Марджери Аллингем - Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник)
Мистер Кэмпион промолчал. Обеспокоенность дядюшки Уильяма – себялюбца каких поискать – душевным благополучием Джойс еще вчера показалась ему странной.
– Верно, а я ответила Маркусу, – продолжала мисс Хельд, взглянув на Кэмпиона блестящими карими глазками, – что обязательно ее приглашу, вот только она вряд ли согласится. Конечно, Маркус может настоять на своем… – Она перевела взгляд на последнего и хитро улыбнулась. – Но вряд ли выпускник лучшего учебного заведения Англии позволит себе такой поступок – особенно теперь, когда нам, женщинам, предоставили столько свободы.
– Хм, ну почему же, – благодушно произнес мистер Кэмпион, – на Маркуса иногда и не такое находит. Кто, по-вашему, снабдил памятник Генри VIII на площади Игнатия одним из полезнейших бытовых изобретений современности? Столь доблестного подвига не совершали в Кембридже с тех самых пор, когда мой почтенный дядюшка, епископ Девайзский, проделал то же самое туманной ночью, переодевшись в некую миссис Блумер, которая якобы остановилась в городе проездом. Это я к чему? Выдержки и силы духа Маркусу не занимать.
Маркус посмотрел на Кэмпиона с возмущением и укоризной.
– Если ты вздумал предаваться воспоминаниям – а я искренне надеюсь, что это не так, – то поверь, дружище, я тоже могу рассказать порочащую тебя историю. И не одну.
Мистер Кэмпион удивленно вытаращил глаза, и мисс Хельд засмеялась.
– У Маркуса есть такая мания – все должно быть по справедливости, – сказала она. – Это даже не инстинкт, это страсть. Маркус, ты, пожалуйста, передай Джойс, что я страх как соскучилась и буду очень рада ее видеть. Разумеется, я не хочу совать нос в чужие дела, но если я могу как-то помочь, пусть только скажет слово – и я со всех ног помчусь выполнять.
Она говорила совершенно искренне, и мистер Кэмпион светился от удовольствия. В этом деле, насколько он уже мог судить, беседы с милыми барышнями будут большой редкостью, и ему было радостно в первое же утро оказаться в обществе такого персонажа.
Внезапно дверь в столовую распахнулась; на пороге вместо сухопарой ревматичной Харриет показалась сама Джойс Блаунт.
Завидев ее, все трое вскочили на ноги. Она была невероятно бледна и, казалось, вот-вот лишится чувств.
– Дорогая моя, что стряслось? – Энн Хельд обняла подругу за талию и усадила на стул.
Джойс перевела дух.
– Со мной все нормально, – выдавила она. – Тетя Джулия…
Маркус замер, наливая ей кофе.
– Что такое с Джулией?! – вопросил он.
– Она умерла! – воскликнула Джойс и разрыдалась.
В комнате на несколько мгновений воцарилась тишина: присутствующие пытались переварить услышанное. Энн Хельд, привыкшая мыслить рационально, сразу же сделала логичный вывод:
– Бедняжка… Столько переживаний – сердце не выдержало?
Джойс громко высморкалась и помотала головой.
– Нет! Ее, по-видимому, отравили. Миссис Фарадей послала меня за вами.
Внезапно она умолкла, и в комнате стало очень холодно. Ужасное заявление, сделанное посреди драмы, разыгравшейся вокруг убийства Эндрю Сили, произвело пусть временный, но все же ошеломительный эффект. Такого поворота не ожидали ни Кэмпион, ни Маркус.
Первый, впрочем, не был лично знаком с покойной, так что известие Джойс потрясло его лишь отчасти. Он быстро взял ситуацию в свои руки и проговорил.
– Послушайте, – мягко произнес он, – а не могли бы вы рассказать поподробней, что все-таки произошло?
Его спокойный деловой тон помог Джойс взять себя в руки. Она вытерла глаза и ответила:
– Не знаю, когда это случилось – наверное, минувшей ночью или сегодня рано утром. В семь утра Элис заглянула в спальню тети Джулии и не смогла ее разбудить. Решив, что та переутомилась, она просто тихонько закрыла дверь и ушла. К завтраку тетя не вышла, и где-то полдевятого я понесла ей поднос с едой… Открыв дверь, я сразу поняла, что ей плохо. Она так страшно дышала, и глаза у нее закатились. Я унесла еду и отправила Кристмаса-младшего – сына старика Кристмаса, нашего кучера и водителя, – за доктором Лавроком. Он пришел не сразу. Видимо, его помощница что-то напутала, и он по дороге к нам зашел навестить другого пациента. До нас он добрался около половины десятого. И почти сразу же она умерла. Мы с тетей Китти присутствовали.
Она на миг умолкла, чтобы перевести дух, и все терпеливо ждали, пока она закончит рассказ.
– Тетя Джулия не успела сказать ни слова и даже в сознание не приходила. Просто перестала дышать – и все. Самое ужасное, что миссис Каролина ни о чем не догадывалась: она обычно встает около одиннадцати, а мы до последнего думали, что все обойдется, и не хотели ее будить…
– Почему ты думаешь, что ее отравили? – вдруг спросил Маркус.
– Доктор Лаврок так сказал… Он был не слишком многословен, но я и по лицу все поняла. Ты ведь его знаешь, Маркус? Это не старик Лаврок, «почетный доктор Кембриджа», а его младший сын, бородатый такой. Он знает нашу семью с детства; теперь старик Лаврок приходит к миссис Каролине, а остальных лечит молодой Генри. Утром он только взглянул на тетю Джулию, осмотрел ее глаза и тут же велел увести плачущую тетю Китти из комнаты – она и так была на грани истерики.
Потом доктор повернулся ко мне и сердито спросил: «Когда вы про это узнали?!» Я рассказала ему все то же, что и вам. Потом он спросил, не страдала ли тетя Джулия депрессией и как она приняла известие о смерти дяди Эндрю – конечно, мне пришлось объяснить, что покойный был ей совершенно безразличен, даже неприятен, она скорее тайно радовалась… – Джойс вздрогнула. – Это было ужасно. Тетя Джулия лежала рядом, мертвая, а он все задавал мне вопросы. Завтракала ли она? Нет. Я ведь узнала, что ей плохо, только когда принесла ей завтрак… Потом пришлось нести все обратно на кухню.
И тогда доктор спросил, не оставила ли она записки. Я, конечно, сразу поняла. Мы стали вместе искать записку, и тут вошла Элис: миссис Каролина просила нас обоих немедленно явиться в ее комнату. Доктор велел Элис стоять у двери и никого не пускать к тете. Когда мы вошли к миссис Каролине, она уже разговаривала с Китти и успела все узнать. Доктор говорил без обиняков, хотя, разумеется, голоса не повышал и вел себя почтительно. Миссис Каролина все выслушала с поразительным спокойствием: на ней был большой кружевной чепец, и она неподвижно сидела в своей кровати под балдахином. Когда доктор объяснил, что мы должны немедленно известить о случившемся полицию, она послала меня сюда, за твоим отцом, Маркус, а если он до сих пор в отъезде – за тобой. Еще она сказала, что будет очень рада увидеть мистера Кэмпиона – видимо, дядя Уильям ей уже про вас рассказал.
Джойс взглянула на подругу.
– Лучше тебе не вмешиваться в это дело, Энн. Будет жуткий скандал. Я уверена, что тетя Джулия не могла совершить самоубийство. Не из тех она людей. К тому же вчера вечером, перед сном, она велела мне убедиться, что Элен, наша кухарка, «прекратила истерику по поводу случившегося и больше не напортачит с хлебным соусом». Ни в коем случае не лезь в это дело, дорогая!
Энн фыркнула.
– Прекрати нести чушь! Если ты думаешь, что я начну задирать нос из-за чужой беды, то ты ошибаешься. Знаю, теперь-то уже нет смысла просить тебя переехать ко мне, но имей в виду, что двери мои открыты. Захочешь спрятаться от этого ужаса – приходи в любое время дня и ночи. Я тебя никогда не прощу, если ты не попросишь меня о помощи в трудный миг.
Пока девушки разговаривали, Маркус и Кэмпион готовились к выходу. В коридоре молодой адвокат переглянулся с другом.
– Джойс думает, это убийство, – сухо молвил он.
Мистер Кэмпион промолчал. Через несколько секунд девушки тоже вышли на улицу, и все сели в большой современный автомобиль Фезерстоунов. Отвезя Энн на улицу Кинг-Парейд, они помчались дальше. Джойс от пережитого ужаса притихла – она сидела, съежившись, рядом с Маркусом, который вел машину, и молчала до самых ворот «Обители».
В утреннем свете дом производил куда менее гнетущее впечатление, нежели в сумерках. Плющ и дикий виноград слегка смягчали суровые черты особняка, он выглядел нарядным и по-викториански ухоженным – большая редкость во времена подорожавшей рабочей силы.
У входа стоял небольшой автомобиль доктора, и они остановились неподалеку. В дом их впустила пухлая горничная в чепце и фартуке. Вид у нее был слегка растрепанный и заплаканный; она натянуто улыбнулась Джойс и зашептала:
– Миссис Фарадей еще не спустилась, мисс. Она просила джентльменов любезно подождать ее в малой гостиной. Мистер Уильям и его сестра уже там.
– Хорошо, Элис, спасибо, – тихим усталым голосом ответила Джойс.
Передняя, в которой они оказались, была просторная и темная. Однако в самом доме стоял викторианский уют: его создавали турецкие ковры, блеклые картины в резных золоченых рамах, красные жаккардовые обои и великолепные медные украшения. По меньшей мере двум пришедшим сразу стало не по себе: они-то знали подноготную этого дома, уютный особняк полнился для них неведомыми ужасами и странными следами жизни большой семьи, обитавшей здесь со времен постройки дома. В их глазах то было не просто красивое викторианское жилище, но жуткое логово, рассадник темных порождений цивилизованного разума, которые ученые называют естественным следствием непрестанного угнетения и подавления душевных порывов. Эти двое сознавали, что в доме творится нечто доселе невиданное, извергается вулкан давно бродивших страстей, и им было страшно при мысли о том, что может вот-вот открыться их взору.
