Последнее испытание - Туроу Скотт
– Он был необыкновенным, – говорит Стерн, – созданным для великих дел. Он писал стихи, которые публиковали в газетах. Побеждал в конкурсах по ораторскому искусству. Год за годом он получал высшие баллы по всем предметам. И при всем при этом он был настоящим негодяем – это, если угодно, составляло одну из черт его характера. Он постоянно впутывался в скандальные истории. Воровал все, что плохо лежало.
Стерн на какое-то время умолкает. У него вдруг впервые в жизни мелькает поразившая его мысль о том, что, возможно, его тяга к всевозможным аферистам и мошенникам, интересы которых он представлял в суде в течение нескольких десятилетий, началась с любви к брату.
– К тому времени, когда ему исполнилось шестнадцать, он по ночам удирал из дома, чтобы провести время с матерью одного из своих друзей, – говорит Стерн.
Пинки, понятное дело, эта деталь приходится по вкусу, и она издает одобрительный смешок.
– Похоже, он в самом деле был парень что надо, – изрекает она.
– Да уж, – кивает Стерн. – Этого мальчика весь мир обожал. Включая моих родителей. Поскольку я был младшим братом, мне очень тяжело было слушать рассказы о его достижениях – меня просто переполняла ревность.
Смог бы Стерн достичь всего того, чего ему удалось добиться, если бы Хакобо прожил дольше? Старый адвокат интуитивно чувствует, что нет. Но при всем при том он ощущает в душе страшную пустоту из-за того, что брат ушел из жизни слишком рано.
– Когда он умер? – спрашивает Пинки.
– В 1944 году. Ему было семнадцать.
– Господи, – поражается внучка Стерна и интересуется, как это произошло.
– Он связался с целой группой детей из богатых еврейских семейств. Моя мать была помешана на повышении социального статуса и поначалу была от этого в восторге. Пока не поняла, что под влиянием своих новых приятелей Хакобо превратился в оголтелого сиониста. Он решил отправиться в Палестину, чтобы сражаться в рядах «Хаганы». Родители никогда не имели на него никакого влияния. В общем, Хакобо, расточая воздушные поцелуи, взошел на борт судна, на котором он и его приятели отправлялись в плавание. Это было всего в квартале от того места, где расположен отель, в котором мы с тобой остановились, Пинки. Дело происходило в воскресенье. Мы все стояли на пристани. Мать кричала, что она больше никогда его не увидит. Так и вышло. Власти США заявили, что судно было потоплено нацистской подводной лодкой, а немцы, в свою очередь, обвинили в этом американцев. Я был уверен, что у матери сердце разорвется от горя и она умрет. Но умер мой отец – через шесть месяцев.
Семья Стернов осталась без гроша. Даже сейчас Стерн помнит, как в те времена, когда он был еще мальчишкой, мать любила ходить вместе с отцом в оперу, нарядившись в вечернее платье с глубоким вырезом, которое хорошо сидело на ее пышной фигуре. Вряд ли были основания предполагать, что она не только получала удовольствие от восхищенных взглядов, которые бросали на нее мужчины, но и позволяла себе что-либо сверх этого. Но, когда отец Стерна умер, у нее стали один за другим появляться ухажеры. Если бы не их доброе отношение, семья вполне могла начать голодать. Самым страстным увлечением матери Стерна стал юрист по имени Грюнгель, представлявший интересы одного из немногих объединений антиперонистов. Роман с ним окончился печально. В 1947 году, когда Грюнгеля посадили в тюрьму, семье Стернов снова пришлось уезжать. Поскольку Европа была полна беженцев, которые хотели эмигрировать в США, а дипломатические связи между Буэнос-Айресом и Вашингтоном после войны пребывали в весьма неопределенном состоянии, решить вопрос о легальном переезде в Америку было сложно. Поэтому ехать Стернам пришлось сначала поездом далеко на север, до мексиканского города Монтеррей. Оттуда их перевез через американскую границу, в городок Браунсвилль, приятель отца, который когда-то вместе с ним учился в медицинском институте. Тетушка матери Стерна встретила их в Сан-Антонио и, опять-таки на поезде, привезла их к себе домой, в округ Киндл.
Сэнди Стерн, маленький нелегал. Тогда Служба иммиграции и натурализации не прочесывала города в поисках тех, кто въехал в страну незаконно. У Сэнди появилось много друзей, ирландцев, поляков и итальянцев, которые находились в том же положении, что и он. Все примерно знали, как нужно себя вести, если тебя когда-нибудь арестуют: не болтать лишнего и попытаться подкупить какого-нибудь полицейского. Тогда сделать это было не так уж трудно, какое бы преступление человек ни совершил – за исключением разве что убийства. Стерн для подобных случаев всегда держал в ботинке пятьдесят долларов наличными. Когда после окончания колледжа его призвали в армию, он, в отличие от многих других молодых людей, нисколько не возмущался по этому поводу. Тупость военных казалась ему комичной, но каждый день он просыпался с сознанием того, что теперь ему гарантировано одно весьма важное достижение: он станет американцем. Его привели к присяге как гражданина США, а заодно гражданство предоставили и Сильвии, которая после смерти матери Стерна стала его иждивенцем – всего за два месяца до его почетного выхода в отставку.
Стерн, да храни его господь, любит Соединенные Штаты. В молодости он пережил тяжелые времена, и призрак нищеты и неприкаянности все еще время от времени всплывает из глубинных слоев его памяти. Но Америка с самого начала приняла его, позволила напуганному мальчику из другой страны найти и развить свои таланты и добиться процветания.
– Кларис, – обращается он к Пинки по ее настоящему имени, что делает обычно не чаще раза в год, когда требует, чтобы она по-настоящему включила внимание. Он видит, что ему удалось добиться желаемой реакции – глаза внучки, обрамленные черными тенями, устремлены на него. – Мы живем в великой стране. Ты всегда должна ценить это.
Затем Стерн задумывается о бедной Аргентине и добавляет:
– Демократия и верховенство закона – это куда более хрупкие вещи, чем думает большинство американцев.
Пинки кивает, словно она поняла слова деда.
На Буэнос-Айрес уже наползает ночная тьма. Стерн начинает чувствовать, как на него наваливается усталость, словно невидимая массажистка, руки которой, до этого момента помогающие ему сохранять силу и энергию, слабеют. В такси, возвращаясь в отель, он долго роется в телефоне, пока не находит наконец номер Ки-рила.
– А Пафко знает о нашем приезде? – интересуется Пинки, когда он прикладывает телефон к уху.
– Я просил Донателлу ему сообщить.
Судя по его тону, Кирил, сняв трубку и услышав голос Стерна, приходит в восторг:
– А, Сэнди! Ты приехал! Приезжай завтра – на ланч.
– Я здесь вместе с Пинки.
– Моя спасительница! Я хочу возложить на ваши головы лавровые венки.
Как и следовало ожидать, Кирил болтает всякий вздор. Тем не менее Стерн с нетерпением ожидает встречи с ним – он уже давно предвкушал ее, планируя свою поездку. У адвоката нет ощущения, что у него с Кирилом есть какие-то незакрытые счета. В конце концов, как глупо ни вел себя Пафко, он имел право выбора. Но есть нечто, что Стерну необходимо прояснить, хотя он и сам не может определенно сказать, что именно.
* * *Поскольку они довольно часто бывали в Буэнос-Айресе, супруги Пафко сохранили квартиру в районе Реколета – как в детские годы Стерна, там по-прежнему живет местная элита. Район похож на Верхний Вест-Сайд на Манхэттене: много зелени, больших деревьев, маленьких магазинчиков, кафе, а в промежутках – шести-семиэтажные жилые здания с большими окнами, с обилием кондиционеров на фасадах, которые роняют капли влаги на улицу. Дом с большой стеклянной входной дверью, в котором находится квартира Пафко, расположен всего в квартале от роскошного старого отеля «Альвеар». Любезный пожилой консьерж провожает Стерна и Пинки к крохотному лифту. В дверях квартиры Кирила их встречает молодая женщина примерно того же возраста, что и внучка адвоката. Она, возможно, перуанка или приехала из одной из стран Азии. Одета женщина в брюки цвета хаки и тенниску. Вероятно, она либо сотрудница, либо горничная, либо помощница – а может, как предполагает Пинки, и замена Ольги. То, как молодая женщина обращается к Кирилу, не дает ясного ответа на этот вопрос. Стоя в дверях, она громко кричит:
