Ольга Лаврова - Волшебные узоры
Он зашелся, застонал от картины несбывшегося счастья и в бешенстве потряс кулаками в сторону Пал Палыча:
-- Ох, если б не вы, проклятые!
Из двери выглядывали понятые. Живой фальшивомонетчик! До конца дней хватит рассказывать.
-- Если б не мы? Как, Игнат? -- тихо спросил Пал Палыч.
-- Н-нет... все равно нет... -- Игнат швырнул на пол забытые в руке, поруганные свои гравюры.
"Как знать, хорошо, что мы поспели вовремя", -- подумалось Знаменскому.
Афоня сполз с дивана, собирал гравюры, давясь слезами, что-то бормоча. Пал Палыч расслышал "благодетель" и, кажется, "санитар истории".
Михеев поник, раздавленный. И Пал Палыч чувствовал -- не он уложил Михеева на лопатки, тот еще сопротивлялся бы, если б не отшатнулись от него ребята, не отвергли его.
На секунду возник Томин, вручил записную книжку и письмо. Книжку Пал Палыч полистал бегло -- немноЭгочисленные адреса и телефоны. Взял конверт. ЧистеньЭкий, совсем свежий, он заключал в себе пожелтевший от времени, до ветхости затертый листок. Ему, пожалуй, лет пятьдесят. Но тотчас Пал Палыч поправил себя: тогда писали перьевыми ручками, с нажимом и волосяЭными линиями. Этот же листок истрепался потому, что хранили его не в ящике для бумаг, а долго-долго носиЭли в кармане.
Пробежал первые строки. Письмо от женщины, с которой Михеев был когда-то близок. Вероятно, и его отложил бы Знаменский на потом: читать чужие письЭма -- не привилегия, а обязанность следователя, всегда немного стыдная, особенно на людях. Но Михеев, громко задышал, заворочался, привлекая к себе внимание.
-- Я вас очень прошу, Павел Павлович, -- почти униЭженно произнес он, -- наедине. Пожалуйста!
Все разоблачения претерпел публично и вдруг застесЭнялся давней любовной истории? Странный тип. Боится, что я процитирую ребятам набор интимных фраз?.. ЛадЭно, уважим.
-- Никишины, посидите в той комнате. Дверь за собой закройте.
Братья вышли. Пал Палыч дочитал письмо -- надрывЭное, прощальное -осмыслил дату, подпись и концевую строчку:
"Мальчик здоров". Да-а, жизнь горазда на выверты!
-- Афоня? -- спросил он.
-- Афоня, -- трагически шепнул Михеев.
-- И вы им не говорили?
-- Ждал случая.
-- Или приберегали для решительного разговора с Игнатом. Если заупрямится. Крупный козырь.
-- Для вас, естественно... с вашей точки зрения, я зверь хищный... и ничего мне больше не надо. А я человек. Мне надо! -- Он с тоской оглядывался на дверь, за которой скрылись Никишины, не стремился приукраситься во мнении следователя, просто рухнули все бастионы и прорвалось самое сокровенное. -Надо, чтобы на свете кто-то свой был... от кого хоть не прятаться. Не то что напарник, напарника проще заиметь... А тут свои, понимаете, свои! Вот они, нашел я их, и они меня приняли, разве нет? Из моих рук пили, ели, в рот мне смотрели, что я скажу... Только момента ждал, чтобы открыться... Почти семья...
-- И тут появился Серов, -- вставил Пал Палыч, направляя исповедь в русло допроса.
-- Да, нанесло на мою дорогу.
-- Почему же сразу с ножом? Или пробовали говорить с ним?
-- Пустое дело. Он бы про меня такого нарассказал -- на телеге не свезешь. Я в колонии жил соответственно. По тамошним законам. Либо ты -либо тебя. Чтобы выжить. Не знаю, насколько вы представляете...
Пал Палыч представлял. Зубами скрипел, думая, кем могут стать его подследственные, отбыв срок. Одна из тайных язв профессии: ловишь воришку -получаешь после колонии ворюгу, сажаешь хулигана -- выходит бандит. Потому особенно жалко сумевших "завязать", как Серов.
-- А Серов и там разговаривал на "ч". То есть...
В переводе с блатного -- прикидывался честным.
-- Увидал меня с ребятами, глаза выпучил, руками машет. Гадина. Ну и пришлось... А что еще я для них мог сделать, по-вашему? Что?! Сирые, голодные. Игнат -- талантливый парень, значит, будет прозябать, жиреет одна посредственность. А Афоня... Гражданин следоваЭтель, отдайте мне письмо!
-- Для чего?
-- Порву. Не надо это уже. Ни им, ни мне. Разве теперь Афоня меня примет? Зачем я ему?..
Пал Палыч колебался. Негоже, конечно. Но приобЭщишь к делу -где-нибудь выплывет. На следствии, в суде. А ребята нахлебались горькой правды под завязку. Хорошо, если ее сумеют переварить. Взвалить на них еще альковные тайны родителей -- нет, это слишком. Не всяЭкая правда благотворна, от иной впору удавиться!
Он протянул письмо. Михеев осторожно разорвал его пополам и еще пополам -- по светящимся сгибам. Лицо исказилось в гримасе, и Пал Палыч отвернулся.
Отворившаяся дверь впустила Томина.
-- Эй-эй! Из-ви-ните! -- он прыгнул и отобрал письмо, сочтя, что Пал Палыч недоглядел за допрашиЭваемым.
-- Саша, я разрешил, -- сказал Пал Палыч.
-- Уничтожение вещественных доказательств на обысЭке? Ты, случаем, не переутомился?
Знаменский встал, притворил дверь.
-- Это письмо матери Афони к его отцу.
-- Он?! Отец Афони Никишина?
-- Тише. Отец. Ну, подумай, каково будет парню? Для него это отрава. Для обоих отрава. И вообще, кому нужно знать? Адвокату, если захочет выжать слезу? Или обвиниЭтелю для пафоса. "Глубокое моральное падение подсудиЭмого, не пощадившего собственного..."
Михеев переводил с Томина на Знаменского глаза умирающей собаки и по-нищенски держал на весу лаЭдонь, прося письмо. Рука казалась дряхлой, как весь он сейчас, но это она двенадцать дней назад бестрепетно всадила нож в спину Серова. Легко представить, каким он был жестоким паханом в местах отдаленных, как повелевал жизнью и смертью заключенных, душил осЭтатки достоинства и человечности. Он преподнес бы Никишиным свое прошлое живописно и значительно -- умел красно говорить, умел подавать зло в облиЭчье силы и свободы. Серов -- успей он сделать это перЭвым -- рассказал бы все, низменно и страшно, с гадЭкими подробностями. И уже не отмылся бы Михеев от грязи перед ребятами, перед Афоней. Не обрел бы сына. Вот что решило судьбу Серова А. В., тридцати четырех лет от роду.
Томин повертел в пальцах клочки, сложил часть текЭста. "Пусть никогда не узнает... Прощай, не пиши..."
-- Я не совсем понимаю.
-- Она вернулась к мужу. Потом я сел. Письмо пришло уже в колонию.
Томин в сомнении тер подбородок. Между прочим, ради этого конверта он перетряс четыре полки пыльных книг. "Не в этом суть, разумеется... просто то, что выгодно преступнику, невыгодно нам... как правило".
-- Пока не кончат с обыском, давайте составлять ваше жизнеописание, Сергей Филиппович, -- взял Пал Палыч ручку.
"Уже по имени-отчеству?" -- неодобрительно отметил Томин.
-- Какое жизнеописание? -- вяло ворохнулся Михеев.
Траурные круги у глаз. Борозды на лбу и щеках налились густой чернотой.
-- Сгинул я. Был человек, и нет человека.
-- Звучит гордо, а толку чуть, -- в сердцах припечатал Томин, хлопнул на стол обрывки письма и ушел к Зине.
Михеев смахивал на головешку. Может быть, от этого сходства Знаменский ощутил себя чем-то вроде пожарного. Когда горит и рушится дом, заботятся, как бы не занялись соседние. А отстояв их, можно покопаться на пепелище: не уцелело ли и там что-нибудь?
Вот только недолго копаться -- завтра он передаст дело в прокуратуру.
