Эдуард Хруцкий - Сто первый километр
– Серьезная банда? – поинтересовался Никитин.
– Да уж куда серьезнее. Москва так и гудит. Взяли три магазина в Химках.
– Крови-то много?
– Одно убийство. Так что, Никитин, твой начальник большого ума человек, он в своем рапорте высказал предположение, что Банин, возможно, и этих орлов снабдил пистолетами.
– Ну если так, товарищ полковник, мы из него это выбьем.
– Все дело в том, что он мог продать оружие подельнику. У нас пока ни пистолетов, ни пуль, ни гильз нет.
Внезапно порыв ветра распахнул окно, влетела в комнату тяжелая занавеска.
На Москву обрушился дождь.
МОСКВА. ТЕМ ЖЕ ВЕЧЕРОМ
Капитан милиции Кочкин
Начальник Ховринского отделения милиции попал в больницу с острым приступом аппендицита, его зам уже два месяца лежал с крупозным воспалением легких, поэтому на плечи капитана Кочкина легли заботы сразу двух его начальников.
Но несмотря на то что он был и начальником, и замом, его никто не освобождал от обязанностей опера, то есть его земля оставалась его землей.
И вот сегодня, отдав распоряжение оперсоставу об усиленном контроле за объектами торговли на территории, он сам отправился претворять собственные указания в жизнь.
Сильный дождь, начавшийся после обеда, сменился мелкой противной моросью.
Кочкин шел по улице, залитой водой, матеря собачью службу и своих не вовремя заболевших начальников.
У магазина скобяных изделий его поджидал участковый Киселев.
– Здорово, Коля. – Участковый был в форменном сером дождевике.
– Привет, – Кочкин пожал руку, – ты, я смотрю, утеплился.
– А ты как думал? – зло ответил участковый. – У меня гимнастерка от воды линяет. Выдали какое-то дерьмо крашеное.
– Поезжай на склад – обменяй.
– Как же, они тебе обменяют. Жди.
– А ты ездил?
– А то нет. Совсем зажрались вещевики наши.
– Поставил бы бутылку.
– При моем жалованье на всех бутылок не напасешься.
– И то верно.
Они зашли в продовольственный магазин, в магазин «Книги», опросили продавцов, еще раз пересказали приметы преступников.
В овощном директриса Аня, боевая хорошенькая бабенка, к которой Кочкин был давно неравнодушен, угостила их виноградным соком и пригласила на обратном пути распить бутылочку.
Предложение было принято с радостью.
К промтоварному они подошли, когда начало смеркаться. В торговом зале к Кочкину подбежала замдиректора Анна Филипповна:
– Николай Павлович, только что трое подозрительных заходили.
– Когда?
– Да минут десять назад.
– Куда пошли?
– Да вон они под фонарем стоят.
Кочкин поглядел в окно и увидел троих хорошо одетых парней.
– Пошли, – скомандовал он участковому.
Кочкин и Киселев вышли из магазина. Под фонарем стояли трое крепких ребят в хороших костюмах, у одного в руке был небольшой чемодан.
– Документы, – скомандовал, подходя, Кочкин.
– А ты кто? – лениво, врастяжку спросил совсем молодой парень с чемоданом.
– Я из уголовного розыска.
– Ну раз так… – Один из парней, высокий, худой, с каким-то болезненно отечным лицом, сунул руку во внутренний карман пиджака.
И Кочкин узнал их. В эти несколько секунд, которые еще жил, он мысленно сопоставил приметы похищенного и светлый габардин высокого.
Кочкин сунул руку под пиджак и нащупал кобуру пистолета…
Боли он не почувствовал, просто нестерпимо ярко вспыхнул уличный фонарь и погас.
Участковый Киселев услышал выстрел и увидел, как падает Кочкин. Он попытался задрать плащ, чтобы добраться до пистолета, но пуля ударила по руке, он упал и начал отползать, пытаясь спрятаться за сваленные у тротуара доски.
Дико запричитала женщина, вдалеке раздалась трель милицейского свистка. Киселев все-таки достал наган, сел, но под фонарем уже никого не было, только на земле, странно заломив руку, лежал Кочкин.
РАЙЦЕНТР
Данилов
Он пришел на могилу к Степе Полесову утром, когда кладбище было совсем пустым. Минут двадцать он искал могилу. Десять лет назад ему казалось, что Степана положили совсем недалеко от входа.
Но за это время могил здесь поприбавилось, и покоился Полесов нынче в самом центре кладбища.
На могиле лежала плита с надписью: «Полесов С. А. Сотрудник МУРа. Погиб при исполнении служебных обязанностей. 1942 г.».
Данилов открыл калитку ограды, вошел. Стояла над Степиной могилой накренившаяся береза, ее ветви росли низко, листья почти покрывали плиту.
Кто-то следил за последней Степиной «квартирой». Холмик аккуратно дерном покрыт, чуть завядшие полевые цветы в литровой банке.
Данилов мысленно извинился перед другом, что не пришел сюда раньше. Не выбрал времени за десять лет. Он тяжело опустился на лавочку. Где-то в зарослях орешника пела неведомая птица. Голос ее был печален и тих.
А может быть, ему казалось все это. Разбросала по земле жестокая жизнь могилы его друзей. Лежит на Ваганьковском в Москве Ваня Шарапов. Степа Полесов нашел свой покой под этой покосившейся березой. Где-то под Бродами похоронен его лучший друг Сережа Серебровский. Положили в братскую могилу в Порт-Артуре веселого Мишку Кострова.
Ну что же, у этой могилы помянет он всех дорогих ему людей.
Данилов достал из кармана брюк четвертинку, любимый раскладной стаканчик и сверток с бутербродами. Аккуратно отбил сургуч с горлышка, шлепнул по донышку ладонью, и вылетела картонная пробка.
Забулькала водка, наполняя стаканчик.
– А мне нальешь, Ваня? – спросил за спиной до слез знакомый голос.
Данилов оглянулся. Облокотившись на ограду, стоял Муштаков. Был он в сером костюме, красивом галстуке, с неизменной трубкой в зубах.
– Володя. – Рука дрогнула, и немного водки выплеснулось на землю.
– Ты осторожнее, Ваня, – засмеялся Муштаков, – а то нам ничего не достанется.
Он раскрыл калитку, сел рядом с Даниловым и обнял его за плечи.
– Ну здравствуй, Ваня. Да пей же ты, а не то водку погубишь.
Данилов выпил, понюхал кусочек бутерброда, передал стаканчик Муштакову.
– Хотел ребят помянуть. Вроде как горькая память, а выходит – мы за веселую встречу пить будем.
– Выходит, так. Но все равно – за всех друзей наших, кто в землицу лег раньше срока. – Муштаков выпил и взял бутерброд.
Посидели тихо, думая каждый о своем, допили водку.
– Ты как узнал, что я здесь? – спросил Данилов.
– Я, когда в городе бываю, всегда на могилу к Степе захожу.
– Значит, это ты ее в порядке содержишь?
– Нет. Председательша моя, Клавдия Михайловна, очень об этой могиле печется.
И Данилов вспомнил Степины похороны и красивую, статную женщину вспомнил, она стояла у могилы с каким-то вдовьим лицом.
– Вот же какая история получилась, как в романе старом. – Муштаков разжег трубку. – Видела она Степана всего один раз и влюбилась на всю жизнь.
– Так она что, незамужняя? – удивился Данилов.
– Представь себе, нет.
– Действительно, прямо роман мадам Соколовой.
– Не читал.
– А когда тебе? Мы в десятом году из Москвы уехали в Брянск, отца назначили тамошним лесничим, а в «Брянских ведомостях» тогда перепечатывали из московских газет романы. Вот я и читал сочинения мадам Соколовой.
– Занятно. – Муштаков затянулся глубоко. – Ты меня, Иван, прости за те неприятности, которые на тебя посыпались после моей ночевки.
– Значит, знаешь?
– Знаю. Рассказали добрые люди.
– Ты, Володя, это близко к сердцу не бери. Не надо. Ты просто поводом стал. А причина другая была. Совсем другая. Если бы не ты, они что-нибудь другое нашли. Мне даже дружбу с Сережей Серебровским инкриминировали.
– Брось?!
– А хоть брось, хоть положи. Все едино для них. Им меня сожрать надо было любыми средствами. Ты лучше расскажи, как ссылку свою отбываешь.
– А как. – Муштаков выбил трубку о каблук. – Как все, так и я. В колхозе «Светлый путь» меня Кузнецова, председательша, приютила. А как узнала, что я покойного Степана знаю, так стал я для нее самым дорогим человеком.
– Кем же ты там работаешь?
– Завклубом, библиотекарем и учетчиком в правлении.
– А зарплата?
– Ваня, мне трудодни начисляют.
– А ты разве член колхоза?
– Нет. Только денег живых в этом хозяйстве люди давно не видели, хотя колхоз передовой. Ты в Глуховке был?
– Проезжал, помню, одни печи стояли.
– Сейчас село богатое. Клуб, парикмахерская, амбулатория со стационаром. Мы лучший колхоз в районе.
– А денег нет.
– Нет. Хорошо, что на трудодни картошку да зерно дают. Народ и этому рад.
– А живешь где?
– При клубе. Комната у меня. Пишу потихоньку.
