Светлана Алешина - Радость вдовца
— Я тогда жила в Карасеве, — улыбнулась я, не забывая орудовать вилкой.
— А пришла перестройка, — продолжил Ефим Григорьевич, — и теперь у Бориса Исаевича свои рестораны…
— Это не единственный его ресторан?
— Есть еще один, «Дон Хуан» называется, там мексиканская кухня.
— У Войцеховского есть враги?
— Враги? — директор задумался. — Вообще-то, мне кажется, Борис Исаевич старается со всеми ладить. Платит кому положено и все такое…
— Понятно, — кивнула я, — это так называемая «крыша». Но, может, у него есть конкуренты? Ведь «Триумфальная арка» в престижном районе, неужели вы ни у кого не перебиваете клиентов?
— Здесь есть еще пара ресторанов и одно кафе поблизости, — задумчиво выпятив губы, произнес директор, — только ни они нам, ни мы им не конкуренты. В «Колизее» итальянская кухня, в «Тройке» — русская, а в «Шапито» — вообще непонятно какая. Не советую вам туда ходить.
— Ладно, не пойду, — усмехнулась я. — Значит, такой инцидент, как вчера, у вас произошел впервые?
— В первый и, надеюсь, в последний раз, — торжественно изрек Ефим Григорьевич.
— Вы не проверяли посуду, которую вчера убрали с нашего стола?
— О-о, я Сержа уволю, — трагически воскликнул директор, — я уж и так ему сделал нагоняй. Он, стервец, и сам перепугался и от греха подальше, как он говорит, решил быстренько все убрать со стола. Я, конечно, тоже виноват, должен был проследить. Только вы меня поймите, никогда у меня такого не было — растерялся.
— Ну, не корите себя, — посочувствовала я ему, — вы же в этом не виноваты.
Подошел Жорж, чтобы поинтересоваться, не нужно ли чего еще. Я поблагодарила его и попросила персикового сока. Он уже собрался уходить, но Ефим Григорьевич остановил его и, поднявшись, что-то прошептал ему на ухо. Жорж понимающе кивнул и отправился на кухню.
— Приходите к нам еще, Ольга Юрьевна, — радушно заулыбался директор, опустив на стул свои мощные ягодицы, — уверяю вас, подобное больше не повторится.
— Я бы с удовольствием, Ефим Григорьевич, только вот вчера у вас здесь ужинали трое…
— Да-а, — с сожалением качнул головой директор, — времена такие — никуда не денешься от этих бритоголовых. Вроде бы и музыка не для них, и спокойно у нас, и обслуживание на уровне, но вот… — Он опять растопырил пальцы-сардельки и тяжело вздохнул. — Как магнитом их сюда тянет. Но у нас охрана… — как-то неуверенно произнес он, покосившись на длинного бугая у входа. — Стараемся держаться.
— Не расстраивайтесь, Ефим Григорьевич, — ободряюще улыбнулась я, — все проходит, и их время пройдет. Будем и мы когда-нибудь жить в цивилизованной стране. Лет через семьдесят, — добавила я.
— Ха-ха-ха, — негромко рассмеялся директор, — через семьдесят.
На подносе Жоржа, кроме заказанного сока, стояла бутылка «Шато де Берн».
— Это вам, — улыбнулся Ефим Григорьевич, принимая бутылку у Жоржа, — вы вчера такое же заказывали… От заведения.
— Нет, — попробовала я было отказаться, но толстяк так меня упрашивал…
Глава 5
Из машины я позвонила в офис компании «Венера». Трубку взяла секретарша. По голосу я немедленно определила: сухая зануда. К тому же явно немолодая. Ну да, а ты хотела, чтобы Кристина Леонидовна позволила находиться рядом с мужем какой-нибудь длинноногой красотке?
— Офис компании «Венера»… — раздался в трубке ее спокойный голос.
— Добрый вечер. Мне нужен Аркадий Васильевич, — как можно более любезным тоном произнесла я.
— Его нет, а кто спрашивает? — въедливо поинтересовалась секретарша.
— Главный редактор еженедельника «Свидетель» Бойкова Ольга, если вам это что-нибудь говорит, — не удержалась я от язвительного замечания.
Секретарша, наверное, немного опешила от моего тона. Конечно, такой контраст между той мягкой интонацией, с которой я начала разговор, и таким вот атакующе-небрежным пассажем! Не удивительно, что он сбил ее с толку.
— Аркадия…
— Я поняла, что Аркадия нет, — продолжала я «бесчинствовать», — тогда, может быть, Кристина Леонидовна на месте? — с холодной деловитостью поинтересовалась я.
— На месте, — недовольно прогнусавила секретарша, — одну минуту, я узнаю…
Повисла пауза. Но вскоре в трубке после нудного пиликанья раздался бодрый, знакомый уже мне голос.
— Здравствуйте.
Тон был прохладным и официальным. Но это меня не задело и не насторожило. Наверняка зная, какой ее муж преданный и горячий поклонник всего трогательно женственного в женщинах, она приняла нас с Маринкой в больнице за потенциальных или реальных подружек своего ненаглядного.
— Мне нужно с вами поговорить, с вами и Аркадием Васильевичем, — просто сказала я.
— Боюсь, что сейчас у меня нет для этого времени, — сухо ответила Кристина, — много работы.
— Я понимаю. Тогда, может быть, вы назначите время… — забросила я удочку.
— Знаете что… — замялась Кристина, — … а вы действительно журналистка?
— Могу при встрече предъявить вам мое удостоверение, — чуть не рассмеялась я прямо в трубку.
Так и есть, она приняла нас с Маринкой, по крайней мере одну из нас, за пассию своего муженька.
— И вы на самом деле будете заниматься нашим делом? — спросила она.
Я подтвердила.
— Тогда приезжайте часа через два. Мы сегодня с Аркадием отмечаем пятнадцатилетие совместной жизни. Завтра у нас будет официальный прием, а сегодня мы решили просто посидеть перед камином в загородном доме. Подъезжайте к офису. Мы с вами вместе отправимся на дачу.
— О'кей, — обрадовалась я, честно говоря, не ожидая такой сговорчивости.
Когда Кристина прощалась со мной, ее голос не был уже таким сухим и холодным, как вначале. Она или успокоилась на мой счет, поверив, что я действительно журналистка, — мелькнуло у меня в уме, — или решила до конца все выяснить и либо убедиться, что на ее мужа я никаких видов не имею, или уж «разоблачить» нас так, чтобы Аркадию некуда было деться.
Как бы то ни было, такой поворот событий меня очень даже устраивал. Нечего и говорить, что эти два часа я не знала, чем себя занять. Вернее, я занималась текущей газетной работой, но все как-то механически, так как между строк, которые я пробегала глазами, будь то материал для статей или документы, маячили два знакомых лица — Аркадия и Кристины. Я была польщена, что сподобилась чести быть приглашенной на неофициальную часть их праздника. Даже держа в уме то обстоятельство, не нуждавшееся, казалось мне, в доказательствах, что приглашена я туда не просто так, а с целью «разоблачения» меня или «успокоения» на мой счет хозяйки, я пребывала в лихорадочном состоянии духа, не могла не радоваться проявлению доверия со стороны такой властной и умной женщины, какой была Кристина, хотя понимала, что оно, это доверие, не было чистым порывом подружиться со мною или пооткровенничать. Учитывая, какой хваткой была Кристина, я склонна была вообще забыть о доверии и полностью приписать ее приглашение стремлению осуществить лично ее, Кристинин проект. Вот ведь как устроен человек! Хочется ему говорить о доверии и дружелюбии, когда он ясно понимает, что таковых нет и в помине, или, вернее, есть, но только в области его сладких грез и более-менее оправданных предположений.
Что же он, обманывает себя? Или как раз это видение мира сквозь розовые очки и является тем гуманизмом, к которому нас призывают всю жизнь? Но тогда что же получается, гуманизм — светлая, или скорее сладкая иллюзия, образ людских поступков, которые я склонна объяснять благими мотивами?
— Марина, зайди, — угрюмо сказала я в трубку внутреннего телефона.
— Что душенька твоя желает? — с милой фамильярностью отозвалась моя секретарша, появившись в дверях кабинета.
— Кофе и беседы по душам, — улыбнулась я.
— Ой, кажется телефон, — она побежала в приемную.
Выкурив еще пару сигарет, я пришла к выводу, что практикую нечистое мышление. Нужно думать и рассматривать конкретную ситуацию. И, кстати, не обольщаться на счет «благих» мотивов. В сердцевине каждого такого светлого облака имеется еще одно, более темное, которое можно назвать эгоизмом или тщеславным желанием порисоваться, выставить себя в лучшем виде. Вот, например, ты даешь милостыню. Да, согласна, тобой движет добрый, вернее, условно добрый порыв к состраданию. Но нет ли в его глубине, в самой потаенной его бездне желания самоуспокоиться, мол, выполнила долг любви к ближнему. Теперь, мол, он сможет купить себе хлеба и, стало быть, не будет голодать, что снимет на время камень с моей чуткой и отзывчивой души, пронзенной стрелой милосердия, ибо мысль о том, что кто-то голодает, причиняет ей страдание. Но так ведь можно вообще превратить человека в некое мрачное…
— Твой кофе, — счастливо легкомысленная Маринка бездумно внесла поднос с кофейной атрибутикой.
