Александр Хабаров - Случай из жизни государства (Эксперт)
Шатен внимательно посмотрел на пачку. Правое веко у него задергалось.
- Ладно, мужчина, ставьте... Тоже деньги вроде...
Морячок-рыбачок, понаблюдав игру, насторожился, насупился. Лицо его вдруг стало злобным. Дама в шиншилле тоже стала оглядываться по сторонам, заподозрив неладное. А на них обоих уже озабоченно поглядывал парень-шкаф, стоявший в группе зевак с якобы скучающим видом.
Мужчина в пыжике начал делать ставки.
"Шкаф" выбрался из уже довольно кучной толпы и направился к форду-микроавтобусу, стоявшему близ Марины с детьми. Там он открыл дверь и сказал кому-то:
- Слышь, Клоп... Лох повелся на баксютки. А вот телка с мореманом дергаются, хипиш назревает...
- Ты сам не дергайся, пацан, - ответили из темноты салона. - Разводите лоха - и в тачку. Шрам звонил. Поедем в Останкино, надо одного штымпа найти для Вредителя...по личной просьбе. Да и время к обеду тянет, скоро мусора выползут. Мало мы им отстегнули сегодня.
Марина слышала весь разговор. Он её заинтересовал, и она напрягла извилины, пытаясь перевести тарабарщину незнакомого жаргона. Это оказалось, в общем-то, простым делом: возникли какие-то звуковые ассоциации с чем-то слышанным ранее...
Долларовая пачка в правой руке играющего "пыжика" изрядно похудела: осталось много меньше половины от первоначальной суммы. А перед этим мужчина успел подержать в другой руке в три раза большую сумму короткого выигрыша. Теперь же, видимо, основываясь на теории вероятности, он решился на последний шаг.
- На все, - сказал "пыжик" и швырнул в блюдо с "банком" остаток пачки.
Шатен пересчитал купюры, мысленно, чуть шевеля губами, конвертировал их в рубли и взялся за стаканы. И снова застучало, зашуршало. Бегали глаза у "пыжика", отлавливая тот последний момент, когда все остановится, и шар очутится под стаканом.
- Заметил! Заметил! В среднем! - закричал мужчина. Весь флёр спокойствия и хладнокровия слетел с него, как пыльца. Теория вероятности явно торжествовала.
У шатена дернулось правое веко. Случилось невероятное: игрок угадал!
В ту же секунду "кожаный брат", тот, что первым играл, вдруг качнулся в сторону и упал на столик с игровыми причиндалами. Стаканы опрокинулись, из-под среднего выкатился шар и упал под ноги зевакам.
- Ты чё делаешь, волчара? - притворно завизжал шатен. - Весь фарт человеку опоганил! Из-за тебя переигрывать придётся! Сыграл - вали отсюда на фиг, не мешай гражданам!
- Извини, браток! Не хотел, подскользнулся, - бормотал "кожаный брат", собирая стаканы. - Извините, граждане...
- Ладно, не бухти, - успокоился шатен. - Только отойди подальше... Щас сызнова раскатаем. Вы не против, товарищ-господин?
Мужчина в "пыжике" смотрел то на шатена, то на "кожаного брата" мутными глазами. Рот его исказился в неприятном оскале. Он потянулся было к блюду со своими долларами, но шатен быстро отодвинул "банк" подальше и уже раскручивал новый виток колеса теории вероятности.
- Крутим-вертим, подгоняем, всем вам счастьица желаем! - запел "разводящий".
Постойте, постойте! - вдруг раздался за спиной шатена
взволнованный женский голос.
Это была Марина, подвигнутая к действиям своими наблюдениями.
- Всё это абсолютно нечестно, это безобразие! - громко говорила она. Два подлеца обманывают народ средь бела дня - и никто даже слова не скажет! А милиция где? Вы посмотрите на них, это же родственники, они похожи!
Марина перешагнула через столик "наперсточника". "Кожаный брат", отвернув лицо от взглядов зевак, тут же стал уходить за их спины. Но его перехватил морячок-рыбачок, тоже обо всем догадавшийся.
- Стой, гад! - злобно сказал он и выкрутил "кожаному брату" руку. Кровные мои хотел? Да я за них на путине на подвахтах горбил без выходных!...
- Да ты чего, зёма? Я сам чуть в иваси не попал, ты ж видел, добродушно ответил "кожаный", ловко вывернулся - и неожиданно сильно и резко ударил морячка правой в подбородок.
Ноги морячка взметнулись вверх, он сделал почти сальто; помешала сумка, а то бы затылок впечатался прямо в очищенный от снега чугунный люк. "Кожаный брат" тут же исчез - растворился, как Хоттабыч, в морозном пару.
Марину вдруг кто-то схватил за запястье. Хватка была стальной.
- Пройдемте, девушка!
Перед ней стоял тот самый парень-шкаф, что разговаривал с неизвестным, сидевшим в микроавтобусе.
- А куда я, собственно говоря, должна идти?
- Здесь, рядом. Вот наша оперативная машина, - "шкаф" показал на форд. Потом посмотрел на Марину в упор. Глаза его были как будто из жидкого голубого стекла.
Марина почувствовала, как ноги её медленно тяжелеют, наливаясь ползучим желеобразным страхом. Справа от неё шевелился, пытаясь сориентироваться, вырубленный морячок-рыбачок. (После она вспомнит: почти забыла о детях, настолько была охвачена даже и не страхом, а каким-то, как у Высоцкого, в песне, "гибельным восторгом").
Народ мгновенно рассеялся. Поведение "шкафа" не оставило сомнений: это был полномочный представитель одной из опаснейших частей общества: милиции... или "банды". Впрочем, для рядовых граждан и то и другое было равнозначным вариантом крупных неприятностей. Что-то, наконец, сообразив, исчез и "пыжик", пьяно покачиваясь от остатков азарта. Поплыла, не оглядываясь, к дверям аэровокзала шиншилловая дама. А вот морячок никак не мог окончательно очухаться: вставал и опять падал. Изо рта текла тонкая струйка крови.
- Я никуда не пойду! Отпустите руку! - заявила Марина, оглядываясь назад - равнодушно, как под гипнозом. Сережа, Аня и Ляля стояли столбиками возле ларька с игрушками.
- Че ты, машка? - вдруг зашептал "шкаф". - Не дергайся, бля, а то порву как грелку.
Все это время он тихонько подталкивал Марину к форду. Она и оглянуться не успела, как, подсаженная под локти, очутилась в салоне.
- Это ещё кто? - прогудело из темноты.
- Да телка эта, Вась, что хипиш подняла. Чё с ней делать? Придушить, что ли?
Дверь "форда" захлопнулась.
ЭКСПЕРТ
"Почему я так боюсь заболеть сифилисом или вырвать зуб? Кроме боли и неприятностей, тут есть ещё вот что. Во-первых, это вносит в жизнь числовой ряд. Отсюда начинается система отсчета."
Александр Введенский
Андрей Скворцов, тридцатилетний в душе, а на самом деле сорокасемилетний человек, вглядывался в туманные очертания зданий, возникающие вместе с рассветом.
Это была Москва, которую впору было назвать возлюбленной, как женщину: так он любил её. Любил - целиком, всю, со всеми достоинствами и недостатками, с ночными барами - и православными храмами, с огромными отелями, сиявшими препаскуднейшей рекламой, и - тихими, малолюдными по вечерам, бульварами, где вдруг могла подбежать отбившаяся от хозяйки собака, обнюхать, вильнуть хвостом и рвануться на оклик. Это была Москва кривых переулков и продуваемых всеми ветрами широких прямых проспектов; Москва-Вавилон коммунальных квартир и Москва-средневековье таинственных дач-дворцов на Николиной Горе и в Серебряном Бору; Москва-большая-деревня Тишинского рынка, где покупалось и продавалось все и Москва-кухня со стихами, гитарой и пьяным надрывом...
Он идеализировал её, словно невесту в медовый месяц. Но так долго длился этот "месяц", охвативший всю жизнь! Возлюбленная нуждалась в защите, и, занимаясь каким-нибудь далеким (и в прямом и в переносном смысле) от Москвы делом, Скворцов всегда представлял себе, что защищает именно её, белокаменную.
Он чувствовал перемены в облике Москвы, видел горестные морщины и шрамы, знал болезни и внешних и внутренних органов. Такова была специфика его работы: анализировать, вычленять, обобщать и снова рассекать, и ещё раз склеивать рассеченное, создавая образ, наиболее близкий к первообразу. Можно было сравнить его и с хирургом и с реставратором.
Вот два пути к Москве: верхний и нижний. Верхний путь предполагал наличие автомобиля (он у Скворцова был всегда, и на этом пути Москва вставала перед глазами как бы вся целиком, растекалась улицами, кварталами, площадями и бульварами; мелькали тысячи, миллионы силуэтов; люди возвращались с работы, шли на работу, шатались, пьяные, по закоулкам арбатских и иных дворов, выходили важно из стеклянных дверей ресторанов и офисов, спешили на вокзалы, к поездам, несли из магазинов продукты в полиэтилене - и многое другое совершали люди, наблюдаемые Скворцовым сквозь тонированное стекло джипа "Wrangler".
Однако, чтобы полюбоваться на женщин (которых он любил как Москву), приходилось покидать авто и спускаться под землю. Это и был второй, нижний путь.
Ухватившись за никелированный поручень Скворцов ехал, скажем, по Замоскворецкой линии от Речного вокзала до Царицыно. Иногда мелькало такое красивое лицо, что впору было, подобно завзятому "топтуну", устроить слежку с целью "случайного" знакомства. Впрочем, красивых было так много, что не хватило бы всего штата "наружки", включая МУР и ФСБ... Иногда в вагоне все сиденье занимали семь-восемь особей - как будто спустившихся под грешную землю прямо с конкурсов "Мисс Москва" или "Мисс Россия". Мисс! Видел Скворцов этих "мисс", знал, что, например, голливудские агенты разъезжают по Штатам в поисках таких вот фотогеничных, симпатичных, миловидных; тем же самым занимаются и редакции журналов в ярких обложках. В России же красавицы ездили на метро, работали секретаршами, вагоновожатыми, ткачихами, мотальщицами, прядильщицами и продавщицами, а в эпоху "кинквеченто" перестройки, гонимые безработицей и нищетой, подались в сферу так называемого "досуга". Их не надо было искать, они сами находили - кто место в стриптиз-баре, кто высокооплачиваемую "нишу" возле "Националя" и "Метрополя", а кто - финку под левый сосок девичьей груди, так и не вскормившей никого...
