Марина Юденич - Игры марионеток
Ну и пусть.
Г. теперь часто бывает раздражен.
И каждый раз, не знаешь, на что нарвешься — начальственный холод или неожиданная ласка.
Было и то, и другое.
И мимолетные встречи тоже.
Хотя сейчас ему — вполне понятно — не до меня.
Д., похоже, охладевает к их дружбе, и этот холодок ощутимо веет в здешних коридорах.
В приемной у Г. значительно поубавилось народу, хотя все его полномочия — пока при нем.
Я попыталась заговорить на эту тему. В конце концов, он сам учил меня, что опасность лучше встречать во всеоружии, полностью отдавая отчет в том, что может случиться с тобой в самом худшем случае.
Вышло плохо.
Хуже не было никогда.
Он кричал на меня и топал ногами.
Впрочем, он часто кричит теперь.
Но иногда, все же берет мои руки — в свои, и ласкает тонкими прохладными пальцами.
За это я прощаю ему все остальное.»
«7 октября 1993.
Все кончилось. Все позади.
Мы победили, но радости нет.
И ничего нет.
Пусто в душе.
В душе моей гуляют холодные сквозняки, как в пустой, разоренной квартире, которую хозяева покидали в страшной спешке, оставив двери нараспашку.
Если бы это словосочетание — страшное, в своей потрясающей точности — не придумал Бунин, я бы написала сейчас, окаянные были дни.
Впрочем, я и так это написала.
Другое дело, что не стоит, наверное, слишком часто произносить их публично. Но ведь все время тащат куда-то выступать, а слов больше нет, и главное — сил нет.
Что говорить?
Ночью, едва вырвавшись из «Останкино» — там был такой ад! И понес же меня черт, в прямой эфир, за полчаса до штурма! — помчалась на Яму (, там, ораторствуя, едва не сорвала голос, а душа рвалась за Стенку (.
Г. должен был быть там, а я должна была быть рядом с ним.
Но там его не было.
Металась, обезумев по темным, пустым коридорам.
Жутко ночью в Кремле.
Почему-то поняла это только тогда — раньше не замечала.
В. приехал деловитый, подтянутый: «Государственный переворот? И кто кого переворачивает?» Откуда только брал силы шутить?
Спасибо ему, загрузил работой так, что ни на какие треволнения сил просто не осталось.
Г. появился утром.
Бледный.
Лицо неживое.
Пергаментное, желтое, страшное.
— Где ты был?
(Каюсь, забыла про приличия, но он даже не заметил)
Молился.
В. не сдержался:
— Ну вот, вашими молитвами….
Танки уже стояли на мосту….»
«11 ноября 1993
Утром села писать заявление об отставке.
Впрочем, что это я?
Отставка — удел великих, я просто клерк, правда, кремлевский, но сути это не меняет.
Оказалось, что заявление — не такая простая бумажка, как, на первый взгляд, кажется.
Что писать?
Из-за чего собственного увольняюсь?
По собственному желанию? — Нет у меня такого желания!
Нет, и все тут!
Судите!
Казните!
Тогда — что же?
По причине отставки любимого человека?
А где он, любимый человек?
Скрылся за железобетонной спиной своей постылой В. П.? Она, тупая, деревенская клуша, теперь рада.
Чему радуется, дура?
Он же умирает сейчас. Тихо, осознанно умирает, я — то знаю.
Однажды я спросила у его лучшего друга.
Сидели у меня на кухне, разговор, под коньяк струился теплый, душевный.
Г. вышел поговорить по телефону.
Я — не иначе, коньяк ударил в голову! — вдруг дерзнула:
— Скажи, у него раньше были женщины? Ну, не просто женщины, а, понимаешь…
— Понимаю. Нет, женщин не было. Он всю жизнь любит одну— единственную. Знаешь, как ее зовут?
— Скажи! — Губы меня не слушались, так стало вдруг страшно и горько.
— Власть.
Лучший друг невесело усмехнулся, а я, с той поры, возненавидела его люто.
Г. долго недоумевал, какая кошка пробежала вдруг между нами?
Теперь, Она, единственная ему изменила.
Сможет он пережить это? Не уверена.
Но В. П. этого понять не в состоянии. Она торжествует, и как попугай, заученно бубнит в телефонную трубку.
— Плохо себя чувствует. Спит. Будить не велел ни для кого. До свиданья!
Впрочем, на каком таком основании я пишу о ней «постылая»?!
Мало ли, что он говорил когда-то?
Вот ведь, плохо ему теперь. Белый свет не мил.
И укрылся он от всего белого света за ее спиной, не за моей.
Но смириться с этим я не могу.
И тысячный раз перебираю в уме сотни имен и фамилий, размышляя, кто бы еще мог позвонить Г. и кому, возможно, повезет побить брешь в круговой обороне железобетонной В. П.
За этим занятием меня застает не кто иной, как сам В., неожиданно появляясь на пороге кабинета.
Честь — не по чину.
Мог бы вызвать.
— Я хочу, чтобы вы встретились с Д.
— А он хочет? — Не удержалась. Вышло как-то глупо, по-хамски. Но он стерпел.
— Я доложу. Не думаю, что он откажет.
— Я ничего не буду для себя просить.
— Не сомневаюсь. Главное, не вздумайте просить за…. — В. неожиданно замялся. — Словом, вам ясно, я полагаю. Вопрос решен и обсуждению не подлежит.
— И что же я ему скажу?
— Говорить будет он. Вернее, предлагать. Вам нужно просто согласится.
Еду домой.
Возвращаюсь непривычно рано, еще светло, и я глазею по сторонам.
Похоже на прифронтовой город.
Опаленные стены, черные глазницы окон.
Там, внутри гуляет теперь ветер, я знаю.
Тот же ветер гуляет в моей душе.»
Некоторое время она молчала.
А потом, заговорила, обращаясь к безмолвному пространству казенного дома.
Но ведь он выжил! — сказала она громко, словно ожидая, что ей возразят. — Он выжил. И, судя по всему, научился жить по-другому….
Дом молчал.
И женщина снова взялась за письмо.
Старик и женщина. Год 2000
Однажды, они чуть было, не рассорились всерьез.
Знаете, — неожиданно призналась женщина, когда старик отдыхал, и в разговоре наступила пауза — нас ведь объединяют не одно, а целых два обстоятельства. Во— первых, мы оба родились в России.
Но есть еще кое-что.
Вы всю жизнь занимались психологией, а я — психолог по образованию.
Правда, работать по специальности почти не пришлось….
Она не закончила фразы, потому что старик неожиданно и резко остановился.
Глаза его злобно сверкнули из— под тяжелых век, и женщине стало не по себе — столько ярости и презрения было в этом взгляде.
Вот как? Коллега? Что ж, мои поздравления. Неплохой сценарий, совсем неплохой…
Я не понимаю
А вот это уже — швах!
Он пошел прочь, стараясь уйти от нее, как можно скорее.
Но быстро идти не мог, и потому смешно приседал и семенил ногами.
К тому же немедленно увяз в мелкой прибрежной гальке, отчего едва не упал.
Женщине стало безумно жаль старика, хотя вспышка внезапного гнева испугала и оскорбила ее.
Я действительно не понимаю, что вас так рассердило?
Она не понимает, какая милая наивность!
Бросьте!
Коллеги, вроде вас являлись ко мне в образе журналистов, социальных агентов, врачей и медицинских сестер, которые приезжали сделать укол.
Да, чуть не забыл! Были еще «случайные» попутчики в самолетах.
И соседи тоже были.
Но русская книга! Это, действительно, хороший трюк.
Я заглотал наживку. Но не обольщайтесь, вздернуть меня на крючок вам не удастся.
Скажите хозяевам, что рыба сорвалась.
Такое бывает.
И еще скажите, что я не стану больше работать ни на кого, и никто ничего не получит по моему завещанию.
— Все, все, что хранится здесь — он энергично ткнул пальцем в свой лоб — и только здесь! Посему не утруждайте себя поисками моего архива! — будет погребено вместе со мной. Теперь убирайтесь.
