Серебряный город мечты - Регина Рауэр
Дим
Поезд от Праги отходит в два часа пятнадцать минут. И длинная стрелка висящих на перроне квадратных часов перемещается ровно на три, когда в вагон я захожу, всё же успеваю. Иду по коридору в поисках пустого купе, которое нахожу и рюкзак, садясь у окна, в соседнее кресло бросаю.
Проходит мимо, мелькая в узкой полосе незакрытой до конца двери, компания, и их чешский — понятно непонятный и громкий — режет, как в первые дни приезда, по ушам.
Но… мысль мелькает и пропадает.
А я закрываю глаза, пред которыми тихое утро и Север ещё видятся. Она стоит в моей футболке и босиком возле плиты, варит, как настоящее зелье или яд, турецкий кофе. Подходит к его готовке со всей возможной ответственностью и обстоятельностью, отказывается отвлекаться, а потому отвлекать её и хочется.
Хочется, чтобы посмотрела внимательно она на меня, а не на джезву.
И желание это, пожалуй, следовало формулировать лучше, четче, потому что спустя какие-то минуты внимательно смотрела Север и, правда, на меня. Ждала пересказа разговора с Агнешкой, которая объявиться вдруг решила.
Позвонила и сообщила, что всё знает, имеет важные сведения по убийству Герберта и города из серебра, которым — она знает — я интересуюсь и из-за которого к пану Вице я тогда приехал. И рассказать все эти сведения она хочет.
Мне.
И сегодня.
В далёком городе Моравского края, в Цветочном саду, в шесть вечера она будет ждать меня внутри ротонды, там, где ещё маятник Фуко, показывая вращение Земли, раскачивается. И говорила всё это Агнешка торопливо, ломким и звонким голосом, от которого звон, настоящий, где-то в затылке вместе с болью рождался. И мне, а не в полицию, отвечая наперед, она позвонила из-за дочери.
Я спас из огня её Диту, а не они.
Им она не верит.
Она сказала, как и когда-то Герберт, что верить нельзя никому, добавила, что ушки всегда на макушки, вот только пояснять значение последних слов Агнешка не стала, лишь повторила настойчиво вопрос.
Вы приедете?
Приеду, пусть и верно, что нельзя верить. И звонок самой Агнешки звучал до крайности подозрительно и неубедительно, но…
— Ты поедешь, — Ветка, хмурясь и вглядываясь в моё лицо, произнесла утвердительно.
Обхватила себя руками, будто можно было замёрзнуть в жаркий полдень в весенней Праги, будто не апрельское солнце светило над нами, а термометр не показывал больше двадцати градусов, если по Цельсию, тепла.
Будто всё хорошее нам только приснилось, а теперь мы проснулись.
— А ты уедешь в Кутна-Гору, к Йиржи, — я выговорил не сразу, взвесив все варианты, которые все как один мне и не нравились.
Проклятье.
И Агнешка, которая на душеспасительные разговоры ни раньше, ни позже вдруг созрела. Послать бы её куда подальше.
Или забыть, сделать вид, что никакого звонка не было, вот только не получится. И остаться в Праге, уверяя себя, что это куда разумнее и правильнее, не выйдет.
— Нет, Дим… — головой Север мотнула упрямо, поджала неестественно побелевшие губы, и решительность, сверкнувшая северным сиянием в её глазах, мне не понравилась. — Дим! Я с тобой.
— Вет, — тяжёлый вздох вырвался сам, и говорить под её взглядом было сложно, но нужно, и говорить следовало весомо, чтобы достучаться, убедить, — пожалуйста, хоть раз в жизни сделай, как прошу я. Послушай, ты уедешь к Йиржи.
Ибо оставаться в Праге Север нельзя.
И быть одной нельзя.
От меня ведь этого и хотят, выманивают из города, чтобы я не мешался, а она оказалась одна. Так ведь… проще, можно будет прийти и ударить, как Фанчи. Или поговорить, как с Гербертом, а после убить.
— Йиржи… — она заговорила и замолчала сразу, повела плечами.
И видеть её такой потерянной мне не нравилось.
Появлялось глухое раздражение на Агнешку, Герберта и весь мир заодно.
— Ему может быть опасно рядом со мной, если она позвонила специально, — Север всё же договорила, словно вытолкнула из себя каждое слово. — Всем может быть опасно рядом со мной. Я не могу пойти к Аге, Любошу или дяде Савоушу.
— Не можешь, — я, набирая в третий раз номер Буриани, возражать не стал, лишь выругался, поскольку и в третий раз он не ответил. — Я твоему Любошу не доверяю. Марек Аги особого доверия, прости, тоже не вызывает. А Йиржи… Мы с ним говорили, он обещал в случае чего за тобой присмотреть. Я ему верю.
— А ты? А если… что-то случится с тобой? — Ветка спросила глухо, бесцветным голосом, от которого встряхнуть её захотелось. — Ты… ты знай, что я отдам. Я отдам ему всё, если это ловушка, если он вдруг позвонит и скажет, что ты у него, а я должна привезти чёртову куклу и дневник.
— Север, посмотри на меня. Я вернусь к тебе сегодня вечером, и со мной ничего не случится, — сказать вышло уверенно, и взгляд изменчивых, на этот раз балтийских, глаз я выдержал. — Я всё ещё считаю, что дневник Альжбеты передала Агнешка. И посуди сама, зачем она стала бы это делать, если бы была заодно с «племянником»? Я не знаю, почему Агнешка позвонила именно сейчас, но давай допустим, что это не обман.
И что-то важное соседка пана Герберта, в самом деле, сообщит.
Подтвердит предположения про «племянника» и Войцеха Страговича, которого найти до сих пор так и не удалось и против которого никаких прямых улик нет. Только фоторобот, но это слишком мало и слабо, как сказал Теодор Буриани.
А Агнешка… Агнешка могла что-то знать и видеть. Каждый день пан Герберт поднимался мимо её комнат по лестнице на свой этаж, и Войцех, будучи помощником, вполне мог быть вхож в дом, и обсуждать дела они там могли.
И её дочь в тот вечер могла кого-то заметить…
И это ещё один, главный, довод в пользу непричастности, поскольку действуй Агнешка вместе с «племянником», то ребёнок не остался бы в доме, ею не стали бы так рисковать, а значит Агнешка не замешана в убийстве пана.
И из города, заставляя бросить Север, она меня не выманивала.
Или… или я ошибаюсь и что-то упускаю?
Всё же даже до Ватсона мне далеко, а настоящий Холмс в лице доблестного лейтенанта Буриани на звонки не отвечает и сообщения не читает. И недовольное брюзжание, выдавленное сквозь зубы, про самодеятельность, пусть потом оставит при себе.
Я пытался предупредить.
И пытаюсь.
Я звоню ему, проклиная извечные пересадки, с вокзала в Гулине, считаю мысленно гудки, которые механическим голосом обрываются. И, выходя из здания вокзала уже
