Донна Леон - Гибель веры
Вьянелло – он молчал, только согласно кивал на протяжении всей речи – обратился к Брунетти:
– Боюсь, вы не поймете, комиссар.
О, и за какие заслуги ему послан этот мудрец, который так легко обезоруживает даже самого настороженного свидетеля! И он кивнул, смиренно соглашаясь.
– А сестра разделяла ваше увлечение? – Вопрос сержанта прозвучал естественно.
Человечек пнул ножкой кресло.
– Нет, моя сестра относилась к ним без интереса.
Сержант сокрушенно покачал головой, и ободренный да Пре добавил:
– Да и ко всему остальному тоже.
– Вообще ко всему? – Судя по голосу, Вьянелло проявил подлинное участие.
– Да, – подтвердил да Пре, – если не считать священников. – Последнее слово он произнес так, что стало ясно: единственное, что от души сделал бы со священниками, – приказал бы их всех казнить.
Сержант покачал головой, как будто не представлял более страшной участи, особенно для женщины, чем попасть в лапы священников. Исполненным ужаса голосом он вопросил:
– Она ведь ничего им не оставила? – И тут же добавил: – Простите, не мое дело об этом спрашивать.
– Да все нормально, сержант, – успокоил его да Пре. – Они пытались, но не получили ни лиры. – Самодовольная ухмылка расплылась по его лицу. – Не преуспел никто, хоть они и пытались урвать что-нибудь из ее состояния.
Вьянелло широко улыбнулся – уж как он рад, что удалось избежать близкой опасности. Оперся локтем на ручку кресла, подбородком на ладонь – устроился поудобнее, приготовившись выслушать историю триумфа синьора да Пре.
Человечек задвинулся в глубину своего кресла, так что ноги его оказались практически параллельны сиденью.
– У нее всегда была слабость к религии, – начал он. – Наши родители посылали ее в монастырские школы. Думаю, поэтому она так и не вышла замуж.
Брунетти поглядел на пальцы да Пре, державшиеся сверху за ручки кресла: никаких признаков обручального кольца.
– Мы не уживались, – просто молвил да Пре. – У нее все интересы – в религии. А мои – в искусстве.
Для него, заключил комиссар, это табакерки.
– Родители наши умерли, эту квартиру они оставили нам в совместную собственность. Но мы не могли жить вместе.
Вьянелло кивнул, – да, так трудно жить с женщиной.
– И я продал ей свою долю – двадцать три года назад. И купил квартирку поменьше. Мне нужны были деньги, чтобы пополнять коллекцию.
И снова Вьянелло кивнул в знак понимания того, какие требования предъявляет искусство.
– Три года назад она упала и сломала шейку бедра: срослось плохо, так что ничего не оставалось, как поместить ее в casa di cura. – Здесь старик прервал речь и задумался: вот после таких штук и попадаешь неизбежно в дом престарелых. – Она просила меня переехать сюда, чтобы присматривать за ее вещами, – продолжал он, – но я отказался. Побоялся: вдруг вернется, и тогда мне снова придется переезжать. Я не хотел перемещать сюда свою коллекцию – а без нее жизнь для меня немыслима, – чтобы потом опять увозить, если сестра поправится. Слишком рискованно, очень большая опасность что-нибудь разбить. – От одной мысли о такой возможности руки да Пре крепче сжались в неосознанном ужасе.
Брунетти поймал себя на том, что по ходу рассказа тоже начал согласно кивать синьору да Пре, погружаясь в безумный мир, где разбитая крышка – более страшная трагедия, чем сломанное бедро.
– Потом, когда сестра умерла, оказалось, что она завещала мне свое имущество, но пыталась отдать им сотню миллионов. Добавила это к завещанию, пока была там.
– И что вы сделали? – осведомился Вьянелло.
– Пошел к своему адвокату, – незамедлительно дал ответ да Пре. – Он велел мне заявить, что в последние месяцы жизни она была не в своем уме, то есть когда подписала эту штуку.
– И что? – подал реплику Вьянелло.
– Эту часть выкинули из завещания, конечно! – чрезвычайно гордо заявил человечек. – Судьи прислушались ко мне – это проявление безумия Августы.
– И вы унаследовали все? – уточнил Брунетти.
– Конечно. Больше близких родственников нет.
– А она действительно выжила из ума? – поинтересовался Вьянелло.
Да Пре взглянул на сержанта и немедленно удовлетворил его интерес:
– Нет, конечно. Она рассуждала как всегда здраво, до самого последнего раза, когда я ее видел, за день до ее смерти. Но завещание сумасшедшее.
Брунетти не очень уловил разницу, но не стал ничего выяснять, просто спросил:
– А в доме престарелых знали о завещании?
– Что вы имеете в виду? – с подозрением произнес да Пре.
– Кто-нибудь из руководства спрашивал вас о завещании или, может быть, они оспаривали ваше решение его опротестовать?
– Один из них позвонил мне перед похоронами и попросил разрешения прочитать проповедь во время службы. Я сказал ему, что никакой проповеди не будет. Августа в завещании оставила распоряжения относительно похорон: она хотела заупокойную мессу, и это я никак не мог обойти. Но ничего такого, насчет проповеди, не говорила, так что я хотя бы удержал их от болтовни о мире ином, где встретятся все счастливые души. – Тут да Пре улыбнулся – нехорошая получилась улыбка.
– Один явился на похороны, – продолжал он, – большой такой, жирный. Подошел ко мне после и сказал, что смерть Августы величайшая потеря для «христианского сообщества». – Да Пре выговорил эти слова с таким сарказмом, что воздух вокруг него будто накалился. – И что-то вещал о том, как она всегда была щедра и каким хорошим другом была ордену.
Тут да Пре перестал рассказывать, сознание его, как видно, отвлеклось на приятные воспоминания об этой сцене.
– Что же вы на это ответили? – наконец подал голос Вьянелло.
– Что щедрость легла в могилу вместе с ней. – Еще одна недобрая улыбка.
Вьянелло и Брунетти какое-то время молчали, но потом Брунетти задал вопрос:
– Предпринимали они какие-то правовые действия?
– Вы имеете в виду – против меня? – спросил да Пре.
Комиссар кивнул.
– Нет, ничего. – И после небольшой паузы добавил: – То, что они наложили лапу на нее, не значит, что они дотянулись до ее денег.
– Ваша сестра когда-нибудь говорила о том, что вы назвали «наложили лапу на нее»?
– Что вы имеете в виду?
– Не говорила ли вам, что они нацелились на ее деньги?
– Мне?…
– Да, когда находилась в casa di cura, – что они вынуждают ее завещать им деньги?
– Не знаю, – ответил да Пре.
Комиссар решил не подталкивать его к объяснению: пусть сам все расскажет. Да Пре так и сделал.
– Я обязан был посещать ее раз в месяц – больше времени я уделять ей не мог, – но нам нечего было сказать друг другу. Я приносил ей всю поступавшую почту, все по части религии: журналы, просьбы о деньгах. Спрашивал, как она там. Но поговорить было не о чем, и я уходил.
– Понятно. – Брунетти встал.
Она находилась в доме престарелых три года и оставила все этому брату, который был слишком занят – наверняка своими коробками, – чтобы навещать ее чаще чем раз в месяц.
– К чему все это? – спросил да Пре у комиссара, прежде чем тот успел отойти. – Они что, собираются опротестовать завещание? – Хотел сказать еще что-то, но остановился. Брунетти почудилось – назревает очередная улыбка; но человечек прикрыл рот рукой и она исчезла.
– Нет, ничего подобного, синьор. Мы просто заинтересовались кое-кем из обслуги.
– В этом не смогу вам помочь. Из обслуги никого не знаю.
Вьянелло поднялся, подошел и встал рядом с Брунетти. Его доверительная беседа с да Пре в начале визита помогла нейтрализовать плохо замаскированное негодование начальника.
Да Пре больше не задавал вопросов; тоже встал и провел их по коридору до входной двери. Там Вьянелло взял его воздетую руку и потряс – в благодарность за то, что ему показали такие чудесные табакерки. Брунетти тоже пожал поднятую руку, но не благодарил и первым вышел в дверь.
Глава 4
– Ужасный карлик, жуткий карлик, – слышал Брунетти бормотание Вьянелло, спускавшегося за ним по ступенькам.
Снаружи похолодало, как будто да Пре похитил тепло дня.
– Отвратительный карлик! Считает себя хозяином этих коробочек. Глупец! – бубнил Вьянелло.
– Что-что, сержант? – Брунетти не уследил за потоком его мыслей.
– Считает себя хозяином этих финтифлюшек, этих дурацких коробочек, – уже вполне явственно проговорил тот.
– А мне казалось, они тебе по нраву.
– Господи, да нет же! По-моему, они омерзительны. У моего дяди их было множество, и каждый раз, когда мы к нему ходили, он заставлял меня на них смотреть. Такой же был – приобретал всякие штучки. И считал себя их хозяином.
– А разве не был? – Брунетти приостановился на углу, чтобы лучше его слышать.
– Ну, был, конечно. – Вьянелло встал перед ним. – Он платил за них, имел квитанции, делал с ними что хотел. Но ведь на самом деле нам ничто не принадлежит. – Он глядел прямо на комиссара.
