Фридрих Незнанский - Кто есть кто
– Спасибо, что пустила меня поспать, – сказала она.
Женщина молча кивнула – ладно, мол.
– Мне совсем плохо было. Кажется, умерла бы, если бы не полежала хоть час. Меня Верой зовут, – представилась она, забыв, что уже говорила собеседнице свое имя. – А тебя как?
– Рита.
– А где ты взяла кипяток? – спросила она наконец.
– Там.
Женщина кивнула в сторону. Там, на единственном свободном пятачке пространства между нарами, сгрудились женщины. На полу стояли мутные от накипи банки, кружки с водой. У кого-то был самодельный кипятильник: два лезвия, перекрученные проволочкой, и провод. Его по очереди опускали в банку и кипятили воду. Кто-то уже мыл голову, наклонившись над грязной раковиной в углу и пользуясь вместо шампуня маленьким кусочком темного хозяйственного мыла. Другие, собравшись в кружок, заваривали чифирь. Над верхними нарами были протянуты веревки, на них развешивали выстиранное нехитрое белье…
– За сигарету Алка тебе нагреет кружку, за две – литровую банку.
Вера покачала головой:
– У меня ничего нет.
– Ну, если хочешь, попроси, может, она тебе в долг нагреет. Когда получишь передачу – отдашь. Ты сама куришь?
– Нет.
– Ну вот. Тебе лучше. Отдашь ей потом сразу пачку.
– Мне, наверное, никто ничего не передаст, – вдруг осознала Вера. – Никто не знает, что я тут. Нет, мне не на кого рассчитывать.
Новая знакомая посмотрела на нее со смешанным выражением удивления и недоверия.
– У тебя что, на свободе никого нет? Ни родственников, ни друзей? Ведь кто-то же должен быть? Друзья, мужик?..
Вера пожала плечами. Покачала головой:
– Родственников нет. Близких то есть. Я с ними уже лет пятнадцать не поддерживаю никаких отношений. Да и то, что за родственники: бабка, ей уже лет восемьдесят, да двоюродные… Нет, я всю жизнь сама по себе жила. Вот как из дому после восьмого класса уехала…
То ли после ужина она почувствовала себя лучше, то ли к ночи поднялась температура, только на Веру вдруг нашло лихорадочное возбуждение. Ей хотелось говорить, двигаться, делать что-нибудь…
– Что ты вяжешь?.. Можно посмотреть?.. Красиво получается. А джемпер ты тоже сама вязала?.. Это что за нитки, ангора? А я так и не научилась ни вязать, ни шить. Даже простую пеленку застрочить не могла. Все у меня вкривь и вкось, строчка кривая, нитка рвется, машинка забивается и встает. Свекровь, Юлия Моисеевна, конкретная такая путевая москвичка, смотрела-смотрела, стиснув зубы, как я ее «Зингер» доламываю, под конец не выдержала, сама села и застрочила единственному внуку пеленочки. Семь штук, по одной на каждый день, представляешь? По ее мнению, ребенок должен был по часам писаться и какаться, а я сразу же должна эту пеленку простирнуть, прокипятить, отутюжить и его перепеленать. – Вера истерично рассмеялась.
Слезы выступили у нее на глазах.
– У тебя дети есть? – кивнула сочувственно Рита.
– Сын один. Уже тринадцать лет скоро будет.
– Так что ж ты говоришь, что никого там нет? А что же муж?
– Да ну, ты что, разве в такой малахольной семейке можно было долго жить? Мы разошлись, сыну еще трех годиков не было, – махнула рукой Вера. – Черт знает, где он теперь, я его последний раз видела лет пять назад. Он за границу уезжать собирался. В приступе щедрости сломанный цветной телевизор предлагал забрать, чтобы малыш мог развиваться, мультики по цветному смотрел. Старый «Рубин» весом в полтонны, представляешь? Я бы только на такси из одного конца Москвы в другой потратила бы ровно половину того, сколько новый телевизор стоит, да на ремонт кинескопа еще столько же! Послала его на хер, так он еще обиделся – почему я отказываюсь от его помощи?
Литовка, оттаяв от ее рассказа, заулыбалась.
– Давай свою кружку, – предложила она Вере, наливая чай. – Все на наших плечах лежит, и мужика накормить, и детей на ноги поставить, одеть-обуть. Все мы должны жилы рвать, тянуть на себе мешки… Разве они могут так, как мы? Ох, Господи, сволочи неблагодарные все. Пока ты ездишь, не спишь, не ешь, каждую копейку сохраняешь, он там еще романы крутит, кобелина, цветочки своей суке покупает на детские деньги.
– А у тебя сколько детей? – спросила Вера.
– Трое! Младшей в июне три годика исполнится, а старший школу в этом году кончает, и черт знает, куда его потом приткнуть? Учиться не хочет, на работу у нас тоже не легко устроиться.
– А ты откуда? Из Литвы? По акценту чувствуется…
– Да, – с усмешкой отмахнулась Рита, – сама-то я из-под Брянска, там родилась, да вот тоже, дура, студенткой была, выскочила девчонкой замуж за своего Жильвинаса, осталась в Литве жить. Вот за двадцать-то лет уже и говорить стала, как они… Всю душу мне выел, сволочь! Было бы мне на кого младшую спихнуть, давно бы плюнула на него и ушла, так не с кем дите оставить, а я же каждый месяц в Россию ездила… А твой-то малой с кем, пока ты тут? – с сочувствием глядя на Веру, спросила она.
– Ей-богу, не знаю. Надеюсь, что догадался подруге моей позвонить, когда я пропала. Я ведь как ушла на работу, так больше домой и не вернулась. Неделя уже прошла.
– На фирме прямо арестовали? – понизив до шепота голос, понимающе закивала Рита. – Тут много женщин таких, как ты, которых прямо с работы и привезли. Я раньше в другой камере сидела с одной женщиной, бухгалтершей, тоже на фирме работала. Так она, бедная, первые дни просто аж на стенку кидалась, мы ее валерьянкой отпаивали… Их начальник, говорит, смылся со всеми деньгами, а к ним залетает инспекция, а они и сами ни о чем не знали, пришли, как обычно, на работу с утра…
– Нет, я не на фирме, – тоже шепотом заговорила Вера. – Я на телевидении работала, диктором.
Сказала и тут же пожалела, настолько ей самой показалось странным и неубедительным, чтобы «женщина из телевизора» – ухоженная, всегда причесанная и накрашенная, в костюме с иголочки, – вдруг оказалась на тюремных нарах. Но Рита отнеслась к этому с житейским пониманием:
– На телевидении? Ишь ты… Там у вас тоже черт-те что творится. Листьева вон убили. Хороший был мужик, видный. Все в подтяжках ходил. Правда, или нет, будто его жена в этом замешана была? Вроде бы в газетах писали… Там у вас небось про это все знают?
Некоторое время обе женщины были поглощены разговором о Листьеве, о телевидении вообще и в частности – какой бразильский сериал сейчас идет по первому каналу и чем кончился предыдущий?
– Все-таки узнал он или нет, что эта сучка, молодая жена, изменяла ему с приемным сыном той итальянской сестры? Так мне этот фильм нравился, но я уже сюда как попала, так и не знаю, как они все там развязались? Ты не знаешь?
По счастью, Вера смотрела отрывками тот фильм, о котором спрашивала Рита, и смогла пересказать, что случилось с героями в последних сериях.
– Это ты здесь уже полгода? – прикинув в уме, когда закончился этот сериал, спросила она. – И долго тебе еще?..
Она не договорила, как-то язык не поворачивался произнести: «Долго тебе еще здесь сидеть?» Но Риту вопрос не покоробил.
– Сидеть сколько еще? А Бог его знает. Следствие уже закончилось, вот все суда жду, а ваши-то суды переполнены, судья то в отпуске, то еще что… Некоторые по году ждут.
И, заметив, как вытянулось у Веры лицо, поспешила ее утешить:
– Ты не переживай. Вот как следователь разрешит тебе передачи приносить, пускай твоя подруга тебе все передаст, что нужно: свое одеяло, подушку, чай, сахар, сало. Я тебе все потом подробно назову, что нужно. Не стесняйся у нее просить. От тюрьмы и сумы, как говорится, не зарекайся. Потом ей все отдашь…
Рита говорила просто, убедительно, и успокоенная ее рассудительным тоном Вера стала понемногу приходить в себя, осмысливать создавшееся положение. Взглянув на вещи реально, она подумала, что не все – сплошной безвыходный кошмар, как показалось ей в первые минуты в тюрьме.
Она решила, что рано или поздно, но ее обязательно вызовут к следователю. Потому что как ни ужасна действительность, все-таки это не роман Дюма, и Бутырка не остров, а она не граф Монте-Кристо, который мог сидеть двадцать лет без суда, ни разу не повидавшись с прокурором… И хотя в жизни происходят вещи и пострашнее выдуманных трагедий, но все-таки они происходят по каким-то реальным законам. Значит, рано или поздно ее вызовут к следователю. Ей должны сказать, почему она здесь, в чем она обвиняется. Этой же процедуре подверглись все, с кем она находится в одной камере, так почему же она, Вера, должна стать исключением?
"Там все и выяснится, – твердила про себя Вера. – У следователя все и выяснится, кто я и почему я оказалась здесь?.. Сейчас не тридцать седьмой год. Меня не расстреляют и не сошлют на Колыму без суда. Надо терпеть и ждать. Даже в самом плохом случае, если дело дойдет до суда – это будет нормальный, открытый суд с прокурором, адвокатом, народными заседателями… Разве теперь можно по ошибке осудить одного человека вместо другого? Никогда! Я просто должна набраться терпения и твердить свое. Если расстраиваться и переживать, то можно сойти с ума. Тогда мне никто не поверит. Кто поверит полусумасшедшей истеричке? Нет, нужно быть спокойной, терпеливой и ждать. Все прояснится рано или поздно. Скорее поздно – надо ведь смотреть на вещи реально. У нас все делается медленно. Но все кончается, все имеет свой конец. Я отсюда выйду. Обязательно. И этот кошмар останется позади.
