Анна Малышева - Зеркало смерти
Наташа грустно улыбнулась. Великий Лягух… Здесь ли он еще? Она прислушалась и, кажется, различила в нарастающем хоре его бас. «Ничего не меняется, – сказала она себе. – Вот и Анюта умерла, да и я тоже не вечна… Род приходит, и род уходит… Почему я вспомнила эту фразу? Ах да, я же была в гостях у священника. А Великий Лягух и сто лет спустя будет так же кричать на болоте, и луна будет такой же, и гора, и сосны на горе… Что я делаю здесь? Чего ищу? Пора возвращаться в Москву».
Она чувствовала себя невероятно разбитой, когда поднялась на гору и вошла в дом. Чтобы как-то занять время и отвлечься, Наташа включила приемник и взялась за уборку под аккомпанемент музыки и выпусков новостей. Подмела полы, вытерла пыль, навела порядок в кухонных и бельевых шкафах, даже вымыла окна. Она закончила уборку, когда уже вечерело, и теперь в самом деле устала до изнеможения. Выключив приемник, Наташа налила себе чаю и, усевшись за стол в кухне, сжала виски ладонями.
«Уеду завтра же, с утра, – твердила она себе. – Нечего тут делать. Паша прав – нужно все продать, все забыть. Как я смогу привезти ребенка сюда, где умирала вся моя семья? Никогда. Никогда больше я не проведу здесь лета!»
Ей показалось, что в висках застучала кровь, и она отняла ладони. Странно. Погода стояла ясная, теплая, совершенно летняя. Никаких признаков близкой грозы не замечалось, а в висках у нее давило только перед грозой… И все же этот противный, отчетливый стук, эта пульсация…
Женщина замерла, прислушиваясь. Теперь она отчетливо различила, что стук доносится не из ее головы, а откуда-то из глубины дома. Что-то негромко стучало там с удивительной механической размеренностью – будто метроном.
«Что это? АОГВ? Нет, ничего похожего. Форточка стучит?» В самом звуке не было ничего пугающего, но ей вдруг стало не по себе. Она встала, осторожно выбралась из-за стола. Выглянула в другую комнату. Еще не стемнело, и женщина с порога разглядела, что комната пуста, чисто вымытое окно закрыто. Тогда она обошла весь дом. Окна были закрыты, даже в комнате Анюты, которую пришлось долго проветривать…
Вечер был настолько тих, что казалось, слышался скрип прорастающей на грядках капусты. Других звуков не было – только заливистый хор лягушек, в котором все яснее различался голос Великого Лягуха. Но женщина больше не улыбалась. Стук повторялся, он шел откуда-то сверху. Она подняла голову, стараясь определить его источник, и увидела лестницу, ведущую на чердак. Люк был открыт – так его вчера бросил Павел, спустившись последним.
«Это кошка вернулась, – поняла она. – Как же ее звали? Марго? Маруся? Мурка? Как-то на «М». Я совсем про нее забыла! Что же с ней делать? Придется взять в Москву, не продавать же вместе с домом!»
Она стала взбираться по лестнице, прислушиваясь, останавливаясь через каждые две ступеньки. Стук становился все отчетливее, в нем было что-то невероятно знакомое, хотя и основательно забытое. Что-то из прошлого, из детства, что было неприятно вспоминать… Да не то что неприятно – страшно!
Она почувствовала беспричинный страх, замерев у чердачного люка. Откуда пришло это жуткое дуновение, этот смертельный ужас, наполнивший все ее тело, заменивший кровь, размягчивший кости? Она была го-това упасть и устояла, только схватившись за гнилые перила.
– Муся… – слабо позвала она. Имени кошки Наташа не вспомнила, но ей хотелось услышать звук собственного голоса. – Марго? Мурка?
Она никогда не считала себя способной на подвиги, но один подвиг все-таки совершила. Одолела последнюю ступеньку и приказала себе войти на чердак. Кошку она уже не звала – ей было слишком страшно.
В первый миг женщина не увидела ничего. Маленькое грязное окошко давало слишком мало света. Когда глаза привыкли к сумраку, Наташа огляделась. Все, как прежде – сгнившее ореховое кресло рококо, картонные коробки с рухлядью, старая обувь, сломанная лопата, куча всякого хлама, копившегося здесь годами. И над всем этим запустением громко, торжествующе слышался мерный сухой стук – будто кто-то долбил клювом крышу, будто капли падали на подоконник – тик-так, тик-так…
И тогда она увидела часы.
Ей часто случалось слышать или читать, что люди сознают, как сходят с ума, но никогда она не применяла этих описаний к себе. А теперь вдруг поняла, как это происходит. Просто что-то слегка сдвигается в мире – как подтаявший лед на реке или мороженое, которое вдруг начинает сползать с палочки, или капля, которая висит-висит на ветке да вдруг упадет…
…Так-так, так-так…
Часы с кукушкой, остановившиеся в незапамятные времена, сломанные безнадежно и так же безнадежно забытые, теперь пошли. Маятник громко щелкал, а стрелки показывали точное время – Наташа машинально взглянула на свои наручные часы. А затем присела на пол, рядом с чердачным люком. Ей удалось не упасть, сохранить хотя бы часть сознания. Она сидела на пыльных досках и смотрела, как мерно, очень заметно дергается длинная стрелка, отмечая ход минут. А потом стрелка дошла доверху и остановилась…
– Девять, – сказала Наташа.
Наверху приоткрылась дверца, и оттуда высунулась кукушка. Она попыталась что-то выкрикнуть, но вдруг захрипела и беспомощно повисла на рычаге. Дверца старалась захлопнуться, но ничего не выходило – она каждый раз ударяла птичке по голове, отчего та дергалась, как в конвульсиях.
И тут Наташа засмеялась.
Она смеялась до тех пор, пока какой-то последний часовой, стойко оставшийся на страже разума, не закричал, что наступает безумие, нужно немедленно остановиться, пока не поздно, бежать отсюда, бежать…
Глава 4
Она спустилась почти на ощупь, закрыв за собой чердачный люк. Постояла внизу у лестницы, держась за перила и прислушиваясь. Ей казалось, что если она опять услышит этот стук, то окончательно сойдет с ума. Но теперь было тихо.
Охотнее всего Наташа уехала бы в Москву, но поняла, что не дойдет до станции – ноги подгибались, ей едва удалось добраться до родительской спальни. Там она упала поперек кровати и закрыла глаза. Через неплотно пригнанные рамы до нее донесся голос соседки – та кого-то отчитывала на своем участке, в нескольких шагах отсюда. И это успокаивало – Наташа окончательно пришла в себя и даже слегка удивилась, почему испытала наверху такой мистический ужас.
Значит, придется провести ночь здесь. Одной. И дело не в том, что дом никогда не бывал так безлюден. И не в том, что она боялась одиночества. Но эти часы…
Отец сломал их в тот вечер, когда узнал, что жена не выживет, что осложнения после родов слишком серьезны, к врачу она обратилась поздно – мешали дети и домашние дела… И страшные боли, которые она молча перемогала последние полгода, означают не что иное, как близкую смерть. Он вернулся из больницы уже пьяным, дома выпил еще, а потом – так рассказывали братья – ударил пустой бутылкой по часам с кукушкой, когда им вздумалось заявить о себе в час ночи. На этом часе они и остановились. После похорон матери часы отнесли на чердак. Отремонтировать их никому и в голову не пришло – было не до того.
Наташа не помнила этой сцены – ей было всего три года, когда умирала мать, да и к тому же в час ночи она наверняка спала. Зато хорошо помнила кукушку – поиграть с этой птичкой, поймать ее в кулак было ее заветной мечтой. Но будучи девочкой послушной, она на это не решалась. Анюта и кукушки не помнила. Историю о сломанных часах сестры знали только со слов Ивана – тому было тогда уже десять лет и он присутствовал при всей сцене от начала до конца.
Шли годы, а часы так и оставались на чердаке. Сейчас Наташе пришло в голову, что, скорее всего, они не были безнадежно сломаны… А может, не были сломаны вообще – никто этого не проверял. От удара стрелки остановились, а внутри что-то хрустнуло – так вспоминал Иван. Дверца с кукушкой немного перекосилась и отошла в сторону, так что можно было разглядеть птичку. Часы наверняка можно было починить, но никто в семье не хотел их больше видеть, никто не скучал по жутковатой смуглой кукушке, грубо вырезанной из дерева.
– Боже мой, – Наташа перевернулась на спину. Теперь она глядела в потолок, широко раскинув руки на ватном одеяле. – Они пошли. Они даже показывают точное время.
Это пугало ее больше всего. Часы могли пойти сами собой от какого-нибудь сотрясения. Например, в них могла забраться мышь и толкнуть какое-нибудь колесико… Но самостоятельно подвести стрелки ни мышам, ни деревенским ходикам было явно не под силу.
Как давно они шли? Конечно, все время, пока она занималась уборкой. Если бы не включенный приемник, она услышала бы часы намного раньше. Теперь, закрыв за собой чердачный люк, Наташа не слышала ничего. Идут они еще или нет?
«Кто их мог завести? Кто их починил? Еще вчера они были сломаны, все в пыли, я же сама смотрела. Паша? Да он не умеет! Соседи? Глупость. Бродяга? Залез в дом и тайком починил?! Чего ради?»
Она еще раз прошлась по дому, заглянула в каждый уголок, в каждый шкаф. Никого не нашла, выяснила, что ничего не пропало, но это ее не успокоило. Ноги понемногу начинали ее слушаться, но стоило подумать о часах, идущих наверху, или взглянуть на закрытый чердачный люк, как ею снова овладевала слабость.
