Сергей Валяев - Жиголо
— А потом я поскользнулся, — признался Санька. — И упал в такое липкое и теплое… кровь, да?
— Да, крови много, — согласился я и увидел кровоточащий хвост смерти, исчезающий за дверью гостиной. — Ты лучше туда не ходи, — посоветовал.
И поступил правильно: на резном диванчике находилось обнаженное женское тело, исполосованное тесаками. Жирноватое тело журналистки было весьма удобным для художественной резки. Видимо, те, кто выполнял производственный заказ, были уверены в своей безнаказанности. Более того, отморозки вспороли живот и, вырвав оттуда кишечную требуху, тиснули в прореху мертвого котенка. Зачем? Трудно сказать. То ли игра больного воображения, то ли попытка убедить мир в немыслимом изуверстве, то ли для мелкой душевной потехи.
Глаза несчастной были выколоты — кровь запеклась в глазницах, напоминающие оттого сургучные печати. Создавалось впечатление, что Марина Стешко слишком много знала и видела. И за это расплатилась. А вот за что ликвидировали моего товарища? Уверен, случайно. Что не меняет сути дела: он лежит с перерезанным горлом, а я, наполненный энергоемким гемоглобином, продолжаю жить. Жаль, что так случилось. Думаю, я бы сумел увернуться от клинков «мясников». Впрочем, трудно угадать прошлое и свои действия в нем. Будем жить настоящим и радикально действовать в будущем.
— Уходим, — говорю я младшему и накрываю старшего скатертью из гостиной.
— А как же он?.. — не понимают меня.
— А ему уже все равно. Мы позвоним в милицию, но после…
— Когда после, — всхлипывает, — надо сейчас.
Я сдерживаюсь и снисхожу до объяснений о том, что лучше будет для нас не рисковать в игры с карательной системой МВД. Она настолько громоздка и непредсказуема, что ожидать от неё можно всякое разное. Вплоть до 102 статьи — предумышленное убийство.
— Как это? — снова не понимают.
— Санек, тебя убедят, что это ты грохнул брата, — говорю я.
— Не-е…
— Да, родной, да. Не знаешь наших внутренних органов? Умеют они обрабатывать человека. — И напоминаю. — Тем более всюду твои следы.
— Я же поскользнулся.
— Смотри под ноги, — предупреждаю, — и не упадешь. — И советую замыть кровь на джинсах и ботинках.
Потом мы выходим в теплую ночь. У горизонта угадывается новый день. Что он несет? Ничего, кроме новых проблем. Впрочем, проблема одна: разгадать кровавый ребус. Вот только с чего начинать? Разумеется, с госпожи Пехиловой. Хотя имеются большие сомнения, что кошатница замешена в этой истории. Мы садимся в мой ралли-автомобильчик и я интересуюсь, не заметил ли Санька, когда сползал по ели, номера джипов? Спросил так, на всякий случай, понимая, что в подобных страшненьких историях не может быть столь простых решений. И какое же было мое удивление, когда услышал заикающий голосок:
— З-з-заметил, кажется.
— Кажется или точно?
— Там легкий номер был, — вспоминает младшенький Мамин, — у первой машины. Ноль, три пятерки и ещё два нуля.
— Блатные номера, — понимаю я. — Три буквы «о» и три «5».
— И что? — клацает зубами мой спутник.
— Ничего, — передергиваю рычаг скорости, как затвор стрелкового оружия. — Если повезет, будем танцевать.
— Танцевать?
Меня не понимают, что не имеет значения. Как накропал поэт:
«Изображают смерть старухой,А как бодра её походка!Какая в девке сила духаИ пахнет водкой.Рисуй её веселой, рыжей,И пусть коса блестит от рос!Лишь смехом я её унижу,А горем ты её вознес.»[2]
Прекрасная костлявая девушка приглашает на белый танец и я не могу её огорчить отказом. Какие бы не измышляла вычуры прелестница с остроганной косой в руках, ты обязан уворачиваться от её орудия, совершая непринужденные и веселые «па».
… На сонной заправочной станции заполняю бензином бак авто и звоню по 02. Телефонная полусфера напоминает купол церкви. Такое впечатление, что грешник, используя современные средства связи, пытается получить индульгенцию от невидимого Вседержителя. Утомленный голос дежурного принимает анонимное сообщение о двух трупах в дачной местности. Это пока все, что я могу сделать для своего павшего друга. По возвращению в машину даю наставления: Санька ничего не знает, ничего не слышал и всю ночь отплясывал на дискотеке в ДК «Серп и Молот».
— А почему там? — удивляется. — Там только эти… голубые… в своем клубе «Шанс».
— Вот именно: у тебя хороший шанс не мазаться в этой истории, как в крови, — предупреждаю.
— А Катя?
— А что тебе моя сестра?
— Я ей все сказал, когда искал тебя.
— Надеюсь, больше никому?
— Не.
Я чертыхаюсь: мы сами часто усложняем ситуацию. Сами мараем чистую страницу жизни, чтобы потом, желая исправить ошибки, протираем дыры, окаймленные кровавыми разводами неудач.
Меж тем наш автомобильчик приближался к МКАД, над которым заканчивалась сумрачная зона ночи. Огромные многоэтажные новостройки плыли в тумане. Подобная природная субстанция удобна при выполнении деликатного задания, связанного с ликвидацией живой силы противника, выражусь столь изящным канцелярским оборотом. Меня научили растворяться во мгле до беглой тени, умеющей наносить смертельный удар по вибрирующей от страха плоти. Человек сам по себе слаб и уязвим. Он не может терпеть боли и неопределенности. Ожидание смерти выматывает куда больше, чем сама смерть.
А убивать себе подобных — наука занятная. Веками человечество обучалось умерщвлять себя и в этом деликатном вопросе достигло определенных, скажем так, успехов. Они общеизвестны, эти научные изыски, начиная с примитивных костедробилок древнего Рима и заканчивая просветительским электрическим стулом звездно-полосатых США. Если бы наш обыватель не ленился и прилежно занимался в школе, то знал бы: убить себе подобного нетрудно. Трудно заставить себя — убить. Сложно переступить барьер духовного самоуничтожения. А коль переступил его по тем или иным причинам, то это значит одно: твоя жизнь кинута на игровой стол рулетки, где шансы на победу и выживание зависят исключительно от умения убивать первым.
Я не инструктор по умерщвлению, и поэтому скажу лишь, что ликвидировать врага можно в мгновение ока, а можно бесконечно долго. Все зависит от житейских обстоятельств и целей, которые преследуешь. По мне: проще радикальный удар пальцем в глазное яблоко с последующим его извлечением, чем воспитательная тягомотина с обрезанием половых органов. Чай, славяне мы и действуем без лукавых семитских уловок. Хотя, если надо, выдавим клюквенный сок из любого члена общества. Все, повторю, зависит от политической обстановки в федерации, равно как и от состояния конкретного дела.
Великий принцип: нет человека — нет проблемы, живет и процветает в нашем капиталистическом социализме.
Никто не защищен на пространстве, находящемся в процессе кровавого перелома: если не пуля остановит счастливчика, то витамины цианистого калия, если не они, то пеньковый галстук, ну, а если не веревка, то какой-нибудь телесный недуг или плохой случай…
За примером далеко ходить не надо: мой товарищ невзначай наступил на некую проблему, которой, видимо, занималась журналистка Стешко, поскользнулся, и неудачно, наскочивши на лезвия ножей. Хотя, конечно, в его падении виноват и я. И поэтому мой ответ будет естественен. И коль в том возникнет необходимость, то пойду по трупам, как по кремлевским булыжникам; пойду по горло в крови — крови врагов.
Пробуждающаяся столица была чиста, пуста и прекрасна: смердящая требуха будней ещё не вывалилась на её улицы. Рекламные огни меркли под натиском утра. Воздух был энергетически свеж, пробивая нервной дрожью проснувшегося младшего Мамина.
— Холодно? — обнял его за плечи.
— А что мне сказать дома? — спросил.
— Ничего, — отрезал. — Повторяю: ты ничего не знаешь. Так надо. А лучше уехать тебе, Санька.
— Куда?
— К бабушке, — огрызнулся.
— У меня их две.
— Богатый выбор, — проговорил я: странным образом до последней минуты не вспоминал о родных Маминых, они всегда находились на периферии наших с Венькой жизненных интересов, и что теперь? — Надо уезжать, — повторил.
Так будет лучше, промолчал, если начнется кровавая вакханалия, то сострадать никто никому не будет. Не дай бог, узнают, что имеется свидетель. Лучший свидетель — мертвый свидетель, и это тоже один из основополагающих принципов нашей магической действительности.
— А если менты прихватят, отсылай их ко мне…
— К тебе?
— Как лучшему другу брата.
— Ну ладно, — и, сутулясь, медленно бредет к подъезду.
Дворник ковыряется в кишечно-ветошной требухе, которую он вытянул из мусоросборника. На его испитом лице открытый интерес к бытовым отходам жильцов. Такое впечатление, что мусорщик каждое новое утро начинает именно с говна, надеясь в нем найти сладкий кусок фарта. Впрочем, он его и находит — пустую бутылку. Ладошкой обтирает её, как мать попу младенца, и продолжает свои неравнодушные поиски.
