Александр Юдин - Золотой Лингам
Надо отдать Людмиле Тихоновне должное – к случившемуся казусу она отнеслась с максимальным пониманием, уважительно глянула на широко раскинувшегося на кушетке и храпевшего словно целый полковой оркестр иерихонских труб Скорнякова и, попросив Алексея, чтобы банька была готова к одиннадцати утра, засеменила обратно через огород.
После ее ухода Рузанов с Татьяной, как-то не сговариваясь, многозначительно поглядели друг на друга и, даже не одеваясь, только прихватив шмотки с собой, припустили в избу.
Предварительно Алексей захлопнул дверь в баню, чтобы Димку ночью совсем не пожрали комары, но свет выключать не стал, рассудив, что, очнувшись в темноте, тот может и не найти на столе единственную оставшуюся бутылку пива и загнется в похмельных корчах.
Начали они прямо на терраске, так что, можно сказать, занялись любовью на глазах у всей деревни, коли она не была бы почти безлюдна.
Уже стало смеркаться, когда они перебрались в избу и, наскоро перекусив и взбодрившись прабабкиной настойкой, полезли на печь. Через некоторое время на лежанке им показалось тесновато (потолок нависал слишком низко и мешал разнообразию поз), и они перебрались на топчан, который хотя и был поуже, зато возможностей кувыркаться на нем было значительно больше.
Алексей не запомнил, в котором часу они утомились, но заснули они прямо там, на топчане, тесно прижавшись друг к другу и обнявшись, дабы не свалиться на пол. Точнее, первой заснула Татьяна, а Рузанов еще долго смотрел на ее точеный и странно бледный в струящемся из окошка лунном свете профиль и думал, что из всех женщин, которых ему довелось знать раньше, эта самая желанная и что такой у него больше, наверное, уже никогда не будет. Именно в тот момент, сквозь подступающую дремоту, он вдруг с удивительной ясностью осознал, что эта женщина должна принадлежать только ему и никому другому. Он понял, что, в противном случае, самая черная ревность источит его душу и никогда уже не даст ей покоя.
Засыпая с этими мыслями, Алексей слышал, как где-то за печью неумолчно и громко, словно надрываясь, пел сверчок.
Субботнее утро наступило для Рузанова в девять тридцать. Именно в это время он проснулся, наконец разбуженный уже давно доносившимися со двора радостными петушиными воплями. Голова почему-то гудела, словно с перепою. Смутно припоминая, что ночью ему снились какие-то жуткие и томительно-тревожные кошмары, он, осторожно выскользнув из-под Тани, сбегал на задний мост (заодно подсыпав зерна курам), потом забросил часть своей одежды на печку, дабы на случай внезапного появления Димки было очевидно, что ночевал он именно там, и отправился на кухню варить кофе. Несмотря на распространившийся по комнате кофейный аромат, Таня и не думала просыпаться. Алексей решил ее пока не будить и, накинув на плечи ветровку, пошел проведать Скорнякова и заодно исполнить данное вчера бабке Люде обещание растопить баню.
Для этого, прежде всего, надо было опять наносить воды и на этот подвиг он как раз и вознамерился сподвигнуть Димку, ибо для окончательного отрезвления физический труд – незаменимая вещь. Кроме того, Алексей подумал, что у Скорнякова это должно было получиться значительно быстрее, чем у него: прошлый раз он сам видел, как тот играючи тащил от колодца по два полных ведра в каждой руке, а до речки было еще ближе, чем до колодца.
Уже около бани Рузанов почуял неладное: дверь была распахнута, пустой предбанник встретил его гудящим писком комариных полчищ. Он заглянул в парилку, думая, что Димка мог спрятаться там от утренней прохлады и кусачих насекомых, но и там его не было.
Алексей вышел обратно на крылечко и только тогда заметил, что рядом с ним на земле стоит та самая последняя бутылка пива, правда уже пустая, и почему-то его удочка, аккуратно прислоненная к бревенчатой стене. Подняв бутылку, он обнаружил, что донышко у нее отбито, а зазубренные края измазаны чем-то красным, очень похожим на кровь, словно ею кого-то шандарахнули по башке. Хотя, конечно, более здраво было предположить, что Димка сам исхитрился раскокать эту бутылку, да еще и порезаться при этом.
Рузанов зашвырнул осколки подальше в кусты, взял удочку и на всякий случай потыкал длинным удилищем в поливную яму, что чернела прямо напротив банного крылечка. После сходил к сортиру, но и сортир оказался пуст. Решив, что он как-то разминулся со Скорняковым и тот уже дома, Алексей вернулся в избу, однако застал одну Гурьеву, которая уже проснулась и пила кофе на кухне. Поведав ей об исчезновении Димки (и умолчав о разбитой бутылке, дабы не беспокоить ее раньше времени понапрасну), он выразил недоумение, куда тот мог отправиться в такую рань, но Татьяна только махнула рукой:
– Да мало ли куда. Может, по грибы или на рыбалку, на него это очень похоже, упрется, никому ничего не сказав, а вы, дескать, волнуйтесь. Ладно, скоро объявится.
Рузанов промолчал о том, что ежели бы Скорнякову вздумалось предупредить их о своем утреннем променаде, то картина перед ним предстала бы весьма волнующая и не лишенная соблазна… двинуть, например, кому-нибудь в морду. Однако, успокоенный все ж таки словами Таньки, он пошел наконец таскать воду и растапливать заново баню, ибо время близилось к девяти.
Когда к одиннадцати часам пришла Людмила Тихоновна, баня у Рузанова была уже готова и, видимо с учетом вчерашней протопки, едва ли не жарче прежнего, так что пришлось еще проветривать парилку.
Войдя в баню, бабка Люда первым делом сняла с шеи цепочку с оловянным крестиком и положила на стол, затем поклонилась в сторону парилки и проговорила: «Госпожа хозяйка, пусти в баню помыться, попариться!», заглянув же в саму парилку, побрызгала по углам приготовленным Рузановым вчера мятным отваром и еще чем-то с острым мускусным запахом из небольшой склянки, приговаривая при этом: «Крещеный на полок, некрещеные с полка!»
Алексей невольно заинтересовался этим своеобразным ритуалом и рискнул спросить у старушки, почему она напрашивается у хозяйки, а не как водится, у банного хозяина.
– Дак, известно почему, – отвечала она ему, – в Прасковьиной баньке испокон не банник, а банниха живет, Обдерихой прозывается. Может, сейчас и по другому будет, после смерти твоей прабабки хозяева и поменяться могут, это уж обычное дело… Но пока, чую я, все здесь по-старому.
Оставив бабку Люду наедине с ее Обдерихой, он отправился в избу, проведать, как там Татьяна и не вернулся ли Скорняков. Однако перемен никаких не нашел: Димки нигде не было видно, а Гурьева лежала в гамаке перед домом и читала журнал «Новый мир» за 1968 год, чудом обнаружившийся где-то за печкой и, видимо, используемый для растопки, ибо части листов в нем не хватало.
На его немой вопрос она только пожала плечами: «Убить его мало, когда вернется!», и больше к этой теме не возвращалась. Алексей попытался было заманить ее на терраску, но Татьяна была явно не в духе, так что он мысленно согласился с ее кровожадными планами относительно этого балбеса, который портит людям настроение в такое прекрасное и просто располагающее к любви утро.
К двум часам дня, когда бабка Люда, напарившись, ушла восвояси, они с Танькой уже прямо-таки не находили себе места от беспокойства. К этому времени Рузанов догадался наконец проверить наличие корзин для грибов и остальных удочек (всего их в доме было три) и обнаружил, что весь указанный инвентарь на месте, то есть Димка, угребшись куда-то, не взял с собой ни лукошка, ни удочки, что делало его отсутствие еще подозрительнее.
Еще в первый день приезда в деревню Татьяна убедилась, что мобильная связь здесь почему-то не действует. Правда, тогда ее это не слишком расстроило, звонить она никому не собиралась – сын с матерью должны были уехать отдыхать на юг к каким-то родственникам, но сейчас это обстоятельство создавало то существенное неудобство, что со Скорняковым (у которого всегда при себе был мобильник) невозможно было связаться и таким образом выяснить, где его черти носят.
Сходив еще раз в баню, Алексей убедился, что небольшой рюкзак Димки, в котором он хранил смену белья, мобильник и наличные деньги, также исчез. Однако все остальные его вещи: куртка, болотные сапоги, небольшой туристический топорик в чехле так и оставались висеть и лежать на мосту в избе.
Одним словом, становилось «все страньше и страньше», так что, наконец, около шести вечера Танька не выдержала и, побросав свои вещи в машину, заявила, что немедленно поедет в Нагорье и заявит в милицию о Димкином исчезновении, вероятно, полагая по наивности, что доблестные стражи порядка немедля организуют прочесывание местности или облет на вертолетах ближайших лесных угодий.
Препятствовать Татьяне он не стал (хотя и понимал всю бесполезность подобных действий) и, проводив ее, решил сходить пока к бабке Люде, может, той, как местной жительнице, будет легче предположить, куда мог подеваться их товарищ.
