Николай Аникин - Наркомэр
— A-а! Не кароший делашшь! (Это был князькин переводчик.). Зачем хватать… А?! — И стал торопливо вырываться из Ереминых лап. Но тот не пускал, пыхтя, как бык.
— Моя взяла… Я его все равно… Не бывать тому, чтобы нам…
— Пускать надо!.. Не надо держать!..
— Нетто так можно, — поморщился воевода и велел растащить драчунов.
Трое казаков кинулись разнимать, но Иван так ухватил татарина за опояску, что не могли оторвать. Подняли, растаскивая за ноги, над истоптанным и занавоженным снегом, раскачали и махнули обоих в сугроб, к заплоту.
— И-их! — татарин было бросился на Ивана драться, но тот ловко увернулся.
— Тих-ха! Это уже не порядок! — крикнул кто-то из казаков.
Толпа сдвинулась. Стрельцы зашевелили кулаками. Воевода нахмурил кустистые брови.
— Закон божеский мы знаем и чтим… Воевода раздосадован. Довольно баловства, в избу идите… А тебя, Иван Еремин, прикажу пороть завтра… у съезжей избы… Ишь, расходился!
— В твоих руках я, воевода, — отряхнулся плясун от снега. — Но только послушай: с чего это он, а? Взбесился будто…
— А то и не знаешь…
Воевода махнул на него рукой. Придавил лапищами нижнюю часть и не знает, прикидывается.
Тояну торопливо толмачил обиженный переводчик, сердито нахлобучив по самые брови пушистую шапку. Тоян замахал руками.
— Не надо, — скривил губы толмач, — просит не хлестать Ванюшка…
Воевода и так понял, без толмача, что погорячился. Откуда знать, что так получится… В ботовых руках когда все…
Тоян, стоя рядом, напрямую спросил воеводу:
— Можем ли мы надеяться на помощь и защиту?
Воевода ничего не ответил: самому трудно знать сие, он сам в руках господних. Лишь тихо кивнул и позвал гостей в порядком остывшую избу…
С крыльца, держась обеими руками за перила и постукивая о дерево медным крестом, тихо блевал отец Евдоким…
…Тихо замерли дерева под снегом. Дымы столбом ползут из печных труб. Галки, вороны, сороки, не шевелясь, сидят по заплотам. На уезженной дороге на конских яблоках пасутся воробьи.
Тишина. От мороза щелкает временами в углах воеводской избы. Тоскует воевода: зима тянется долго, а воеводин век короток. Направлена вверх по Оби разведка, — ни ответа, ни привета… Живы ли? Не живы ли? Кто их знает! Этот татарин еще… Клялся, божился, что проведет казаков куда надо, покажет места добрые… Хитрый! Свое наперед видит… Мудрен. К самому царю в ножки кинулся…
Скрипнула маленькая дверца, ведущая из покоев супруги, — женушка вышла, заботливо взглядывая на мужа.
— Поел бы, Феденька…
Воеводиха проплыла мимо стола, уселась напротив мужа, стараясь все заглянуть в глаза.
— Поел бы, милостивый… Глухарики, в тесте печенные… Сама доглядывала…
— Уйди, брось, Настасья. С души воротит…
— Да что ты, батюшка? — обиделась супруга. — Чем прогневила?
Вскочила. Вновь пошла вдоль стола. Круглощекая. Румяная. Брови вскинуты вверх, отчего казалось всегда, что она чем-то удивлена.
— Ну что ты, родимая… Кто тебе говорит, что ты виновата…
— Хоть бы закусил чего-нибудь… А хоть бы и рюмочку выпил — полегчает…
— Неси! — воевода словно отмахнулся от нее.
— Я сейчас, — засуетилась жена. — Живой рукой…
Воевода выпил рюмку, захрустел огурчиком, капая рассол на нечесаную бороду. Воевода встал с постели рано, однако мысли по-прежнему шли вразброд, и он пытался с ними собраться, а до бороды руки так и не дошли. Сидел, чесал под лавкой нога о ногу, думал. В последнее время он особенно любил так сидеть и мечтать. В голове маячили разные мысли. Короток воеводский век. Как деньгами разжиться, чтоб уж потом ни о чем не думать? Как и что там, в далеком верховье?
Позвал слугу — прилизанного, стриженного под горшок малого, в рубашке с тонким ремешком по талии. Велел нести всю «оружию». Велел точить на круге свою любимую кривую саблю, с которой бывал в прошлых походах. Пистолетами занялся сам — чистил, ковырял запальное отверстие, мазал маслом. Пистолетами остался доволен и велел отнести на место. А вот саблю приказал снова точить. Двое мужиков вращали круг. Водица сбегала с шершавой поверхности, опадая в корытце. Воевода не выдержал, вырвал саблю.
— Как вот дам! — закричал на слугу, тоже стриженного под горшок. — Ишь ты, растяпы… Вот как надо! — и принялся водить тусклым лезвием по кругу — туда и обратно, туда и обратно. А про себя все ворчал: «Ничего им не надо, ничего… Хоть иди все синим огнем!» — Поди! — прогнал малого. Эти два хороши, зато малый — отпетый дурак. «Не дай бог, дойдет до царевых ушей, чем я тут занимаюсь, — ужаснулся, — не сносить башки!» И тут же решил: завтра слать следом в верховье Оби людей — ждать невмочь более.
А в вечер созвал воевода в свои хоромы сургутских богатеньких. Пришли все, кого приглашал. Из погреба выкатили дубовую бочку хмельного пива. Пиво было на меду. Мочили пивом бороды, жрали окорока. Один за другим ходили на двор — помочиться с высокого воеводского крыльца. Батюшка Евдоким тоже пришел: волосы, как всегда, маслом коровьим намазаны — все жалуется, головушка болит у него. А бражку трескать — не болит.
Как и в прошлый раз — на проводы Тояна, — накушались все крепко. А батюшка — до упора…
Поздней ночью воеводиха (время ее настало) пилила воеводу:
— Нет бы как-нибудь чинно, по-хорошему, так нет… Батюшка, бедненький, в штаны начурил… У него же недержание.
— Кто виноват, если он страдает, — пытался оправдываться воевода, щекоча Настасью бородой по надломленным бровям…
А назавтра, ближе к полудню, когда воевода вовсю был занят снаряжением в поход небольшого обоза (с утра выехать не получилось), в Сургут вернулась разведка…
Ехали на конях, запряженных в расписные кошевы с ковровыми задниками — подарки Тояновы.
Косматые кони втянули на берег с реки повозки, остановились возле воеводской избы, морозно поскрипывая нахолодавшей упряжью. От коней шел пар — устали лошаденки, водили мокрыми боками. Привычно тянулись мордами к саням, ища в них корм…»
Шура Хромовый удивлялся: интересно люди жили. Почти что, можно сказать, на всем готовом — природа-то не надорванная была. Он отложил книгу, надеясь в будущем непременно дочитать ее.
Жена говорила по телефону:
— Что ты, Олечка! Да разве же так можно! Не торопись, прошу тебя… Обдумай свой шаг, прежде чем так уж решаться.
И мужу, зажав трубку ладонью:
— Разводиться надумала…
Шура Хромовый кивнул и повернулся на другой бок. Дремота наваливалась на него всей тяжестью. Окончен непростой день градоначальника. Он пытался сегодня решить людские проблемы, но не смог. Зато участвовал в их решении. И если не смог, то не он в том виноват. Ему бы свои вопросы как следует кончить…
Глава 4
Рябоконь рыл рогами землю. Требовалось устранить всего лишь одного мента. И то бывшего. Без лишних сантиментов. Мент жил себе, не тужил и не представлял опасности, пока находился в Москве. Но потом он занялся фермерством, и это было уже опасным шагом. Для местных бизнесменов. Требовалось принимать срочные меры. Однако вместо срочных мер ему позволили уйти. Мало того что он сам ушел, он еще и мать свою освободил и перепрятал. Теперь его практически зацепить будет нечем.
— Где его теперь искать? — буйствовал завбазой, сидя в кресле и обдирая исподлобья людей.
Те мялись у порога, не поднимая глаз.
— Расскажите хотя бы, как дело было…
Один из молодых людей блеснул глазами на шефа и вновь опустил голову. На лбу, до самого переносья вспухла широкая чугунного цвета подушка.
— Ты в состоянии, Мишенька, рассказать, как дело было? Можешь или нет, скажи? — продолжал допрос Рябоконь.
— Могу…
— Ну так поведай нам… Как на твоем лбу образовалось это?
Он ткнул пальцем в воздух.
— А чо такого-то. Подъехал какой-то. Как шибанет кулаком — я и с копыт. Подъехал как этот, как домовой. Я не возвидел даже.
— Как же он к вам подъехал туда, в баню? Я вам где сказал торчать?!
— Вышли маненько. Воздухом подышать…
— Надышались?
Мишенька не ответил. Только еще ниже голову опустил.
— Ну а ты чего нам расскажешь, гроза ментов?
У другого на темени возвышалась копна волос. Кожа поднялась, а с ней и волосяной покров.
— Я-то?
Гриша потрогал пальцами «копну» и в очередной раз остался доволен: черепок был цел.
— Не кулаком он его саданул, а прикладом, — вдруг вспомнил Гриша. — Кованым. Я сначала подумал, по зубам. Ну все, думаю, по зубам получил…
— Прикладом, говоришь? — заерзал в кресле Рябоконь. — Выходит, он вооружен?
— Не то слово!
— Что за оружие? «Калашников»?
Гриша вновь потрогал темя и покачал головой:
— Нет… Винтовка у него оказалась. Кажись, трехлинейка. Говорю, домовой…
