Димитр Пеев - Зарубежный детектив
— И о коктейль-парти вы знали оба? — спросил подполковник.
— Да, Коста позвонил мне в четверг в Варну, спросил, как отдыхается. Он и раньше довольно часто звонил. А тут сообщил, что снова затевается сборище на даче. Чем я могла его утешить? Скажите, чем?
Геренский осмотрелся вокруг. Убранство огромного кабинета наводило на мысль о почти неограниченных финансовых возможностях владыки этих старинных гобеленов, живописных полотен, персидских ковров, дорогих безделушек. А леопардовую шкуру он вообще видел впервые в жизни.
— Я должна вас порадовать, товарищ Геренский, — нарушила молчание вдова. — Как раз перед вашим приходом Коста страшно меня заинтриговал. Вы не поверите, но вроде бы он знает, кто убийца моего мужа. Спросите его, может быть, он действительно раскроет страшную тайну.
— Нич-чего та-а-кого я н-не гово-орил, — заикаясь вымолвил Даргов. — То есть я... гово-орил, но шу-утил...
— Это была первая шутка, которую я занесу в дело, гражданин Даргов, — тихо сказал подполковник.
— Я шутил. Откуда мне знать, кто убил Георгия? — Даргов уже пришел в себя после неожиданных слов Зины. — Конечно, у меня есть свои предположения, но перед Зиной я их высказывал не подумав.
— Теперь, подумав, выскажите ваши предположения мне. Кто, по-вашему, убийца?
— Атанас Средков. Таможенник.
— Может быть... Не исключено. Но почему именно он?
— Все, кто тогда был на даче, люди честные, порядочные. Голову даю на отсечение — они и мухи не обидят, — не моргнув глазом выпалил Коста Даргов. — А у этого таможенника — заметили? — морда подозрительная. И глаза так и бегают, так и бегают.
— Дешево голову свою отдаете, — сурово сказал подполковник. — Насчет честных и порядочных людей мы наведем справки. А глаза, как я заметил, бегают не только у таможенника.
8
Геренский и его помощник молча брели по городу. Каждый был поглощен своими думами. Так они миновали несколько кварталов и наконец уселись в каком-то скверике на свободную скамейку.
— Сегодня навестил Богдану Даргову, — тихо начал Геренский. — Встретила меня в каком-то ночном пеньюаре, к тому же явно навеселе, представляешь. Я думал, что такие роковые дамы остались только в опереттах, ан нет, все еще благоденствуют...
— Почему же она кричала «я убью тебя»? Что там у них стряслось? — не удержался капитан.
— Ровным счетом ничего. Они там баловались как дети, хохотали, гонялись друг за другом, и она шутя все это ему крикнула. Знаешь, что сказала Беба, когда я возмутился такой низкосортной липой?
Смилов пожал плечами.
— Она, Любомир, сказала мне: «Вы что, никогда не были влюблены? Вы что, не знаете, что в устах влюбленных даже угроза убить — всего лишь любовная ласка, не более? Я женщина порывистая, горячая, несдержанная (я тебе точно передаю ее слова, Любомир!), вот и заорала Жоржу первое, что пришло в голову...» — «Допустим, — говорю, — вы, Даргова, правы. Почему тогда вы никак не реагировали на смерть Даракчиева и спокойно пили свой коньяк? Это при вашей-то порывистости, несдержанности».
— Тут она разрыдалась и призналась во всем, — усмехнулся Смилов.
— Тут она не разрыдалась и не призналась во всем. Тут она сказала: «Что ж, по-вашему, надо было разыграть сцену в гробнице Капулетти, когда Джульетта просыпается и видит труп Ромео? Откуда я знала, что у Жоржа не сердечный приступ, а что его хватил кондрашка? Или при сердечных приступах своей любовницы вы начинаете рвать на себе волосы?» Так, капитан, я и ушел несолоно хлебавши. Занятная женщина. Верх наглости и вульгарности. Такая вполне могла прикончить Даракчиева.
— Но ведь и другие могли. А поди дознайся, из пятерых заподозренных кто? — Смилов проводил взглядом какую-то жгучую брюнетку и сказал мечтательно: — Эх, раньше работенка сыскная была — позавидуешь!
— Когда раньше? — не понял подполковник.
— В средние, например, века... Пять заподозренных в убийстве? Вешали их, сердечных, на дыбу, затем для разнообразия — сапоги испанские и...
— И все пятеро сознавались в убийстве. А представь, что и у нас покаются вдруг все пятеро. Тогда начинай все заново... А если говорить серьезно, Любак, то «дело Даракчиева» затрагивает меня особенно глубоко. Не только самим фактом преступления. И убитый, и заподозренные — все они люди темные, нечистые, вульгарные. Антисоциальные типы. Они живут в невероятной роскоши, владеют неисчислимыми, по нашим с тобой представлениям, богатствами, в общем, благоденствуют. Нет, они не ограничиваются мелкими капризами — модными шубами, магнитофонами, телевизорами. Для них это детские игрушки... Задумайся: если сегодня вечером тысячи честных тружеников размышляют над своими обычными житейскими проблемами — костюм у сына уже мал, хорошо бы купить рубашку отцу, где найти кооператив? — в то же время это сборище антисоциальных типов утопает в роскоши. Они блаженствуют в своих сказочных дворцах, катаются в шикарных лимузинах, швыряют деньги направо-налево, выискивая все новые и новые удовольствия. Они растлевают свои жертвы нравственно и физически, сеют повсюду разврат, ложь, лицемерие. Вот что меня угнетает, капитан Смилов. Никак не могу свыкнуться с этой мразью.
— Каждый несет свой крест, — сказал помощник Геренского. — Угнетает или нет, а работа есть работа. Сколько мы бьемся, а дело ни с места. По-моему, после сегодняшнего вашего доклада генерал остался недоволен. Надо сдвинуться с мертвой точки. Не пора ли выяснить источник их огромных доходов?
КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ
1
Этот пункт спортлото ничем не отличался от всех подобных мест: обшарпанный стол в чернильных пятнах, старые газеты, торчащие из грязных чернильниц ручки столетней давности, снимки футболистов на стенах. Подполковник Геренский сначала рассмотрел все это через окно и лишь потом толкнул дверь.
Он купил билет и поинтересовался у заведующего, скоро ли тираж. Дамян Жилков отвечал с такой грубостью и досадой, что даже ко всему привыкший Геренский изумился. Он зачеркнул шесть номеров и бросил билет в желтый ящик. Потом, взглянув на свои часы, Геренский как бы в раздумье спросил:
— Кажется, пора закрывать на обед?
— А тебе какое дело? — огрызнулся Жилков.
— Советую запереть дверь и повесить табличку «Перерыв на обед», — терпеливо ответил подполковник и показал Дамяну свое удостоверение. — И если нетрудно, говорите со мной на «вы». Мы еще не успели стать близкими приятелями...
Жилков, действуя как автомат, выполнил распоряжение и вернулся к столу.
— Что вы от меня хотите? — Жилков облизал губы.
— Лишь одно — говорите правду. Не думаю, что после полного признания вы останетесь безнаказанным, зато оно наверняка вам поможет. А вам предстоит рассказать о целом ряде загадочных фактов: о толстой пачке денег с отпечатками ваших пальцев, об этой любопытной фотографии, что была найдена в кармане убитого, о вашем подозрительном везении в спортлото с неизменно крупными выигрышами...
Дамян Жилков лихорадочно соображал: глупо врать обо всем без разбору, тем более о вещах, которые так или иначе когда-нибудь раскроются. Но что делать? От каких показаний отказаться, на каких настаивать, в чем сознаться?
— О чем вам рассказывать?
— Для начала о связях с Георгием Даракчиевым.
— Я у него был вроде как слуга, — сказал Жилков. — Он наваливал на меня разные дела и платил мне за них.
— Щедро, должно быть, платил?
— Не скупился. Денег у Даракчиева всегда было достаточно, и он не жадничал.
— Какие же поручения он на вас возлагал?
— Он их называл мужицкими, плебейскими, не требующими ума. Вот, например, эта фотография. В своих прежних показаниях я сказал неправду. Все было иначе. На прошлой неделе Даракчиев мне говорит: «Дамян, завтра тебе нужно провернуть одно дельце. Вот гляди, — и показывает мне на запасное колесо от автомашины. — Эту, — говорит, — штучку возьмешь сегодня с собой. Завтра в четыре часа после обеда ты должен быть на шестом километре между Чирпаном и Стара Загор. Там ты застанешь на обочине одного иностранца, он будет менять заднее колесо. Ты ему предложишь свою помощь, и он согласится. Так вот, все, что от тебя требуется, это поставить ему наше колесо взамен испорченного. Он передаст тебе пакет с деньгами. Не вздумай утаивать из них ни единого лева. Деньги передашь мне в пятницу, когда мы соберемся на вилле. А я уж сам решу, сколько тебе дать за услугу...» Вот как все было. Да только я от Даракчиева ничего не получил.
— Деньги в ящике; это те, что дал вам иностранец?
— Те самые, — подтвердил Жилков.
— А фотография?
— Я сам ей удивляюсь. Выходит, Даракчиев послал кого-то следить за мной.
— Вы знали раньше этого иностранца?
— Как его зовут, я не знаю. Но однажды мы с ним уже встречались. В тот раз мы тоже менялись колесами.
Он заколебался, и Геренский счел нужным подтолкнуть его:
