Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва - Эдуард Анатольевич Хруцкий
– Что это у тебя, Игорь?
Полковник с изумлением посмотрел на часы:
– Чудо чудное, диво дивное.
– Откуда они?
– Вещдок по делу Сергунова.
– Так они же были сломаны.
– А Осипов у нас для чего?
– Умелец. Ему не в сыске работать, а часовщиком на Неглинке.
– Ну, это ты, Борис, напрасно. Он паренек старательный.
– Слишком. Видимо, вчера он дежурил и починил этого монстра. Ну, как дела в особой группе?
– Кража лихая. Взяли Лимарева.
Смолин присвистнул:
– А еще что?
– Дальше мелочи. Ковку, плитку расписную, каминный экран. Главное – Лимарев.
– Ну-с, и какие у тебя суждения на этот счет? – Смолин встал, подошел к окну, забарабанил пальцами по стеклу.
– Свидетелем по делу проходит Славский.
– Сергей? Наш бородатый красавец? Ты думаешь, он?
– Не исключаю.
– Не похоже. После освобождения окончил институт, работает, ни по каким делам не проходит.
– Знаешь, конь леченый, вор прощенный…
– Да, это так. Я помню, как он прикрывал Хомутова. Боялся. Мальчиков его боялся.
– Хомутов. А это же идея.
– Его же расстреляли?
– А мальчики?
– Уголовная шпана. Рыбы-прилипалы. Их профессия – разбойные нападения.
– Так в Зачатьевском грабеж. Вульгарный грабеж.
– Тоже правильно, я не подумал.
– Понимаешь, целое выстраивается: Славский и мальчики Хомутова.
– А сбыт?
– Патрушев.
– Пожалуй, это можно использовать как версию. Но учти, Игорь, как одну из версий. А у тебя их должно быть минимум пять.
– Пока одна только. Хочу повидать Шейкмана.
– Куда проще. Пойди в Дом кино, он там в бильярдной крутится каждый день.
Двор Вадиму понравился. Хороший был двор. Настоящий старомосковский. Таких уже мало остается в городе. Приезжают крепкие ребята с кранами и бульдозерами. Разбивают клин-бабой видавшие виды дома. Выкорчевывают отвалами зелень. Площадку готовят. Для нового сверкающего стеклами архитектурного шедевра с разноцветными лоджиями. И стоит он на пустыре. Одиноко, как солдат на посту. Современный, сверкающий, удобный.
Но только не дом сломали веселые ребята-строители – они под корень выкорчевали кусок старой Москвы. Разрушили нравственный микроклимат. Разорвали десятилетиями налаженные человеческие связи…
Вадим рос в таком дворе. Зеленом, уютном. С десятками закоулков, удобных для мальчишеских игр, с сараями у забора, где жильцы дома, народ трудовой, устраивали мастерские. С волейбольной площадкой, которую для них, пацанов, построили взрослые.
Вернувшись из школы, бежал он на площадку, где дотемна резались в волейбол. Тогда не было призов типа «Кожаный мяч», спортклубов не было, соревнования были. Играли двор на двор, улица на улицу, выбирая чемпиона. Победители ехали в Парк культуры имени Горького, на негласное первенство Москвы. Многого тогда не было. Например, понятия «трудные подростки».
Во дворах были свои порядки, вернувшиеся с работы, стукавшие в домино взрослые внимательно следили за порядком во дворе. Великая сила двор.
А сейчас люди десятилетиями живут в новых домах-красавцах, а своих соседей не знают.
Что и говорить, хороший был двор, и очень он понравился Вадиму. Жизнь в нем текла неспешная, летняя.
Сушилось белье на веревках, сидели у подъезда старушки.
Дом, в котором жил Силин, стоял в глубине. Крепкий дом, четырехэтажный, сложенный из добротного кирпича.
Вадим пошел к нему мимо песочниц, клумбы с цветами, под любопытными взглядами старушек. Он вошел в прохладный подъезд и понял, что ему опять не повезло. Квартира Силина находилась на последнем этаже. А пролеты были здоровые. Но ничего не поделаешь – идти надо.
Изменения формы общественной жизни никак не отразились на настенных надписях подъездов. Все те же извечные «Нина + Коля = любовь» и, конечно, сведение счетов, извечное выяснение, кто же из юных обитателей подъезда дурак.
Дверь 26-й квартиры говорила о том, что в доме этом хозяина нет. Все двери на площадке были аккуратно обиты разноцветными кожзаменителями, некоторые даже простеганы золотистой проволокой и украшены похожими на солдатские пуговицы шляпками кнопок. Только из дверей квартиры Силина торчали клочья грязной ваты и разорванная мешковина.
Номера не было. Просто кто-то на деревянной раме мелом написал: 26.
Вадим нажал кнопку звонка. Тихо. Он надавил сильнее. Звонок молчал. Тогда он постучал кулаком в филенку. Постоял, прислушался. В квартире кто-то был.
Вадим отчетливо слышал шум за дверью. Он повернулся спиной и ударил каблуком.
– Иду, иду, – послышался голос в глубине квартиры. Дверь распахнулась. На пороге стояла пожилая женщина с мокрым распаренным лицом. Она устало провела тыльной стороной ладони по мокрому лбу и спросила ровным, без интонаций голосом: – Вы к кому?
– Силин Петр Семенович здесь живет?
Женщина посмотрела на Вадима и так же равнодушно спросила:
– А вы кто?
– Вы, видимо, его жена, Мария Петровна?
– Да.
Она даже не удивилась, откуда этот незнакомый человек знает ее имя.
– Вы, наверное, из милиции?
– Да.
– Проходите. – Женщина устало посторонилась, открывая дорогу.
В квартире пахло стиральным порошком и мокрым бельем. Коридор был пуст, только на стене висел старенький велосипед без колес.
– Проходите в комнату.
В этой квартире поселилась нужда. Это было видно по табуреткам, заменяющим стулья, по мебели, которую кто– то, видимо, выкинул за ненадобностью, а она прижилась в этой квартире.
Но все же люди жили здесь хозяйственные. Комната была чистой, на шатком столе в стеклянной банке стояли желтые цветы, которые в изобилии растут на пустырях, названия их Вадим не помнил.
Хозяйка обмахнула тряпкой табуретку.
– Садитесь.
Она сама опустилась на стул, внимательно глядя на Вадима.
– Вы кто же будете?
– Я из Управления внутренних дел.
– Это как же, не из милиции, значит?
– Из милиции. Я работаю в уголовном розыске.
– В розыске, – Мария Петровна замолчала, осознавая незнакомое слово, – в розыске…
– Да, Мария Петровна, в уголовном розыске, – повторил Вадим. – Фамилия моя Орлов, зовут Вадим Николаевич. – Он полез за удостоверением.
– Да не надо мне вашей книжечки, я в них ничего не понимаю. Я вам и так верю. Вы из-за мужа или сын чего натворил?
– Мне нужен ваш муж.
– Ну, слава богу, а то я за Мишку, сына, душой извелась, вдруг, как отец, таким же станет. – Она провела рукой по глазам.
В комнате, залитой ярким солнечным светом, она уже не казалась пожилой. Просто нелегкая жизнь и заботы состарили ее.
«Ей не больше сорока пяти», – подумал Вадим.
– Что смотрите, старая? А какие мне года, – Силина улыбнулась печально, – мне тридцать девять всего. Всю жизнь мне этот алкаш поломал. Одна радость – сын. Вон, видите, телевизор собрал.
На тумбочке стоял экран. Просто один маленький экран от старого аппарата КВН. Он, словно глаз, смотрел на Вадима уверенно и гордо. Панель с лампами и хитросплетение проводов устроились на подоконнике.
– Он у меня в ПТУ учится, руки золотые.
