Марина Серова - Все учесть невозможно
— Он же не виноват, что интеллект не позволяет ему заниматься умственным трудом, — укоризненно изрек Халивин.
— Я тоже в этом не виновата.
Поняв, что спорить со мной бесполезно — я не стану делиться с беднягой Лешей своими гонорарами, Халивин перевел разговор на другую тему, заметив, что все-таки надеется, что мы с Лешей найдем общий язык. Я поразилась его наивности, поскольку сама ничего находить с Лешей не собиралась.
— Вы поговорили с моими? — спросил он.
— Да, — кивнула я.
— Ну? И что вы думаете по этому поводу?
— Только то, что никто из них, по их утверждениям, вашу дискету в глаза не видел. Вы вообще-то уверены, что не вынимали ее из компьютера?
— Знаете, Таня, — задумчиво произнес он, — у меня феноменальная память. Я знаю наизусть «Василия Теркина». Хотите, прочту?
— Всего? — испугалась я.
— Да что вы…
— Давайте не будем, — попросила я. — Я вам верю.
— И я прекрасно помню, что оставил ее внутри. Я собирался вынуть ее потом, после того, как поговорю по телефону. Меня просто вызвали, срочно. В нашей штаб-квартире случился маленький пожар, и ситуация требовала моего присутствия. Я уехал, но тревога была ложной.
— А кто вас вызвал?
— Конечно, Леша. Он у меня правая рука.
— А Ирина — левая? — пошутила я.
— Ирина — это дыхание нашей партии, — заявил он гордо. «Да уж, — подумала я. — Какая плохая реклама. Я теперь точно не вступлю в партию, чьим сердцем и легкими является Ирина».
— Расскажите про этот пожар поподробнее. Его не было?
— Да был, — поморщился Халивин. — На кухне загорелся мусор в ведре. Конечно, зловоние распространилось по всему бункеру. А Леша решил, что нас подожгли враги.
— Хорошо, вы поняли, что тревога ложная, и что вы сделали дальше?
— Вернулся.
— Дискеты уже не было?
— Да.
— А Ирина ездила с вами?
— Нет, зачем? Господи, вы что, думаете, это Ирина?
— Я ничего не думаю. Я размышляю, — отрезала я.
Халивин явно попытался определить для себя, какая разница между «думанием» и «размышлением». Потом произнес, так ничего и не выяснив:
— Нет, Таня, Ирину вы не трогайте. Она кристальный человек.
— Вы склонны больше подозревать членов вашей семьи? — спросила я.
Он не оценил мою иронию.
— Да. У меня иногда возникает конфликтная ситуация со старшим сыном.
— Ну и что? Вы считаете, что из-за этого Стас мог совершить подлость?
— Вы уже познакомились, — протянул он.
— Да. И он мне понравился.
— Не сомневался, что вы найдете с ним общий язык. Он анархист.
— Мне так не показалось. Он нормальный человек. Работает, пытается сохранить себя. Что в этом анархического? Вы считаете, что всем надо податься по Лешиным и Ирининым стопам?
— Таня, вы человек другого сословия.
— Я не принадлежу ни к каким сословиям! — фыркнула я. — Честно говоря, меня раздражает это деление. Вы программируете человека на неуспех в жизни. Мол, у тебя место вот тут, а у тебя около клозета. Мы будем бороться за твои права, но ты оттуда не отползай.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился он.
— Только то, что в вашей системе взглядов вы не оставляете никому шанса на успех. Помните сказку про двух лягушек?
— Про сбитое масло? Но не у всех это получается…
— Правильно, — кивнула я. — У Леши вот не получится. Так что же, ради Леши губить целое поколение нормальных «лягушек», сбивающих в трудные времена масло? Посмотрите на них — они умные, симпатичные. Они стараются выстоять, сохраняют себя, свои семьи, идеалы, наконец. Все это дается им с огромным трудом — и тут являетесь вы, с вашим Лешей-недотепой, и сообщаете, что все их усилия были напрасны, теперь вся страна будет опекать Лешу, потому что он интеллектуально неполноценен… Ребенок у него получился, а вот остальное не очень. Судя по выражению лица, и охранник-то из него был никудышный. И вы считаете себя защитниками «трудового народа»? Может, тогда переименуетесь в партию защиты никчемных Леш? Тех, которые хотят есть, но при этом не очень любят работать. Нет, я еще понимаю, когда вы говорите мне о стариках и детях, но сочувствовать здоровому мужику, которому, простите, лень оторвать свою задницу от стула, не собираюсь. Пусть уж сидит в своем углу и ноет, раз ему так удобнее. Но не трогает остальных.
— Мы никогда не поймем друг друга, — тяжело вздохнул Халивин.
— Никогда, — согласилась я. — Потому что положение раба меня не устраивает. Извините. Если у меня перестанет получаться с сыском, я найду другое место работы. Но никому не позволю думать за меня, решать за меня и жалеть меня. В этом глобальная разница между мною и вашим Лешей.
Халивин молчал. Увы, мне показалось, что он так ничего и не понял. Ирина с Лешей были ему дороже собственных детей. А жаль… Детки-то были куда симпатичнее.
* * *Он молчал, и я не смела нарушить процесс осмысления реальности.
— Хорошо, Таня. Я пойду вам навстречу. Чего вы от меня хотите?
— Нормальных условий работы, — пожала я плечами. — Я не могу найти вашу иголку в сене, оставаясь арестанткой.
Халивин передернулся.
— Таня… — начал он протестовать, но я остановила его жестом руки.
— Нет, речь идет именно об аресте. Я торжественно обещаю вам не звонить в милицию, не обнародовать тот факт, что вы пытались меня похитить. Я найду вашу дискету, но… Если вы меня не выпустите, я не шевельну пальцем. Буду сидеть в вашей квартире и рассматривать ангела на картинке.
— Кстати, он вам понравился? — оживился Халивин.
— Неплохо, — покривила я душой.
— Это моя работа! — задыхаясь от счастья, произнес он.
Вот это да! Если меня еще можно было чем-нибудь удивить, то у него это неплохо получилось! Халивин, рисующий на досуге летающих ангелов, — это что-то из Стругацких.
— Здорово, — поощрительно улыбнулась я.
Мне удалось похвалой растопить его сердце. Он просиял, как ребенок, получивший конфетку, и счастливо выдохнул:
— Я им горжусь. Это моя лучшая работа.
«Боже, — подумала я, — надо же… Как же выглядят худшие?» Но искра человечности, появившаяся в его лице, обрадовала меня.
— Так вы предлагаете мне сделку? — задумчиво потер он подбородок.
— Я просто защищаюсь, — сказала я. — Если мне понадобится помощь Ирины или Леши, я обращусь к ним. Но работать в условиях постоянного дыхания в затылок и ощущения заряженного револьвера, направленного мне в спину, я не смогу. Я принадлежу к поколению, которое успело отвыкнуть от этих радостей.
— А как я могу поверить, что вы не откажетесь от дальнейшего сотрудничества и не сообщите в органы? — задумался он.
Я рассмеялась.
— Придется. Потому что иначе у нас ничего не получится. Мне нужна свобода передвижения и спокойствие. Если этого не будет, я не смогу ничего придумать. Вам ведь нужна эта дискета?
— Еще как… — признался он.
— Тогда решайтесь. Тем более что, если меня долго не будет дома, мое отсутствие заметят и поднимут тревогу. Не думаю, что вам это нужно. Представляете, какой поднимется скандал?
И он решился.
— Хорошо, пусть будет по-вашему. Но помните, что вы мне обещали…
— Помню, — сказала я.
Он поднялся. Кажется, под его весом стул скрипел так, что было слышно на улице. Улица… Я вспомнила о странной парочке, увиденной мною из окна. Голодная малютка и Федор. Что может связывать этих Ромео и Джульетту? Только лишь первое, светлое чувство? Или что-то еще? Судя по их лицам, они говорили о чем-то важном. Хотя — что в их возрасте кажется более важным, чем любовь?
Мы вышли в коридор. Я прижимала к груди мешочек с моими верными советчицами.
Ирина поднялась, ошарашенно наблюдая за тем, как мы прощаемся.
— Что… — начала она возмущаться.
— Таня будет работать у себя дома, — сообщил Халивин.
— Это правильно? — спросила она гневно.
— Думаю, да…
— Танюша, вы нас покидаете? — раздался голос за моей спиной.
Я обернулась. Людмила Сергеевна смотрела так грустно, что мне стало ее жалко.
— Я буду у вас появляться, — успокоила я ее. — Моя работа еще не завершена.
— Хорошо, — облегченно выдохнула Людмила Сергеевна.
Я не знала, к чему это отнести. К тому, что я собираюсь появляться, или к тому, что моя работа не завершена.
Странные у них все-таки отношения…
Мы вышли во двор.
— Мы вас подвезем, — предложил Халивин. Бог ты мой, он даже начал смотреть на меня с симпатией! Чего я никак не могла сказать об Ирине. Та неодобрительно скривила губы.
— Вы ей доверяете? — бросила она через плечо.
— Да, — удивил меня Халивин.
Он поймал мой взгляд и усмехнулся. Черт его знает, что можно ожидать от его улыбки? В конце концов, он странный. Ангелов рисует… «Василия Теркина» наизусть выучил. Может, он вообще в душе лирик. Но все эти несостоявшиеся художественные натуры обычно бывают опасны. Если бы человечество хоть немного повосхищалось ими в назначенный час, может, жило бы спокойнее. Сегодня ты, Таня, не поняла высокое искусство Халивина, не восхитилась его ангелом, а завтра, пожалуйста, разразится Третья мировая война. «Нет, — твердо решила я, — буду смотреть на Халивина как на гениального художника, с меня не убудет. Даже выпрошу у него какой-нибудь шедевр и буду честно терпеть на стене эту мазню, спасая тем самым человечество…»
