Марина Юденич - Игры марионеток
— Можете не беспокоиться, я сейчас уйду.
— Но прежде я скажу, кто вы такой. Вздорный, подозрительный, злой человек! А я — наивная дура! И поделом мне!
Раскисла, поверила, что нашлась душа, которая…. Вообразила, что вы пытаетесь помочь…. справиться…. Справиться со всем…. этим, что было…. Внушила себе, будто становится легче….
Вранье и глупость!
Все глупость и вранье…
Она расплакалась уже в самом начале своей тирады, к концу же, и вовсе плакала навзрыд, громко всхлипывая и захлебываясь словами.
Так, рыдая, женщина добежала до отеля, и лишь на пороге старинного здания немного пришла в себя, наспех вытерла слезы и попыталась придать лицу безразличное выражение.
На ее счастье, портье в этот момент был занят телефонным разговором.
Он не заметил, что веки женщины предательски опухли, а нос покраснел.
Вечером, случайно подойдя к двери, она обнаружила, конверт, подсунутый кем-то снаружи, а в нем — открытку с изображением отеля.
Конверты и открытки лежали в каждом номере, в ящике небольшого письменного стола, а в номерах подешевле — прямо в тумбочке возле кровати.
На оборот открытки она прочла следующее.
«Сейчас я отчетливо вижу, насколько был не прав днем, и как бессовестно и незаслуженно обидел Вас. Я, действительно, подозрительный, злой старик, но этому, поверьте, есть оправдание. Или объяснение, по меньшей мере. Простите меня, Бога ради! И, пожалуйста, выходите утром к завтраку, как обычно. В противном случае, я, честное слово, наделаю глупостей.
P. S. Вам не почудилось, я, действительно, пытался, как умел, помочь. Но, видимо, не слишком успешно.
Она поплакала еще немного, но быстро заснула и крепко спала до самого утра.
А утром отправилась завтракать на террасу.
Старик был уже там.
— Вы хотите, чтобы я сейчас попросил у вас прощения?
— Нет. Зачем же? Вы ведь уже извинились в письме.
— И вы простили?
— Я же пришла.
— Я должен объяснить свой вчерашний поступок?
— Вы достаточно подробно все объяснили вчера. Я понимаю. Думаю, что на вашем месте вела себя точно также, если не хуже.
— Благодарю — он неуклюже приподнялся в кресле, и церемонно поцеловал ее руку.
Потом разговор был продолжен так, словно вчера не обрывался вовсе.
— Вы сказали, что не довелось работать по специальности. Отчего?
— Я встретила человека, который…. Впрочем, эту историю я вам уже рассказывала. Она завершилась, и я приехала сюда.
— Вы поступили правильно. Теперь, действительно, стало легче?
— Стало легче? Нет, это не совсем верное утверждение. Мне просто легко. И просто. Потому, что все понятно. Я знаю, что буду делать дальше, и главное, пожалуй, я знаю, как хочу теперь жить. И какой быть. Скажите правду, вы ведь работали со мной все это время? Я поняла это совсем недавно, хотя, наверное, следовало бы раньше….
— Немного. Мне, действительно, захотелось вам помочь. Но это было несложно, вы сами активно искали выход, вы боролись за свое душевное спокойствие. И заслужили его по праву. Я рад. Что же до того, что не сразу заметили мою работу, не огорчайтесь. Это нормально.
— Какая-то странная техника. Почти неуловимая. Вы не расскажите мне?
— Нет.
— Думаете, что моих знаний недостаточно?
— Нет, так я не думаю. Сейчас настали времена, когда получить необходимую для работы сумму знаний в нашей с вами профессии может каждый, кто этого всерьез захочет. Вы — толковая девочка, и полагаю, к учебе относились серьезно.
— Я, действительно, училась хорошо. И работать хотела…. Впрочем, я и теперь хочу работать. Может даже в большей степени, чем тогда. Вернее, более осознанно…. Вы молчите?
— Я очень хочу сказать вам кое-что по этому поводу. Но не знаю, имею ли на это право?
— Но вы уже сказали, правда, пока непонятно…. Теперь уж продолжайте, пожалуйста.
Да, теперь я, действительно, должен мысль закончить. Но не сердитесь, она, скорее всего, вам не понравиться.
— Не рассержусь, даю слово. И не обижусь. Говорите!
— Вы молоды. Умны. Красивы. Найдите себе другое занятие.
— Но почему?! Неужели я кажусь вам такой бесталанной?
— Напротив, вы можете достичь многого. И потому мне страшно за вас. Груз этот страшен и тяжел. Удержите ли вы ношу? А, удержав, будете счастливы?
В то утро, они долго оставались на террасе.
Официанты давно убрали со столов посуду, оставшуюся после завтрака.
И заменили скатерти.
Их белоснежные края трепетали на ветру, как крылья птиц, словно скатерти пытались взлететь и устремиться вслед за чайками, парившими над проливом.
Лола. Нефть
Салон этого самолета очень мало походил на…. салон самолета.
По крайней мере, в том виде, каком представляет его подавляющее большинство нормальных людей.
Нечто похожее — но весьма отдаленно — мелькало иногда на экране, если речь шла о жизни президентов и миллионеров.
Удивляться тут было не чему — теперь она была и тем, и другим.
Верилось слабо.
Нельзя сказать, что происходящее казалось ей сном.
Но и абсолютной реальностью оно — вроде как — тоже не было.
Так, нечто среднее между правдой и ложью.
Не ощущения пока, а смутные предчувствия.
Может — сбудутся, и тогда надо будет ко всему этому спешно привыкать.
А может — и нет.
И тогда — слава Богу, не слишком-то и поверила! — не придется мучительно возвращаться к действительности.
Хотя действительность, которая вот уже тридцать три года окружала Лолу Калмыкову, надо признать, была не такой уж страшной.
Она родилась в небольшом южном городе, с рождения была окружена любовью многочисленных родственников, и в первую очередь — мамы. Красавицы, талантливой, как говорили, балерины, вынужденной после рождения дочери покинуть сцену, довольствуясь скромной должностью руководителя танцевального кружка в городском Доме пионеров.
Потом следовала, бабушка — тоже, в прошлом, актриса, правда — драматическая, отыгравшая на сцене местного театра целую вечность — пятьдесят, без малого, лет.
Потом — целая плеяда «двоюродных» — бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек, сестер и братьев.
Семья была веселой, дружной, хотя немного безалаберной.
Жили одним днем, ценности духовные ставили много выше материальных, и потому, наверное, испытывали вечные затруднения с деньгами.
Но — не унывали.
Дети в такой обстановке чувствовали себя комфортно.
Единственным семейным «изъяном» было отсутствие Лолиного папы.
Сначала, когда Лола была еще маленькой, но уже начала теребить родственников вопросом: «А где мой папа?», делая при этом ударение на слове — мой — у других детей в семье папы были — ей говорили, что папа уехал в командировку.
Что, собственно, означает таинственная «командировка», Лола не знала, но само слово ей нравилось, и это обстоятельство легко мирило девочку с отсутствием папы.
Позже, когда объяснять затянувшуюся командировку, было уже сложно, бабушка торжественно и скорбно объявила Лоле, что папа был военным и погиб на афганской войне.
Мама при этом отрешенно молчала.
Новую версию Лола приняла также легко, как и предыдущую.
Папу, ей было, отчего-то, совсем не жаль, зато стало жаль маму. Теперь Лола страстно мечтала, чтобы мама, наконец, перестала горевать о нем, и вышла замуж.
Заполучить папу — пусть и не родного — все же хотелось.
Но замуж мама так и не вышла.
Лет в четырнадцати от роду Лола вдруг поняла, что и вторая, бабушкина, версия про папу — «афганца» не выдерживает критики.
В доме не было ни оной фотографии героя.
Ни одной вещи, напоминавшей о нем.
Не было писем.
Семья не получала пенсии, которая — Лола интересовалась этим вопросом специально — полагалась если не матери, то уж, по крайней мере — ей, дочке.
Словом, аргументов накопилось достаточно и однажды, со всей беспощадностью детского максимализма, она потребовала ответа.
Бабушка пыталась что-то сказать, но мама остановили ее слабым движением руки.
— Да. Он не погиб. И вообще не воевал. Просто не захотел с нами жить. Или не смог. Можешь выбрать, что тебя больше устраивает.
— Но почему?
— Когда мы встретились, он уже был женат. А, когда родилась ты, стало ясно, что семью оставить не может.
— Почему?
— Тебе трудно будет понять. Это связано с его работой.
— А кем она работал?
— Начальником…. — мама неожиданно усмехнулась.
— Каким начальником?
— Большим.
Лола закатила истерику.
Первую настоящую истерику в своей жизни.
Она требовала, чтобы ей назвали имя отца, сказали, где он живет и кем работает, она хотела немедленно его увидеть или, по крайней мере, говорить с ним по телефону.
Бабушка со слезами суетилась вокруг.
