Артур Апфилд - Из собрания детективов «Радуги». Том 1.
Бони закурил очередную сигарету из сильно отощавшей пачки. Он был недоволен медленным продвижением расследования, и Уолтерс догадывался об этом.
— Личные вещи Стенхауза — на скамье позади вас, — небрежно бросил он. — Ближайший его родственник проживает в Элморе, Квинсленд. Среди вещей — чековая книжка на сумму около пятисот фунтов. Вполне соответствует его доходам. Однако есть еще справка, выданная другим банком тридцатого июня этого года. Оформлена на имя Джорджа Маршалла. Расходов на выплату по чекам не значится, в графе «Приход» зарегистрирован лишь один вклад на сумму семьсот пятьдесят фунтов, внесенных наличными. Дата поступления совпадает по времени с отпуском, который Стенхауз провел в Перте. В банке должен быть образец подписи Джорджа Маршалла. Мы сличим его с почерком Стенхауза, и, если счет принадлежит ему, будет интересно узнать, откуда взялись эти деньги.
— Может быть, наследство жены?
— После нее остались лишь недорогие украшения. Все они вон в той шкатулке. Там же золотые часы, пара запонок и булавка для галстука с опалами. Что до запонок и булавки, то я бы не прочь иметь такие же.
— С опалами? — повторил Бони с едва заметным проблеском интереса. — Какого цвета?
— Черного. Впервые такие вижу. Добыты, думаю, на приисках Лайтнинг-Ридж?
— Наверное. Насколько мне известно, это единственное место, где найдены черные опалы.
Бони подошел к скамье и открыл старомодную жестяную шкатулку. Он вернулся с коробкой для сигар, из которой извлек двое золотых часов.
— Женские и мужские, не так ли? — пробормотал он. — Одни, видимо, принадлежали его жене. Еще ее кольца и жемчужное ожерелье. Не странно ли, что человек, так плохо обращавшийся с женой, хранил ее драгоценности? А вот медальон с его портретом. Наверное, подарил ей, когда они еще были влюбленными.
Бони отложил в сторону часы, медальон и ожерелье и с полминуты задумчиво смотрел на них. Инспектор Уолтерс молчал. Ему вдруг стало чуть-чуть грустно… Бони вынул из маленькой коробочки запонки — два опала в золотой оправе. Было не похоже, чтобы их хоть раз надевали. С завистью вздохнув, Бони положил их обратно. На булавке с опалом взгляд его задержался дольше. Опал и в самом деле был великолепен. В глубине темного облака играло и переливалось изумрудное море, и, когда Бони слегка повернул лежащий у него на ладони камень, по изумрудному морю пробежало малиновое пламя.
— Я бы тоже от такой вещицы не отказался, Уолтерс. Знаете, сколько она стоит?
— Понятия не имею. Фунтов пятьдесят, наверное?
— Гораздо больше. По крайней мере вдвое. Вы только посмотрите на это чудо! Эх, Уолтерс, мне бы миллион, я бы такого накупил… Опалов, агатов, рубинов, жемчуга. Брильянты можете оставить себе.
— Миллион фунтов? — рассудительно повторил Уолтерс. — Нет, мне миллион ни к чему. Слишком хлопотно тратить, а хранить — еще хлопотнее. Пятьдесят гиней в неделю до конца жизни меня вполне устроили бы.
Бони благоговейно положил булавку на ее черную шелковую подушечку, отметив, что имя ювелира на внутренней стороне крышек обеих коробочек соскоблено. Часы его не заинтересовали, хотя он и определил их стоимость в тридцать фунтов каждые. Уолтерс молча смотрел, как Бони одну за другой складывал вещи обратно в сигарную коробку, а потом положил ее обратно в жестяную шкатулку. Вернувшись к столу, он спросил, есть ли в участке телефонный справочник.
— Конечно, нет, — отозвался Уолтерс. — На кой дьявол его здесь держать? Ближайший телефон — в Бруме.
— Нашли бы телефон и адрес Плутона, позвонили бы ему и попросили сообщить имя и род занятий человека, превратившего Джеки Масгрейва в лошадь.
Уолтерс взорвался:
— Черт бы его побрал, вашего Джеки Масгрейва, будь он теперь лошадь, корова или черепаха! Что у вас на уме, Бонапарт? Валяйте, выкладывайте!
— Ничего особенного. Просто люблю пошутить. Сейчас собираюсь чего-нибудь выпить и лечь спать. Вы идете?
— Иду, будь я проклят. И не просто иду, а лечу — завтрашним самолетом в Брум. Возитесь с этим делом сами. Никогда не встречал таких типов, как вы, Бони. Телефонные справочники! Аборигены, превращающиеся в лошадей! Миллион фунтов на какие-то цветные стекляшки! Я за цистерну виски не согласился бы быть вашим начальником.
Бони улыбнулся, потом не выдержал и рассмеялся. Уолтерс протопал за ним к двери. Когда тот запирал дверь участка, Бони сказал:
— Шефу известны мои методы, дорогой доктор Ватсон!
9
Любезность за любезность
В восемь утра, когда Ирвин повез инспектора Уолтерса на аэродром, обитатели Лагуны Эйгара занимались своими обычными делами. Заверив Уолтерса, что дело об убийстве констебля Стенхауза будет успешно закончено, Бони прогуливался на веранде гостиницы, куря третью после завтрака сигарету.
Бар был открыт, но посетителей не было. Бармен Тед Рамсей возился на заднем дворе. Гунн грузил пустые бутылки на запряженную четырьмя осликами повозку, собираясь к бутылочному кольцу. Лавочник подметал каменистую улицу перед своим магазинчиком, а дети гонялись за козами, чтобы их подоить.
Погода стояла обычная для этого времени года. С ясного неба пригревало солнце, и над дорогой, по которой недавно проехал пикап Ирвина, все еще висело золотистое облако пыли. Куры копались в дорожной пыли, а поодаль от поселка, на дне высохшего ручья, разбили стоянку аборигены, сидевшие сейчас возле курящегося синеватым дымком бревна.
Повсюду царили порядок и спокойствие, за исключением гостиничной кухни. Войдя туда, Бони узрел разъяренную миссис Рамсей и заплаканную девушку, которая прислуживала за столом и убирала в номерах. Сейчас ей было громогласно приказано «убираться». Угодить миссис Рамсей было невозможно, а разгневать — очень легко. В ответ на учтивый вопрос Бони о причинах ее раздражения она пустилась жаловаться: муж пьет, в гроб себя вгоняет, повар — старый неряха и пропойца, служанка — дрянь ленивая, чтоб им всем сгореть вместе с пивной окаянной!
— Повар-то он хороший, этого у него не отнимешь, инспектор, — говорила миссис Рамсей, моя оставшуюся после завтрака посуду. — Но ведь с него глаз спускать нельзя, а то он курит, когда готовит, и пепел в еду роняет. А все муженек мой, от него все зло. Мало того что сам налижется, так еще и повара напоит. Вон, сейчас оба во дворе — блюют. С этого у них каждое утро начинается. А завтрак мне пришлось готовить, да еще позаботиться, чтобы у инспектора Уолтерса от нашего заведения приятное впечатление осталось. Один только Гунн по-настоящему помогает. Вот за кого мне замуж надо было выйти.
— «Мы часто сожалеем, что не поступили иначе, хотя именно это «иначе» нас и погубило бы», — процитировал Бони и взял кухонное полотенце.
— Гунн меня погубил бы? Как бы не так! Я с ним одним мизинцем справилась бы, — заявила миссис Рамсей и посмотрела на Бони. Изумление прогнало из ее разгневанной души все, что тяготило ее в это прекрасное утро. — Нет-нет, инспектор, и не думайте вытирать посуду!
— Отчего же? Я не разобью, не бойтесь, — проговорил Бони. — Мне надо дождаться констебля Ирвина с аэродрома, и лучшего занятия, чтобы скоротать время, не придумаешь. К тому же, миссис Рамсей, мне нужно вас как-то задобрить, прежде чем попросить об одолжении.
— Ах вот в чем дело! — воскликнула она, утирая нос-пуговку всей своей ручищей от ладони до локтя. — Полицейские, бармены, фермеры, богачи или нищие — все мужчины одинаковы. Поставьте их на стол, и я их разложу по полкам. Тарелки, я имею в виду. Бьюсь об заклад, вы женаты, у меня глаз наметанный. Но вы продолжайте, мне не терпится узнать, на что вы нацелились. Уж конечно, не на меня, могу поручиться.
— Только сначала приободритесь. Ну-ка, счастливая улыбка, глубокий вдох, жизнерадостный смех. Вот так-то лучше. Нам с Ирвином снова надо кое-куда съездить, возможно, на несколько дней. Вы не могли бы снабдить нас хлебом и вареным мясом?
— И только-то? Ну конечно, мистер Бонапарт. Когда вы едете?
— В начале десятого, я надеюсь. Комнаты, пожалуйста, пока оставьте за нами.
— Ладно, запру их, будут вас дожидаться.
Миссис Рамсей кончила мыть посуду, прошлась губкой по раковине и вытерла руки о передник. Бони продолжал возиться с посудой, и миссис Рамсей попыталась отнять у него полотенце.
— Давайте, давайте, сама дотру.
— Я поработаю, пока вы сходите за хлебом и мясом. Вы давно здесь живете?
— Давно. Даже слишком — целых восемнадцать лет. В этой гостинице мы с Тедом пять лет. А раньше старателями были. Нашли жилу, подзаработали и купили долю в этом заведении.
— Вы, наверное, всех в этих краях знаете?
— Это точно. Всех мужчин, женщин и детей. Коз — и тех узнаю, — ответила миссис Рамсей, доставая кусок вареной говядины из огромного холодильника. — Люди здесь хорошие — работают много, живут нелегко. Паршивую овцу редко встретишь. Как насчет свежих отбивных? На костре поджарите.
