Андрей Житков - Агитрейд
Костя встал на цыпочки, просунул руку с галькой в щель между полусгнившими досками над дверным косяком и, когда куры были под дверью, швырнул в них камень. Куры с возмущенным квохтанием разлетелись в стороны.
— Не попал, — грустно констатировал взводный. — Ну ничего, мы на них управу найдем!
Костя отошел в глубь сарая, скоро вернулся с двумя окатышами, и Митя понял, что взводный натаскал их с Мертвой реки в корзинах с землей, и немало. Может быть, для того, чтобы подороже продать свою жизнь или при удобном случае размозжить головы Хабибуле и его сыну?
На этот раз Костя был точнее — молоденькая курочка осталась лежать под дверью. Они стали рыть землю. Работали слаженно, быстро, будто всю свою жизнь занимались подкопами. У Мити рука была тоньше, и скоро он сумел просунуть ее под дверь, прижавшись щекой к доске, дотянулся до куриной головы, втащил курицу внутрь.
— Ну, Кычанов, медаль “За Боевые заслуги”! Если выберемся, лично представлю! Камни, камни не забудь назад!
Они засыпали подкоп и тщательно утрамбовали землю, после чего сделали небольшое углубление посреди сарая, набросали в него щепок, соломы. Быстро ощипали курицу. Взводный вспорол ей живот острой щепкой и вынул внутренности. Тушку насадили на рогатину. Сердце и печенку отдельно — на тонкий прутик. Костя чиркнул зажигалкой, огонь весело запылал, наполняя сарай дымом. Оба были очень взволнованы, глотали слюни… Снаружи курица подгорела, внутри осталась сырой, но они съели ее всю, вместе с мелкими костями. Затоптали костер, забросали углубление соломой. Весь дым быстро выдуло сквозняком через щели. Убедившись, что видимых следов преступления не осталось, сытые и счастливые, забрались на помост и стали курить косяк. А потом хохотали над незадачливой курицей.
У поста было оживленно. Кроме ротных бронетранспортеров, выстроившихся в колонну на обочине дороги, у южной стены дома стояли три крытых “Камаза”. Солдаты то и дело подносили к задним бортам кровати, ящики, тумбочки, столы. На бронетранспортеры грузили большие снарядные ящики. Офицеры бегали, суетились, кричали на нерасторопных чижиков, солдаты нервничали, делали все не так, и от того у поста царила всеобщая сумятица и неразбериха. Вчера из полка поступил приказ сниматься с охранения и следовать к месту дислокации части. На их пост заступала другая рота другого батальона другого полка. Вот-вот должна была появиться колонна сменщиков, и офицеры волновались, что не успеют вывезти ротное добро.
Один из “Камазов” отъехал от стены, развернулся, подняв густую пыль, стал пятиться к полевой кухне. Чуча вылез из низенькой дверцы в стене с мешком в руках. Он глянул на номера “Камаза” и, довольно усмехнувшись, подошел к машине.
— Здорово, землячок! — сказал он, влезая в кабину.
Водитель — крепкий парень в тельняшке — лениво пожал руку.
— Ну что, Чуча, к дембелю готовишься?
— Ну да, с нашим ротным подготовишься! Взял всем старикам “хэбэ” распорол! Замполит придумал — борьба с дедовщиной. На-ка вот! — Чуча залез в мешок и достал горсть грецких орехов.
Водитель положил на сиденье панаму, и Чуча заполнил ее орехами.
— Чего сняли-то, знаешь?
— Угу, — водитель взял пару орехов, сдавил их в руках. — Армейскую операцию готовят. На Панджшер пойдем.
Чучерин присвистнул.
— Блин, уволился, называется! Думал, простою здесь до дембеля и чао-какао!
— Угу, простоишь, — водитель разжевал орех, выкинул скорлупу в окно. — Таких хитрожопых знаешь сколько? Тебе я, Чуча, скажу: есть один отмаз, да не про вас! — рассмеялся. — Классные орешки. Сменщикам ничего не оставили?
— Ладно, чего хочешь? Хочешь зажигу классную?
— Ты мне парадку сорок восьмого размера сделай и сапоги с узким голенищем.
— Лады. Вот в полк приедем… У тебя рост какой?
— Сто семьдесят два. Ну ладно, замполит сгоношился у штаба стелу ставить, чтобы там всех награжденных написать. Дембельский аккорд. Это, считай, первая отправка в октябре. Но только по состоянию здоровья, с язвами там, которые от рейда косят. У тебя, Чуча, язвы есть?
— Да я весь в язвах, умру скоро! — усмехнулся Чучерин.
— Ну да, а мне хрен отмажешься — баранку крутить! Видишь, ему и рейд, и стелу надо. Это мне писарь сказал. Хорошо им, сукам, писарям, без аккордов с первой отправкой свалят!
— Ну ладно, спасибо, землячок. Я к тебе через неделю в палатку забегу, — Чуча отсыпал еще орехов и вылез из кабины. Он спрыгнул с подножки и побежал к своему бронетранспортеру.
— Ну-ка, стоять, солдат! — послышался грозный окрик ротного.
Чуча замер. Капитан поманил его пальцем.
— Сюда иди, да!
— Товарищ капитан, — Чучерин сделал страдальческое лицо. — Как же я? Уедут без меня!
— Без тебя никто не уедет. Что у тебя в мешке?
— Орешки.
— Пошли за мной!
— Товарищ капитан, чего я сделал-то? — захныкал Чуча.
Они вошли во двор поста. Ротный направился к лестнице на второй этаж.
— Вы у меня с Дохаевым на особом контроле, не вякай!
Ротный завел его в пустую комнату с грязными полами — здесь была взводная казарма — взял мешок и перевернул его. На пол со стуком посыпались орехи, раскатились в разные стороны, выпал большой полиэтиленовый пакет. Ротный раскрыл его и заглянул внутрь.
— Это чего, орешки?
— Джинсы, — едва слышно пролепетал Чуча. — В чековом купил.
Ротный стал рыться в пакете.
— А это — тоже в чековом? — в руке он держал дешевые дамские часики.
— Это маме подарок.
— Значит, мародерствовал на посту? — ротный стал наступать на Чучу. — Ну-ка, смирно стоять! Отвечай: машины шмонал, дуканы грабил?!
— Товарищ капитан, ничего такого! Это я в одном доме нашел!
— Ладно, я с тобой еще в полку разберусь! — капитан неожиданно остыл, поднял пакет и направился к двери. — Убери за собой мусор!
Когда он вышел, Чуча начал остервенело топтать ботинками грецкие орехи:
— Пидор, пидор, пидор!… Вот пидор, а!
— Ты, Кычанов, расскажи чего-нибудь, а то все я, — Костя запустил в потолок соломинку. — Ты на гражданке кем был?
— Я? Никем. На кафедре лаборантом.
— Колбы мыл?
— Книжки выдавал.
Они лежали на помосте в одних трусах, разморенные, потные. Спать больше не хотелось, кайф от косяка прошел, а от курицы остались одни только приятные воспоминания. Жаркий день близился к концу.
— Понятно, значит, ты во взводе чморем был?
— Почему это? — обиделся Митя.
— Книжки он выдавал! Морды надо было бить да баб иметь по сто на дню! Это разве жизнь?
— Нет, не жизнь, — согласился Митя.
— Вот и рассказывай.
— Ну а чего рассказывать? Прислали с учебки, и сразу дорогу охранять. Почти год и простоял. Лучше я про случай с третьей ротой расскажу.
— Это которые в Джелалабаде в засаду попали? Хорошая история. Давай рассказывай!
— У взводного третьей роты ручная обезьяна была. Уж не знаю, то ли он ее на базаре купил, то ли у бачей на шмотки выменял, но только водил он ее на цепочке, и она офицерам разные фокусы показывала: мячи кидала, по столбам лазила, через голову кувыркалась. Ее за это дело любили, подкармливали сластями да апельсинами, а взводного “кишмишевкой” поили. Ему хорошо, и всем веселье. Полковые начальники до поры до времени об обезьяне не знали, но нашлась падла — настучала. Командир полка у младших офицеров шмон устроил. Заявились они с замполитом в модуль и давай животное по комнатам искать. А взводный с обезьяной в это время в гостях у Айболитов были, спирт пили, пряниками закусывали. Обезьяна, понятно, свои кренделя выделывала. Айболиты со смеху катались. Прибежал дневальный из модуля, полкан обезьяну ищет, кричит, сейчас сюда придет! А куда ты эту обезьяну спрячешь? Она ведь существо живое, прыткое, в сундуке сидеть не будет. Стали ее за окно выпихивать, чтоб погуляла, а она не идет — верещит как недорезанная. Тогда начмед придумал обезьяну спиртом напоить и в чемодан запихать. Подмешали спирту в сгущенку, стали обезьяну с ложки кормить. Она закосела, давай лапами махать и свои обезьяньи песни орать. Мало, значит, ей, может, литр надо, чтоб лыка не вязать. А потом банку схватила и ну этой сгущенкой брызгаться! Уделала всех, как чертей. А командир с замполитом тем временем уже к санчасти направились. Доложили им, видать, что обезьяний хозяин там. Стали Айболиты за обезьяной гоняться, набардачили, конечно: посуду покоцали, подушки порвали. Поймали-таки! Начмед ей двойную дозу пармедола вколол, а запихивать обезьяну в чемодан времени нет — командир с замполитом уже в дверь стучат. Ладно, лейтеха-стоматолог сообразил: обезьяну в кровать уложил и сам улегся, типа спит. Открыли начальникам. Командир комнату оглядел, да, говорит, хороши Айболиты, про службу забыли, пятый день бухают, и сразу взводного пытать: где, говорит, разэтакий ты лейтенантишко, твоя обезьяна? А взводный только плечами пожимает: какая-такая обезьяна? Да, было дело, приблудилась в рейде одна горилла, так он ее давным-давно в лес отпустил. Не верят ему командиры: замполит давай под кровати заглядывать, чемоданы щупать, даже в шкаф, поганец, залез! И тут командир спрашивает: а это кто на кровати храпит, когда тут полковники не пивши не евши с утра все ноги исходили? А это, говорят, лейтеха — стоматолог прилег, слабый он у нас, больше литра выпить не может. А командир у лейтехи в это время как раз зубы лечил, и до того ему нравилось, как стоматолог ему нежно в зубах дырки сверлит да вкусными пломбами замазывает, что не стал он его будить. Пускай отдыхает, говорит, раз слабый и больше литра выпить не может, но если хоть одна сволочь на утреннем разводе об плац мордой упадет… и глаза вытаращил, типа того, что всех под арест. Ушли они с замполитом несолоно хлебавши. А обезьяна со стоматологом лежит, глазки закатила, балдеет. Айболиты ей потом капельницу ставили — откачивали. Переколол начмед. С того случая стала обезьяна алкоголичкой и наркоманкой. Без кишмишевки или косячка и дня прожить не могла. С утра проснется, голову обхватит и сидит качается — то ли похмелье у нее, то ли ломка. Взводный ей на чердаке санчасти клетку соорудил. Там ее и поили, и кормили. А скоро случился Джелалабадский рейд. Взводный обезьяну с собой в бэтэр взял, не оставлять же одну на чердаке! Она в бэтэре сидела да в бойницу поглядывала, никто ее и не видел, чувствовала — дело нешуточное намечается. Три дня шли, три ночи не спали. Под Джелалабадом послал командир третью роту в разведку — пошмонать кишлаки насчет душманских пареньков. Ох и любил командир третью роту — каждый раз к черту в задницу совал! Это все, говорят, из-за того, что ротный к его бабе клеился. Стала рота по кишлакам шарить. Да только душманов тех как корова языком слизнула — пусто. Зато дуканы там — одно только богатство: и ковры, и серебришко, и барахло пакистанское! Вот и увлеклись ребята, не заметили, что ночь на дворе. Ротный “броню” запросил насчет того, чтоб здесь и переночевать на мягких коврах, а командир матерится почем зря — за самовольство голову снесу, вертайтесь немедля! А у ротного того всего семь машинок да восемьдесят бойцов-недоростков. Почесался он, покряхтел, повздыхал, а делать нечего — голова жизни дороже, приказал на “броню” идти. Вот их в ущелье между кишлаками и прищучили. Первый бэтэр на мине подорвали, а последний из гранатометов причесали — одна антенна осталась. В общем, зажали колонну, как девку в подворотне, начали машины гранатами жечь. Кто мог, из “бэтэров” вылез, под колесами залег. А взводный в машине засел — по броне пули так и сыплют. Ну все, думает, пи…ец котенку, жить не будет! Схватил флягу, давай перед смертью спирт глушить. Напился, сел за пулеметы жизнь продавать. Обезьяна знакомый дух почувствовала, флягу цапанула, тоже пьянствовать давай. Попьянствовала, хвать у взводного автомат да и сиганула в люк. Вылезла — кругом стрельба, пулеметы ухают, пули поют, трассеры светятся — красота да и только! Спряталась она за колесами, глядит. А тут как раз на бэтэр гранатометчики вышли, приноравливаются, чтоб под башню попасть. Уж не знаю, то ли у обезьяны от спирта боевой дух взыграл, то ли случайно она на спусковой крючок нажала, только уложила она тех душманских ребят одной очередью. Бросила автомат, визжит, скачет, радуется. Ну какая это банда да без гранатометчиков? Не банда, а так… огрызок сраный! В общем, стали духи потихоньку линять и скоренько так слиняли, будто их и не было. Ротный сразу колонну вывел. А взводный хватился: ни автомата, ни обезьяны. По рации ротному передает: оружие, мол, в бою потерял. Ротный матерится почем зря — за такую потерю голову снесу. Разрешите, просит взводный, одной машине вернуться, поискать. Ротный помялся-помялся, его за потерю тоже по головке не погладят — разрешил. Вернулся взводный на бэтэр, вылез, глядь, пьяная обезьяна на душманской чалме спит, рядом его автомат валяется, а кругом — духи насмерть перебитые. После такого дела разрешил командир обезьяне в полку жить, велел на довольствие поставить и офицерский доппаек выписать. Хотели ей в полку памятник поставить, да генерал армейский не разрешил: я хоть и Герой Союза, говорит, мне до сих пор памятника нет, а вы — обезьяне!…
