Ирина Асаба - Бриллианты в шампанском

«Я словно Маша из чеховских «Трех сестер», — подумала Лера. — В Москву. В Москву, в Москву», — с грустной улыбкой вздохнула она.

Свое решение Лера приберегла напоследок, после получения денег. Для пана Мстислава ее сообщение было ударом. Хотя он, как и она, понимал, что, сколько веревочке ни виться… Ювелир сидел на своем леопардовом канапе, понуро свесив голову.

— Как же так, пани Валерия? Как же так? Я к вам привык… Мне… будет вас не хватать. А может быть… — Он опустил лицо в ладони. — Может быть, вы выйдете за меня замуж? Я теперь богатый человек. Что вашему Игорю делать в Москве? А мы можем эмигрировать в Испанию. У меня там двоюродный брат живет. А? Пани Валерия?

Вдруг он упал на колени и стал целовать ее запыленные туфли на высоких каблуках. Лере стало невыносимо жаль этого подслеповатого человека, к которому она тоже привыкла. Но мысль, что ей придется с ним спать, поставила все на место.

— Пан Мстислав, ради бога, простите, но я… Я вас не люблю. — И она потрепала его начинающие седеть черные кудри.

Поляк встал, прижался лицом к стене и замер на мгновение.

— Валерия, я в первый раз в жизни сделал предложение, и мне… отказали. Как жаль. А я так надеялся… Но я все равно должен подарить вам этот подарок, пусть он и не будет свадебным. Пусть будет прощальным.

Открыв сейф, он достал бордовую маленькую коробочку и протянул ее Лере.

— Не отказывайтесь, не обижайте меня. Я сделал это сам.

Лера открыла крышечку и увидела изумительной красоты перстень с четырехкаратным бриллиантом, оправленным в платину. Работа была необычной. Это был модерн, стилизованный под старину. Камень был великолепен. Таких больших Лера еще никогда не видела. Он надел перстень ей на палец.

— Помните обо мне.

Она подалась навстречу и прикоснулась губами к его худой щеке и со словами «Спасибо! Простите! Прощайте!» вышла из салона.

Через час она присоединилась к группе московских туристов и уже осматривала достопримечательности Варшавы, надеясь больше никогда сюда не вернуться.

Деньги на этот раз она упаковала в термос, еще в Москве аккуратно отделив ножом пластмассовый корпус от колбы. Потом заклеила стык клеем «Момент» и залила в ресторане горячим кофе. Когда проходили таможенники, она разливала по стаканчикам ароматнейший напиток и не выпускала термоса из рук. Таможня и на этот раз благополучно ее миновала. Потом она сбегала в туалет. Разбила термос и перепрятала деньги в гигиеническую прокладку. Она стала неистово креститься, бессмысленно глядя в заплеванное сливное устройство. Потом в каком-то порыве состроила в мутном зеркале себе страшную рожу, крикнула:

— Сарынь на кичку! — И пошла в купе спать.

Глава 7

Павел Александрович ее решение одобрил.

— Всех денег не заработаешь. Может, нам действительно того, что у нас есть, хватит? Ты-то свои на дом, на магазин потратила, а мои все целы. Теперь мои будем проживать… Дом уже готов. Осталось только финскую баню построить, как ты заказывала. Можем переезжать. Я тут, знаешь, о чем подумал… — Он отвернулся к окну, чтобы она не видела потускневших глаз. — Что-то я к тебе очень прикипел. У тебя жизнь молодая, своя. Что я, старый пень, вокруг тебя верчусь! Помог, чем мог, пора отчаливать. А то, видишь, даже в дом переезжать собрался. Я тебе просто так денег дам. Возьми половину. Мне все равно столько не потратить. Можешь считать это моим подарком Игорю. Давай! Собирайся!

— Да вы что, Павел Александрович?! — от возмущения у Леры даже дух перехватило. — Вы что?! Я без вас и тети Веры туда не поеду. Пусть пустой стоит. Как жили в квартире, так и дальше жить будем. А если переезжать, то всем вместе. Я и домработницу найду, чтобы тете Вере полегче было. У меня тут планы всякие, а вы мне руки отшибаете. Не надо так. — Лера подошла к нему сзади, обняла за плечи и уткнулась в спину. И это соприкосновение теплых живых тел вдруг красноречивее всяких слов сказало, что они и в самом деле стали родными людьми, почти родственниками.

Перевозить в дом было особенно нечего, Лера уже все в него купила. Вплоть до зубных щеток, кастрюль, гуталина. С тетей Верой чуть инфаркт не случился. Она, конечно, понимала, что Лера где-то работает, добывая деньги. И Павел Александрович целыми днями где-то пропадал. Она чувствовала, что-то творится, затевается, но представить себе ТАКОЕ не могла.

— И я здесь буду жить? Как царица? Ой, только бы не возгордиться! И домработница у нас будет? Да я же приказывать не умею. Мне легче самой все сделать. Ну, вы и дали, ну дали стране угля — много и не мелкого… — Тетя Вера схватилась за сердце, поглаживая, массируя грудь.

— Тетя Вер, ты у меня скоро с маникюром и педикюром ходить будешь, — счастливо, смеялась Лера. — Все старые халаты сожгу. Чулки твои бумажные выброшу. Почему не носишь бразильские туфли, что я тебе купила?

— Для похорон берегу, — отмахнулась бывшая проводница.

— Не-е-ет, милая моя, живя в таком доме, ты должна ему соответствовать.

— Ладно-ладно. Я клубничку посажу. Игорь утром встанет, хвать ягодку и в рот. Морковку с капустой. Вон там петрушку с укропом. А подальше свеколку с репкой.

— Да ты что! Теть Вер! С ума сошла? Я тебе дам свеколку с репкой! Газонная трава здесь расти будет. А под балконом розарий. И все! Все! Ты поняла? Я тебе все куплю на рынке. А ты будешь в креслице сидеть и Игорю сказки рассказывать.

— Что я тебе, Арина Родионовна, что ли? Надо же, и петрушку посадить не дает! Сама тогда сказочницей будешь! — обиделась тетя Вера.

Лера поняла, что перегнула палку, и пошла на попятный.

— Ладно-ладно. Зелень, так и быть, за домом посади. Чтобы только видно не было. А больше ничего. Ты пойди в подвал, посмотри, какой здоровый! Там у тебя и картошка, и свекла храниться будут. Мне же не тяжело. На рынке прямо мешками всего куплю и привезу. Да мне тебя жалко! Ты же всю свою жизнь пахала, хоть на старости отдохни.

— Богачка какая стала! — продолжала ворчать тетя Вера. — Забыла время, как черной корки у тебя в доме не было? У меня побиралась, как церковная мышь: «Теть Вер, у тебя ничего пожевать нет?» А? Забыла? А тут земля пропадать будет…

— Делай, что хочешь… — устало закончила разговор Лера. — Хочешь как лучше, а получается как всегда.

Они начали жить в новом доме. В нем можно было потеряться. Игорь был единственным, кто своими маленькими ножками облазил и исходил его вдоль и поперек. Какую там тете Вере морковку сажать!.. Ей бы не потерять мальчишку. Сердилась она ужасно.

— Живите сами в своем домище!.. Что же это такое — мальчонку два часа найти не могу!

— Ты в подвале смотрела? — интересовался Павел Александрович.

— Смотрела.

— А на мансарде?

— Смотрела, смотрела. Купи, Паш, мне наручники, я его к батарее прикую.

— А в бассейне?

— Чего спрашивать, первым делом туда помчалась.

— А в бане?

— Ой! Точно, в бане не смотрела, — спохватилась та и бежала проверять.

Игорь сладко спал на деревянной лавке в аромате лесных трав, собранных им вместе с любимой бабушкой.

У Павла Александровича появилась идея. Наконец-то он сможет воплотить в жизнь мечту своего детства. Голуби! Как это было давно, его детство!.. Он помнил, как, задрав голову, в потертой тюбетейке, следил за полетом чудесных созданий природы. Владельцем голубятни был участковый милиционер, который, окружая себя мальчишками, проводил работу по профилактике детской преступности. В выгоревших, синих тренировочных штанах, сидел он на второй ступеньке, ведущей на голубятню, и словно читал лекцию облепившим его мальчишкам:

— Голубей человек приручил с незапамятных времен. Впоследствии размножаясь, они дали множество разнообразных пород. Подобно многим другим животным, они обладают способностью ориентирования в пространстве. Голубь, привыкший к месту своего жительства, будучи завезен на большое расстояние от дома, при первой возможности возвращается к своему гнезду.

Этой его способностью пользовались люди во все времена, и на Востоке, и в Европе. Голубиная почта служила для военных и политических целей. Депеши, написанные на тонких кусочках бумаги или микропленке, вкладывались в обрезок пера, который привязывался к хвосту голубя. При осаде Парижа в 1870 году голубей увозили на воздушных шарах и отпускали с депешами. Птица обычно летит по прямому направлению, на высоте сто — сто пятьдесят метров, перелетает моря и высокие горы со скоростью около семидесяти километров в час. Голубиная почта потеряла свое значение с появлением телеграфа, телефона, радиосвязи. Но я их люблю. Поэтому и называюсь любителем. Люблю за красоту формы, полета, да и просто они мне нравятся. У них такие умильные и смешные головки. Ведь правда?

Ребята одновременно кивали головами и чуть ли не дрались за право подбросить в небо красного николаевского тучереза. Птица поднималась вертикально, как по веревке, и исчезала из глаз. Но достаточно было знакомого свиста, как после нескольких часов полета из небесной сини появлялась стайка крепышей. Оказывается, они находились точно над голубятней. Поистине тучерезы!