленькие, наверное, в туалет и гардероб.

Монссон направился к двустворчатой и открыл одну половину.

— Там комната госпожи Карлссон, — испуганно сказал мужчина. — Туда входить запрещено.

Монссон все-таки заглянул в загроможденную мебелью комнату, которая, видимо, служила хозяйке и спальней и гостиной.

Соседняя дверь вела в кухню, большую и модернизированную.

— В кухню нельзя заходить, — сказал позади Монссона турок. — Лучше к нам.

Комната была примерно пять метров на семь. На двух окнах, которые выходили на улицу, висели старые, вылинявшие гардины. Вдоль стен стояли разного типа кровати, а между окнами — небольшая кушетка, придвинутая изголовьем к стене.

Монссон насчитал шесть кроватей. Три из них были не постелены. Везде валялась обувь, одежда, книжки и газеты. Посреди комнаты стоял круглый, окрашенный в белый цвет стол, окруженный пятью разными по форме стульями. Меблировку дополнял высокий комод из черного мореного дуба, который стоял около одного из окон.

В комнате было еще две двери. Перед одной из них, ведущей в комнату фру Карлссон, для полной безопасности стояла кровать, хотя дверь была заперта. За другой дверью находился маленький гардероб, полный одежды и чемоданов.

— Вас здесь живет шесть человек? — спросил Монссон.

— Нет, восемь, — ответил турок.

Он подошел к кровати возле двери и вытащил из-под нее еще одну, пониже, одновременно показывая на другую такую же кровать.

— Здесь таких, что задвигаются, две, — прибавил он. — Мухаммед спал вон там.

— А кто остальные семь? — спросил Монссон. — Тоже турки?

— Нет, нас турок трое, двое — арабы, двое — испанцы, один — финн, а новый, что поселился вместо Мухаммеда, — грек.

— Едите вы здесь же?

— Нет, нам запрещено варить. Запрещено ходить на кухню, запрещено что-то есть в комнате. Нельзя готовить еду и кофе.

— А сколько вы платите за комнату?

— По триста пятьдесят крон каждый, — сказал турок.

— В месяц?

— Да. Я зарабатываю хорошо, — сказал он. — Сто семьдесят крон в неделю. Я езжу на вагонетке. Раньше я работал в ресторане и так хорошо не зарабатывал.

— Вы не знаете, у Мухаммеда Бусси были родственники? — спросил Монссон.

Турок покачал головой.

— Нет, не знаю. Мы хорошо дружили, но Мухаммед не любил о себе рассказывать. Очень боялся.

— Боялся?

— Не боялся. Ну как это сказать?.. Был боязный.

— Ага, застенчивый, — наконец догадался Монссон. — А вы знаете, сколько он здесь жил?

Турок сел на кушетку между окнами и покачал головой.

— Нет, не знаю. Я пришел сюда в прошлом месяце, и Мухаммед уже жил здесь.

Монссон вспотел в теплом плаще. Казалось, что воздух в комнате был насыщен испарениями восьми ее жильцов. Монссона охватила сильная тоска по Мальме и своей опрятной квартире вблизи Регеменсгатан. Он засунул зубочистку в рот, сел около круглого стола и стал ждать.

Монссон часто посматривал на часы. Он решил ждать не позже чем до половины шестого.

За две минуты до назначенного времени появилась госпожа Карлссон. Она усадила Монссона на свою элегантную кушетку, угостила его портвейном и начала сетовать на несчастную долю хозяйки, которая держит постояльцев.

— Не очень приятно одинокой, несчастной женщине держать полную квартиру мужчин, — сказала она. — Да еще иностранцев. Но что делать бедной вдове?

Монссон быстро прикинул. Эта бедная вдова выдаивает ежемесячно из постояльцев около трех тысяч крон.

— Этот Мухаммед, — сказала она, — не заплатил мне за последний месяц. Вы б не могли сделать так, чтобы я получила плату? Он же имел деньги в банке.

Когда Монссон спросил, что она думает о Мухаммеде, хозяйка ответила:

— Он хоть и араб, но был приятный парень. Вежливый, тихий, как будто порядочный, не пил и, мне кажется, даже не имел девушки. Но, как я уже говорила, не заплатил за последний месяц.

Оказалось, что она довольно хорошо осведомлена о личных делах своих постояльцев, но про Мухаммеда ей почти нечего было рассказать.

Все земное добро Мухаммеда было сложено в брезентовую сумку. Монссон забрал ее с собой.

Госпожа Карлссон еще раз напомнила о деньгах, пока Монссон закрывал за собой дверь.

— Вот мерзкая карга, — пробормотал Монссон про себя, спускаясь на улицу, где стояла его машина.

XIX

Прошла неделя от кровавой купели в автобусе. Состояние следствия не изменилось: видно было, что у следователей нет никаких конструктивных идей. Даже прилив информации от населения, которая ничего им не давала, начал уменьшаться.

Общество потребителей думало уже о другом. Правда, до рождества