Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер
– Ох, напугали вы меня! – Она нервно улыбается.
Взгляд у нее бегает в разные стороны, словно она прикидывает, сумеет ли убежать, если понадобится. Я пытаюсь перевести дыхание, убираю за уши растрепавшиеся волосы. Старательно выдавливаю улыбку.
– Можно войти? – спрашиваю шепотом.
– Мы готовимся к благодарственному молебну. – Тон сухой, официальный, словно я нахально вторглась на чужую территорию.
– Пожалуйста, – произношу я, протягивая к ней руки. – Мне просто нужно присесть, подумать. Помолиться.
– Да, – медленно говорит женщина. – Можно, наверное. – Она встряхивает пыльную тряпку и чихает. – Ну, если вам не помешает пылесос… Двери храма Божьего всегда открыты, как говорится.
Она включает пылесос и начинает водить им возле купели. Я иду по центральному проходу. Пристальные взгляды святых на витражах почти скрывает полумрак. Склоняю голову под этими взглядами. Иисус смотрит с презрением.
На цыпочках подхожу к алтарю, но женщина, полирующая перила, показывает налево, где ряд скамей заканчивается у входа в маленькую часовню. Вывеска на двери гласит, что это Гарвардская часовня для уединенной молитвы и тихих размышлений.
Вхожу. Сажусь на стул в дальнем углу, радуясь, что можно прислониться к колонне рядом. Потираю виски – вот бы еще умолк этот пылесос! Вскоре он и правда умолкает.
В часовне так тихо и спокойно, что кажется, будто я слышу, как оплавляются свечки у алтаря. Я долго-долго смотрю в арку окна… Наконец все цвета начинают сливаться, и маленькие фигуры, стоящие на коленях перед самодовольным Иисусом, тонут в них.
Подпись поясняет, что старинное окно было разрушено во время бомбежки Лондона. Профессора и бывшие студенты Гарварда собрали средства для реконструкции в память основателя университета, которого когда-то крестили в этом соборе. Судьба протянулась сквозь огромное расстояние, сквозь бурный океан к дальним мирам, дотянулась сквозь время, чтобы исправить разрушенное. Исцелить. Может быть, и Бог сделал то же самое, когда послал мне Эми в обличье Эсме.
Внезапная вспышка солнечного света. Окно загорается, и ярче всего светятся красные буквы в центре. VERITAS. Истина.
Мое сердце колотится. Молю, чтобы Господь направил меня, так же истово, как молилась когда-то о том, чтобы Эми вернулась живой и невредимой. Горькие слезы обжигают лицо.
– Помоги мне, – всхлипываю. – Прошу Тебя, помоги…
Чувствую справа движение и отрываю взгляд от окна. В дверях стоит молодой человек в серой рубашке и белом пасторском воротничке. Лицо мягкое, встревоженное.
– Простите. – Он входит в часовню. – Что-то случилось?
– Ничего. – Я вытираю лицо рукавом пальто.
– Если хотите поговорить…
– Нет, – быстро произношу я и заставляю себя улыбнуться, чтобы смягчить резкость. – Но спасибо.
Священник достает из маленького шкафа коробку свечей и зажигает одну, чиркнув спичкой. Огонек тусклый, неровный, но, постепенно разгораясь, становится выше и ярче.
Молодой пастор убирает коробку обратно в шкафчик и улыбается:
– Хорошо. Оставлю вас с миром.
Если бы это было так просто…
– Погодите, – говорю я. – Пожалуйста.
Указываю глазами на стул рядом. Слуга Божий принимает приглашение:
– Чем могу помочь?
Я закусываю губу:
– Вы решите, что я просто сумасшедшая, отчаявшаяся женщина, и, бог знает, может быть, это так и есть, но… – Я качаю головой.
– Продолжайте, – мягко говорит он.
Я с трудом заставляю себя взглянуть мужчине в глаза и спрашиваю, верит ли он в возможность реинкарнации.
Мой собеседник приподнимает брови:
– Признаюсь, не ожидал. – Улыбка у него скорее сочувственная, чем насмешливая. – Но вопрос не такой уж глупый. То есть совсем не глупый. – Он ерзает, стул под ним скрипит. – Видите ли, я полагаю, что на свете все возможно, может быть, даже реинкарнация…
– Но?..
– Но думаю, что вряд ли.
Сердце у меня будто падает.
– Это логика или вера? – спрашиваю я, хотя и не уверена, что это имеет значение.
– И то и другое. Это подрывает основы веры. – Он кладет руку на сердце. – Моей веры. Однако миллионы практикующих христиан думают иначе. Наша церковь обширна во всех смыслах: в ней есть место и для людей, которые верят в то, что другие могут счесть глупостью или несообразностью.
Я проглатываю комок и киваю.
– А почему вы спрашиваете? – Он склоняет голову набок.
– Просто так, – отвечаю я быстро. – Все эти предновогодние разговоры… Вы же знаете: новая жизнь, конец старой, мечты. Все во всем сомневаются, все анализируют.
– Это немного действует на нервы. Правда? Но в то же время и воодушевляет. Вселяет надежду. – Он кладет руку на мою. – В конечном счете все мы находим утешение в какой-нибудь вере: в буддизме, в христианстве или в «Манчестер юнайтед». Верить во что угодно лучше, чем не верить ни во что. Главное – чтобы вам это казалось правильным, истинным.
– Но как можно быть уверенным, что чувства не обманывают? – В моем голосе снова прорывается отчаяние.
– Ну разумеется, у нас у всех бывают сомнения, – говорит он, неторопливо пожимая плечами.
– Даже у вас?
Он встает и улыбается.
– Вы не поверите, – показывает он на свой пасторский воротник, – но это не спасает от минут колебаний. Да я бы и не хотел. Сам Господь каждый раз возвращает меня на путь веры – и от этого знания моя вера крепчает. – Он проходит мимо свечи, и пламя, затрепетав, гаснет. Струйка дыма поднимается, как маленький серый призрак. – Вот видите, – говорит священник. – Даже свет Божий иногда приходится зажигать заново. – Он зажигает свечу и уходит.
Над дверью висит красная табличка, на ней золотыми буквами – одно слово.
VERITAS
Я быстро отворачиваюсь и долго смотрю на вновь зажженную свечу. Сильное ровное пламя завораживает. Мне так не хватало яркого, ясного света надежды и опьяняющего тепла любви, так хочется снова почувствовать их жар! Может, Эсме – последний шанс… Если я решусь ей поверить.
Сходство девочки с Эми поразительно. Ее память о прошедших событиях сверхъестественна. Точность непостижима. Ни одна из тех подробностей, что она мне назвала, не упоминалась в прессе, не считая того, что Эми увлекалась «Spice Girls», а это вряд ли такая уж большая редкость для десятилетней девочки того времени. Эсме произносила каждое слово с непоколебимой уверенностью, без тени сомнения. Не могла же девочка, тем более маленькая, разыграть такой спектакль так безупречно, уверенно.
Отрываю взгляд от свечи. Смотрю вверх. Камни и арки потолка соединяются, как пальцы молитвенно сложенных рук. На одном из камней светится позолоченный шестиугольник, в центре которого по ярко-красному фону бегут золотые буквы.
VERITAS
Встаю, чтобы уйти, но задерживаюсь в дверях часовни. Смотрю на табличку над головой, на камень в потолке, на сияющий прямоугольник окна.
VERITAS
Тройное подтверждение.
Трижды повторенная истина.
Иду по проходу к дверям, потом выхожу на Боро-Хай-стрит. Все это время меня преследует эхо собственных шагов. Остановившись перевести дыхание, чувствую на себе чей-то взгляд – и нервно оборачиваюсь.
На меня глазеют пустые оправы из витрины оптики. Реклама бифокальных очков заверяет, что я все увижу в новом свете. Чувствую, как безумие шевелится внутри, словно паук в углу. Делаю глубокие, медленные вдохи, в точности как учил доктор Морган.
Это была идея Брайана – пойти к психиатру – последняя отчаянная попытка заставить меня начать новую жизнь. Вначале мы вместе ходили на прием к специалисту по проблемам переживших тяжелое горе – в душный кабинетик в местной клинике. Брайану понадобилось совсем немного времени, чтобы обратить на меня обвиняющий перст, вслед за прессой.
Сначала-то муж убеждал меня не обращать на писак внимания, говорил, что им нужен козел отпущения, раз уж полиция не нашла преступника. Говорил, что я была хорошей матерью, но в глазах у него читалось совсем другое. Черная тень сомнения.
Это я виновата, что Эми пропала. Это я за ней не следила, когда должна была стоять рядом, не спуская глаз. Это я отпустила дочь одну, через дорогу, играть без присмотра, лишь бы она не путалась под ногами.
Ответом на его нескончаемые обвинения были все те же знакомые до боли слова. До ворот парка от нашего дома каких-то пятьдесят метров, машин на дороге почти нет, на площадке она была вместе с подругой, ей было десять лет, она была разумной, смышленой девочкой. Ее должен был забрать надежный взрослый. Откуда мне было знать, что подружка убежит и бросит нашу дочь?
И вообще, чем я в этот вечер была так занята? Собирала нас обоих на вечеринку, важную для него и для его бизнеса. А он где был? На работе, заканчивал рекламу какой-то паршивой туалетной бумаги, которая вполне могла бы подождать день-другой. Разве что дело не в аврале, просто какой-нибудь большеглазой сослуживице не терпелось сделать себе имя. Мы оба не смотрели за ребенком.
