Джеймс Берк - Блюз мертвых птиц

— Помоги мне, — сказал он.

— Нет, — ответил я.

— Это еще не конец.

— Нет, это конец.

— Думаешь, я зашел слишком далеко со стариком?

— Какая разница, что я думаю? — ответил я, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Он заслужил это. И ты это знаешь. Этот старик — воплощение зла, самое настоящее. И это ты тоже знаешь.

— Ну да, наверное, — ответил я неохотно, отвернувшись, чтобы он не видел моего лица.

— Это что еще за ответ? — спросил он. — Давай, Дэйв, не молчи.

Я развернулся и отправился к дому. Я слышал, как он натужно поднимается вверх по насыпи, волоча за собой канистру с бензином, словно какой-то мифический персонаж, толкающий огромный камень вверх по склону.

В глубине души я понимал, что не совсем справедлив по отношению к Клету. Все-таки жизнь — это не игра на баллы, и нельзя оценивать себя или кого-то другого по одному поступку, хорошему или плохому. Мне потребовалось полжизни, чтобы выучить этот урок, так почему же сейчас я вел себя иначе? Клет поступил неправильно, но в то же время и его можно было понять. А что, если бы наша ситуация вновь изменилась не в лучшую сторону? Что, если бы Алексис Дюпре получил бы еще один шанс наложить свои мерзкие руки на Гретхен Хоровитц и Алафер?

Тех, кто жестко осудит Клета за его поступок, я бы спросил, не доводилось ли им оставлять на подоконнике чай призраку мамасан, убитой ими собственноручно много лет назад. А что бы они чувствовали, зная, что бросили осколочную гранату в нору, где ее дети пытались спрятаться со своей матерью? Для Клета это вовсе не гипотетические вопросы. Это воспоминания, поджидавшие его всякий раз, когда он пытался заснуть.

Я стоял на газоне и мог видеть гараж, подъездную аллею и высокие дубы на переднем дворе. Я повернулся и посмотрел на Клета, все еще ковыляющего за мной с канистрой бензина в руке.

— Что у тебя на уме, солдат? — спросил я.

Он поставил канистру на землю, грудь вздымалась и опускалась под рубашкой. Я подошел к нему, снял свой плащ и накинул ему на плечи. Позади него я видел, как Алафер и Гретхен у русла засохшего ручья помогают Хелен Суле и Ти Джоли подняться на ноги.

— Это еще не конец, — произнес Клет.

— Ты прав, ответил я, — конца не существует.

— Хреново выглядишь, — сказал он мне.

— Я в порядке. Это просто царапина.

— Нет, я вижу выходное отверстие. Алафер ошиблась, Дэйв. Ты истекаешь кровью. Сядь в беседке, я скоро вернусь.

— Ты знаешь, что я не отпущу тебя одного, — ответил я.

Но адреналин последних пятнадцати минут постепенно выветривался из моей крови, как улетучивалась и моя уверенность. Двор, дом, плантация, пальмовые деревья и заросли азалии и камелии, покрытые цветами, то всплывали в фокусе моего зрения, то снова скрывались за пеленой, словно кто-то играл с зумом на фотоаппарате.

— Держись, Дэйв, — хлопнул Клет меня по плечу.

Он зашел в дом через дверь на кухню под звуки бензина, плескавшегося в канистре, с сигнальными факелами, торчащими из карманов брюк, и в моем плаще, накинутом на плечи. Я пошел за ним и невольно отшатнулся, таким горячим был воздух, встретивший меня в доме. Огонь от пожара, устроенного Гретхен на кухне, распространился по коврам, вскарабкался по стенам и уже лизал потолок. Дым поднимался грязными завитками через отверстие в потолке, вероятно, здесь когда-то проходила вытяжная труба газового нагревателя.

— Клет! — крикнул я. Мне ответила лишь тишина.

— Клет! Ты где? Здесь уже разгорается не на шутку!

Я увидел открытую дверь, свисающую с петель в коридоре, у которой на полу стояла канистра с бензином. Снизу доносились звуки металлического лязганья, стук труб друг о друга и чьи-то тяжелые прыжки на бетонном полу. Я отправился вниз по лестнице, держась за перила. В печи центрального отопления горел одинокий огонек, и я видел тени, пляшущие на стенах, но не мог разглядеть Клета.

— Что ты там делаешь? — крикнул я в темноту.

— Они подвесили ее и выбили из нее всю дурь, — крикнул он в ответ.

Варина Лебуф лежала на полу, окруженная кусками штукатурки и кусками водяной трубы, которую Клет выломал из потолка. На ее запястьях блестели браслеты двух пар наручников, и когда она взглянула на меня, я с трудом узнал ее лицо.

— Она говорит, что Пьер сказал своим отморозкам сделать это, — сказал Клет.

Несмотря на свои раны, он поднял Варину, положил ее себе на плечо и отправился вверх по лестнице, неся ее словно мешок с удобрениями.

— Я тут все закончу, — сказал он, — выведи ее на воздух.

— Клетус, пора рвать когти.

— Еще нет, — упрямо ответил он.

Я не без труда вытащил Варину на газон, а Клет снова скрылся в доме. Я не знал, понимает ли она, что происходит вокруг нее. Я знал, что она порочна и безнравственна, что она использует людей, избавляясь от них, когда они перестают быть ей полезны. Я знал, что она бессердечная, бездушная и самовлюбленная особа, которая не понимает иных эмоций, кроме собственной боли или наслаждения. Но я понимал, что не мне ее судить. Конечно, она считала себя нормальным человеком и верила в то, что поступала лишь так, как того требовали обстоятельства. Ирония в том, что во многих аспектах ее точка зрения была весьма похожа на точку зрения Ти Джоли. Они выставляли себя на продажу по-разному, но, тем не менее, они обе были на продажу.

Я оставил ее на газоне и вернулся в дом. Клет зигзагами облил бензином весь первый этаж дома и уже вернулся на кухню, где в раковине лежала перевернутая канистра. Он вытащил сигнальные факелы из заднего кармана и посмотрел прямо на меня, ожидая, что же скажет его партнер по патрулю в старом Первом квартале Нового Орлеана. Его лицо было белым, как бумага, то ли от потери крови, то ли от усталости. Я чувствовал жар от стены, отделяющей кухню от столовой.

— Я проверил кабинет старика, сказал он, — он стерилен. Мы никогда не докажем ничего из того, что узнали об этих людях. Приятель, я уверен, что поступаю правильно. Эти парни все еще могут быть поблизости.

Он ждал моего ответа.

— Дэйв?

— Давай, — сказал я.

Клет Персел открутил пластиковую крышку сигнального факела, перевернул ее, чиркнул кончиком по зажигательной полосе и бросил нестерпимо яркий факел в гостиную. Либо потому, что дом уже разогрелся от начатого Гретхен пожара, либо от притока холодного кислорода с улицы комнаты мгновенно наполнились розоватым светом, напоминающим закат во время зимнего солнцестояния. Свечение становилось все ярче и, казалось, пронизывало обои, дубовые полы, ореховые балюстрады, антикварную мебель и книжные полки, заполненные редкими экземплярами книг в кожаных переплетах. Мы, пятясь, покинули кухню, выйдя через дверь на ночной холод, наблюдая, как дом загорался в странной и непреклонной последовательности, словно кто-то бегал из комнаты в комнату, включая лампы в красных абажурах.

Я не слышал звона бьющегося стекла, не слышал взрывов газа или громкого треска, возвещавшего о кончине деревянных построек и перекрытий в огне пожара. Вместо этого плантация «Кру ду Суд» тихо оседала, шепотом досказывая ветру последние страницы своей истории. Искры срывались с крыши, и единственное земное напоминание о рабах и заключенных, построивших и ухаживавших за плантацией все эти годы, постепенно исчезало в облаке дыма.

Мы с Клетом направились к руслу высохшего ручья к Алафер, Хелен и Гретхен. Наши ранения были серьезными, но мы знали, что выживем. Мы шли не в ногу друг с другом и со всем миром и, осознавая это, держались друг за друга, как два человека в шторм, а дом позади нас горел так ярко, что наши спины, должно быть, светились от жара.

Эпилог

Весной мы с Молли и Алафер вернулись в наши излюбленные места в Ки-Уэст, а спустя три дня к нам присоединился и Клет Персел, поселившийся в мотеле на самом берегу. Ки-Уэст — прекрасное место, во многом напоминающее мне Новый Орлеан, с характерными домишками, похожими на имбирные пряники, пальмами и ощущением благородного упадка в атмосфере неонового показного разврата, который на самом деле был не более чем иллюзией. Хотя когда-то это действительно было так. Как и южная Луизиана, Ки-Уэст зародился как оторванный от основного мира уголок французской и испанской колониальной истории, мигрировавший через Карибское море и закрепившийся на южной оконечности Соединенных Штатов.

Культура здесь была прямо противоположна эпохе Просвещения. Местное население составляли в основном пираты и рабовладельцы в компании мулаток и испаноязычных проституток, а также американские искатели приключений, надеющиеся обрести персональные феодальные княжества в Вест-Индии и Никарагуа. Под показушной шелухой христианства прятался языческий мир. Это было убежище людей, которые никогда не смогли бы жить в обществе англосаксонского происхождения под предводительством потомков пуритан. Роскошь и корысть заменяли общественную мораль, а те, кому это не нравилось, могли отправляться копать картошку в Джорджии.