Поединок. Выпуск 15 - Анатолий Алексеевич Азольский

«Вот и поехал», — думал Мартин Бек, глядя на фотографии.

Стенстрём казался моложе своих двадцати девяти лет. У него был ясный, открытый взгляд, зачесанные назад темно-каштановые волосы, которые даже на фотографии казались немного непослушными.

Сначала кое-кто из сотрудников посчитал его наивным и несколько ограниченным. Такого мнения придерживался и Колльберг, который часто подтрунивал над новым сотрудником. Но это было раньше. Мартин Бек вспомнил, как они однажды поссорились с Колльбергом из-за Стенстрёма. Он тогда спросил:

— Какого черта ты все время цепляешься к парню? И Колльберг ответил:

— Чтоб сломать его показную самоуверенность и дать ему возможность приобрести настоящую. Чтобы он постепенно стал хорошим полицейским.

Может быть, у Колльберга были тогда основания. По крайней мере, Стенстрём с годами стал хорошим полицейским, трудолюбивым и достаточно сообразительным. Внешне он был настоящим украшением полиции — красивый, с приятными манерами, натренированный, хороший спортсмен. Хоть бери его и снимай для рекламного плаката, чего нельзя было сказать о многих других. Например, об обросшем жиром Колльберге. Или о стоике Меландере, внешний вид которого не противоречил тезису, что самые нудные люди часто бывают наилучшими полицейскими. Или о красноносом, неказистом Рённе или Гюнвальде Ларссоне, который мог на кого угодно нагнать страху своим гигантским ростом и грозным взглядом. Или о нем самом, Мартине Беке. Он вчера вечером посмотрел на себя в зеркало и увидел длинную, понурую фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серыми глазами.

Обо всем этом Мартин Бек думал, глядя на предметы, которые Колльберг один за другим вытягивал из ящиков и складывал на стол.

С тех пор как Стенстрём положил на полку служебную фуражку и продал давнему приятелю из полицейской школы свою форму, он работал под руководством Мартина Бека. За пять лет Стенстрём научился практически всему, что должен знать сотрудник полиции: Он возмужал, преодолел свою неуверенность и робость, оставил свою комнату в отцовском доме, а затем поселился вместе с женщиной, на которой, по его словам, думал жениться. В это время умер его отец, и мать переехала в Вестманланд.

Следовательно, Мартин Бек должен был знать о нем почти все, но на самом деле его знания были ограниченными.

Порядочный парень. Честолюбивый, настойчивый, довольно ловкий и сообразительный. А с другой стороны — немного робкий, еще немного наивный, совсем лишен боевого запала, к тому же довольно неуравновешенный. Но кто без этого?

Может быть, у него был комплекс неполноценности? Перед Колльбергом, который часто щеголял цитатами из литературы и сложными софизмами. Перед Гюнвальдом Ларссоном, который когда-то за пятнадцать секунд вывалил ногой дверь и одним махом сбил с ног сумасшедшего буяна, вооруженного топором. А Стенстрём стоял в двух метрах от него и взвешивал, что ему делать. Перед Меландером, который никогда не менял выражения лица и никогда не забывал того, что когда-то видел или слыхал.

Почему он так мало знал о Стенстрёме? Потому что был недостаточно наблюдателен? Или потому, что нечего было знать?

Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу на голове, изучал то, что Колльберг выкладывал на стол. Они молча пересматривали бумаги, быстро, но внимательно. Среди них не было ни одной, которой бы они не смогли сразу распознать и догадаться, к чему она относится. Все заметки и документы были связаны с теми делами, которые в свое время вел Стенстрём и которые они хорошо знали.

Наконец осталась только одна вещь — серый конверт большого формата, запечатанный и довольно толстый. Колльберг повертел его в руках.

— Очень старательно заклеен.

Он пожал плечами, взял с подставки для ручек нож для бумаг и разрезал конверт.

— Ага, — сказал Колльберг. — Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.

Он перелистал пачку снимков, потом разложил их перед собой.

— Никогда б не подумал, что его такое интересует.

— Это его невеста, — почти беззвучно сказал Мартин Бек.

— Ну да, конечно, но я не догадывался, что у него такой изысканный вкус.

Мартин Бек, по обязанности, начал пересматривать фотографии, хотя и с некоторым неприятным чувством, которое он всегда испытывал, когда ему приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось частной жизни другого человека. Это было непроизвольное чувство, врожденное, и даже после двадцатилетней службы в полиции он от него не избавился.

Колльберг не испытывал таких сомнений. К тому же он был чувственным.

— Она дьявольски хороша! — восторженно сказал он.

— Ты же ее раньше видел.

— Да, но одетую. А это совсем другое дело.

— И завтра вновь ее увидишь, — сказал Мартин Бек.

— Да, — помрачнел Колльберг. — Не очень веселая будет встреча.

Он собрал фотографии и сложил их в конверт. Они потушили свет и вышли из кабинета.

— Кстати, как тебя вчера вызвали на Норра Сташунсгатан? — спросил Мартин Бек уже в машине. — Гюн не знала, где ты, когда я позвонил, а ты прибыл туда раньше меня.

— Совсем случайно. Когда мы попрощались, я еще пошел бродить по городу и на Сканстульсбру встретил двоих парней с радиомашиной, которые меня узнали. Их как раз оповестили по радио, и — они повезли меня туда. Я оказался там одним из первых.

Минуту господствовало молчание, потом Колльберг спросил:

— Как ты думаешь, зачем он сделал эти фотографии?

— Чтоб смотреть на них, — ответил Мартин Бек.

— Ну, конечно. А все-таки…

XIII

Когда поезд метро остановился на станции «Шермарбринк», Колльберг уже ожидал на перроне. У них была привычка всегда садиться в последний вагон, в результате они часто встречались, даже не договариваясь заранее.

Они вышли на площадь Медборгар и направились по Фолькунгатан. Было уже десять минут десятого, и сквозь тучи выглядывало бледное солнце.

За углом, когда они уже свернули на Эстгётагатан, Колльберг спросил:

— Не слыхал, как там с раненым?

— Я утром звонил в больницу. Операция удалась настолько, что он жив. Но все еще без сознания, и врачи ничего не могут сказать об исходе.

— А есть надежда, что он придет в сознание? Мартин Бек пожал плечами

— Кто его знает. Будем надеяться.

Они шли по Черховсгатан, пока не достигли дома номер восемнадцать.

На табличке жильцов внизу стояла фамилия «Турелль», но на дверях квартиры на втором этаже была прибита белая карточка, а на ней написано тушью: «Оке Стенстрём».

Открыла им невысокая девушка, Мартин Бек по служебной привычке отметил, что ее рост метр шестьдесят.

— Заходите и раздевайтесь, — сказала она, закрывая за ними дверь.

Голос у нее был низкий и хрипловатый.

Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и