Инна Бачинская - Девушка сбитого летчика
– Какая Амалия? При чем тут Амалия? Что за глупые отмазки?
– Слушай, отстань, дай кофе допить!
– Ну, и сиди, как дурак с немытой шеей! – Она в сердцах оттолкнула свою чашку, чашка опрокинулась, и кофе разлился красивой лужей. – Такой шанс, и по нулям!
«…Амалия – святая», – сказала мама, а я подслушала. И намалевала ее с крыльями. На туалетной бумаге, сидя там. Странно, она себя сразу узнала. Посмотрела с интересом, сузила глаза. Держала в пальцах клочок и не знала, что с ним делать. Впервые в жизни. Тяжести на моей совести добавилось. До чего же вредное существо! Даром что в нежном возрасте.
Я думаю, она была девственницей. Я не представляю себе негодяя, который покусился бы! Посмел покуситься. Бы. Хотя ходили слухи, что она была замужем. Полгода, а потом он сбежал за пиццей. Сомневаюсь, если честно.
Ярлык-приговор, каинова печать, клеймо на моем узком лбу: неудачница. Инертная. Лузер. Обжалованию не подлежит. Пошла вон, пропусти достойных. Подвинься.
А также не позволять подолгу сидеть в туалете, психиатры говорят, вредно…
Не хочу! Ни Амалии, ни ее племянника!
Минут пять мы сидели в полной тишине – я допивала свой кофе, Баська елозила салфеткой по столу и наливала себе новую чашку. Потом она открыла рот, но сказать ничего не успела – зазвонил телефон. Баська вскрикнула и схватилась за сердце, и мы обе наперегонки рванули в прихожую.
Это был он! «Это он, это он, моего сердца чемпион!» – как пелось в каком-то старом фильме. Потрясающий мальчик с бабочкой, друг детства Николенька Биллер, племянник… Баська вырвала у меня трубку, приложила к уху и закатила глаза. Потом съехала по стене на пол и хлопнула ладошкой рядом с собой. Я, недолго думая, уселась рядом, прижалась ухом к трубке с другой стороны. Так мы слушали на пару мягкий журчащий голос неправдоподобного Николеньки Биллера.
– Анечка, доброе утро! Как ты? Я спал как убитый, и мне снилось, что мы снова дети… Мама жива, тетя Амалия, и все у нас впереди… Помнишь, ты обещала показать мне город? Погода сегодня летная, побродим по парку, посмотрим на реку… посидим где-нибудь. Согласна? Первую половину дня я с девочками, у них тут ряд работ по дому, а во второй… в тринадцать ноль-ноль я зайду за тобой. Успеешь? – Тут он рассмеялся, давая понять, что это шутка. – Сейчас одиннадцать пятнадцать. До встречи, Анечка!
И короткие сигналы отбоя. Мы переглянулись. Баська смотрела на меня сумасшедшими глазами.
– Какой мужик… – простонала она. – От одного голоса колпак рвет! А что ты наденешь?
За следующие полтора часа мы, пререкаясь, обшарили весь мой гардероб, потом я мерила одежки, а Баська, уютно усевшись на диване с очередной чашкой кофе, возмущалась, иронизировала, критиковала – словом, оттягивалась как могла.
– Ну, и куда ты в этом собралась? Ой, не могу! Прикид для богадельни! – Она демонически хохотала, закатывала глаза и делала вид, что падает в обморок. – А это что такое? Ты же художник! Где палитра? Не вижу палитры! Ты с ума сошла! Забудь! Вывеска на одном гвозде! Через мой труп! Позавчерашний день! Убери с моих глаз долой! Это – туда же! Ты не забывай, мать, что он европеец! Это тебе не местные приматы!
Наконец мне надоело, я плюнула и надела свою любимую юбку-клеш в черную и коричневую клетку и черный свитер – униформа, в которой я чувствую себя комфортно. Баська махнула рукой и сказала:
– Ну, тогда хоть шарф! Желтый! Макияж я тебе сделаю сама. И не забудь причесаться!
Ровно в тринадцать ноль-ноль тренькнул домофон…
Глава 8
Капитан Астахов
Капитана Астахова «дернули» около трех ночи. Ему снилось, что он едет на велосипеде через зеленый луг, залитый солнцем; какой-то маленький зверек перебегает дорогу, и он дергает язычок звонка; тот дребезжит как-то странно, звук складывается в знакомую мелодию, пышная зелень лета вдруг начинает кукожиться, пропадает, вместо луговой тропинки перед Колей – крутой спуск в черный каменный карьер; велосипед трясется, Коля летит в тартарары; Колина голова грозит оторваться, велосипед все скачет по камням, лает собака, и кто-то зовет его отвратительным тонким визгливым голосом. И тут он проснулся.
Ирочка, гражданская жена Коли, стоя на коленях в кровати, трясла Колю и кричала:
– Коля! Подъем! Это Кузнецов! Говорит, срочно! Вставай!
Разбуженная любимая собака Коли, буль со сложным характером по кличке Клара, громко лаяла, выражая свое возмущение. Коля застонал…
До приезда машины он хоронился в подъезде. Черный джип с мигалкой не задержался и с визгом, от которого у Коли зазвенело в ушах, тормознул у подъезда. Он выскочил в сырую промозглую действительность, как в прорубь. Ночь была какая-то неубедительная, серая, сверху сеял ледяной дождь, а ветер… Коля задохнулся от бешеного порыва, и ему показалось, он раздет, наг и бос. Чертыхаясь, он нырнул в уютное нутро, где его уже ожидали товарищи по оружию. Дверь не успела захлопнуться, как джип взревел и рванул на всех парах со двора, вылетел на пустую дорогу и полетел на северо-запад в район Еловицы.
– Погодка… – в сердцах выдохнул Коля. – Всем привет.
– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, – сказал с юмором судмедэксперт Лисица, маленький, седенький, пребывавший неизменно в прекрасном расположении духа. От него пахло дорогим лосьоном и хорошим кофе.
– Ну? – спросил Коля.
– Похоже, наш Стрелок снова засветился. Кузнецов уже на точке, – доложил старлей Гена Колесниченко. – Он захватил Ашотика по дороге.
Ашотик Аверян был их бессменным фотографом.
– Откуда информация?
– Вроде сосед позвонил дежурному, у них дом на две семьи.
Машина свернула в проселок и тут же забуксовала. Шофер Михалыч забубнил себе под нос, поминая нечистую силу, и газанул. Джип с ревом выскочил из колдобины и понесся по темной улице, в конце которой болтался на ветру единственный фонарь.
– Здесь вроде. Приехали, – сказал Михалыч, тормозя так, что капитан Астахов приложился лбом о спинку переднего сиденья, что не добавило оптимизма в его мироощущения. – Дальше пехом, габариты не впишутся.
Уворачиваясь от пляшущих на ветру веток, они прошли по кирпичной дорожке в глубину сада, ориентируясь на светящиеся окна одноэтажного дома. Перед крыльцом угадывался призрачно-серый «Форд» начальника Коли, полковника Кузнецова. То, что полковник Кузнецов не стал ждать служебной машины, а приехал на собственной, говорило о серьезности происходящего.
Они прошли через освещенную веранду, коридор и вошли в «залу». Коля, с чувством дежавю и мурашками вдоль хребта, увидел работающий телевизор и немолодого мужчину, полулежащего в старом раздолбанном кресле. Аккуратное черное отверстие на виске, немного запекшейся крови… и все. Да, еще узловатые пальцы, вцепившиеся в подлокотники. Горели переносные лампы, заливая сцену мертвенным белым светом; серьезный и нахмуренный фотограф Ашотик щелкал блицем. Он молча кивнул прибывшим. Коля повернулся к Кузнецову:
– Звонил сосед, говорит, курил на крыльце и увидел человека, который вышел от Ивана Ильича. Что-то показалось ему подозрительным, и он пошел проверить. Дверь была открыта, он вошел и увидел… – Кузнецов махнул рукой.
– Твою дивизию! – с чувством отреагировал Коля. – Он что, по ночам курит?
– Спроси сам, – Кузнецов кивнул на мужчину средних лет, жавшегося у двери. – Михаил Евменович, с вами сейчас поговорит капитан Астахов. Расскажите ему все, что вы говорили мне.
– Пойдемте, Михаил Евменович! – Коля увлек человека на веранду, где стояли стол и стулья и было холодно, как на псарне, – любимое выражение капитана. – Присаживайтесь. Как вы обнаружили убийство?
– Ну, я… это… не могу спать, – начал Михаил Евменович. – И отец не мог, тоже мучился. И курю я, все никак не брошу. Жена гоняет, так я хожу на крыльцо. Летом нормально, а сейчас стремно, хоть бы снег выпал, а то никаких сил нету, такая нудьга. Так за ночь раза два-три да и выйдешь. В первый раз выходил без десяти двенадцать, посмотрел на часы еще, у нас электронные, зеленые, светятся; стою на крыльце в тапочках, холод пробирает, и вижу – у соседа в комнате свет горит, а шторы задернуты. Ну, вроде так и надо, ничего особенного, но что-то зацепило. А потом, уже когда вернулся в дом, подумал: а чего это Иван Ильич вдруг задернул шторы? И свет горит? Он чуть не до утра смотрит телевизор, всякие передачи по науке ночью, а он учитель физики, всегда интересовался; он только летом на пенсию вышел, вдовец, жена умерла, уже четыре года будет; когда смотрит, света никогда не включает и шторы никогда не задергивает – тут у нас тихо, заглядывать некому. Вышел я опять минут через сорок и тут-то и заметил мужчину – идет со стороны Ивана Ильича через сад. Я окликнул, он не оглянулся, пошел быстрее и скрылся. Я еще постоял, а на сердце неспокойно, дай, думаю, зайду к соседу, проверю. Тем более свет горит и шторы задернуты. Дверь была незаперта, я подергал, она и открылась. Я покричал ему, он не ответил… и такой меня вдруг страх охватил, стою, к полу прирос и снова кричу, а тишина такая… только телевизор работает. И вдруг завыла собака… тут у соседей кобелек, Босик называется, и вдруг стал он выть. Я аж… не знаю! Перекрестился и вхожу… как в омут нырнул! И вижу, что Иван Ильич лежит в кресле и вроде как спит, я подошел и смотрю, а у него вот здесь кровь… – Михаил Евменович дотронулся до собственного виска. – И не дышит! Тут я сразу бросился вам звонить.
