Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»
— Ну, вы как в воду глядите, Иван Александрович, — оживился я, вспомнив вдруг о двух пацанах — чуть постарше нас с Костей — Сеньке и Суслике. С этими воришками он познакомил меня в первый день нашего приезда в Москву. Сеньку и Суслика, хотя они и не жили у тети Сони, Валентин держал у себя под крылышком. Обучал воровским приемам, «законам», угощал водкой. «Работали» они на пару. У нас на «хате» были своими людьми. Но, в отличие от нас, любимцами Короля они не были — наверное, потому, что этим пацанам не хватало сообразительности и сметки, особенно Суслику. А для карманника, как и любого вора, одной ловкости рук мало.
О них я коротко рассказал Ивану Александровичу, а потом он прочел мне выдержку из рукописи.
«Одно из положений «закона» требовало от воров вовлечения в свою среду новых членов, поэтому они вели активную работу среди молодежи, особенно несовершеннолетних. Система вовлечения, по словам воров, была достаточно эффективной. Новичков обольщали «воровской романтикой», «красивой жизнью», свободой от обязательств перед обществом, властью денег и культом насилия. Их приучали к водке, наркотикам, сводили с воровскими проститутками, заставляли брать на себя вину за преступления, совершенные ворами. Последнее было чуть ли не основным мотивом вовлечения молодежи.
В местах лишения свободы члены группировки использовали кандидатов («пацанов») для различных поручений — сбора средств для общей кассы («общака»), а нередко и в сексуальных целях. Таков был путь в воровское общество почти у каждого вора, что, несомненно, способствовало формированию у него цинизма, жестокости и презрения к нравственности, социальным ценностям».
— Поставим здесь точку. Что скажете, Валентин Петрович?
— Суть схвачена. Не обижайтесь, но ее, эту суть, еще раньше подметил писатель Медынский, хотя, конечно, не в научной форме. Только вот насчет того, что вовлекали мальцов ради прикрытия — тут вы, по-моему, хватили лишку. В первую голову думали о толковых помощниках, расторопных и шустрых, — у молодых и реакция другая, и пальцы чуткие. О смене заботились. А то, о чем вы говорите, — было, но на первое место ставить нельзя.
— Что ж, к этому вашему замечанию стоит прислушаться. Вопрос спорный, но поспорить есть о чем.
— И еще, Иван Александрович, — продолжал я. — «Воры в законе», наши наставники, учили нас многим дурным вещам. Тут я согласен. Хотя, если наставник был умным, как наш Король, он понимал, что из алкаша, к примеру, хорошего вора не получится, и потому — приучал знать меру. Сводил нас и с воровскими проститутками, это было, и об этом я еще расскажу. Но была у многих и настоящая, сильная любовь. Меня, между прочим, она тоже не обошла. Ну, а что касается сексуальных целей… Случалось, хотя такой распущенности, как теперь, не было. Знакомых мне наркоманов мог бы вообще пересчитать по пальцам. Для вора это хуже, чем водка. Думаю, что «беспредел», и тот понимает. Только вот молодежь такая пошла — сама стремится побольше запретных плодов сорвать. Меры не знает.
— Спасибо за откровенность, Валентин Петрович. Я подумаю, как лучше расставить акценты. Хотя, помните, я пишу не о том, что было, а о сегодняшнем состоянии преступности, прежде всего организованной.
Долгая наша беседа, наконец, закончилась. В мою достаточно однообразную и почти лишенную выходов во внешний мир жизнь будто ворвалась струя свежего воздуха. Ни разу до этого не доводилось мне называть следователя по имени-отчеству. Приятно было, что и сам Иван Александрович отлично знает наш воровской мир.
Он, честно скажу, нравился мне все больше. Невысокий плотный крепыш, русоволосый, лицо открытое, доброе, серо-голубые глаза, расставленные чуть шире обычного, живые и умные. И сам — подвижный, иной раз резкий, умеющий, однако, в нужный момент сдерживать эмоции.
Словом, впервые вне своего узкого мирка я почувствовал себя человеком. Со мной говорил на равных, советовался, интересовался моим мнением не свой брат «блатняк», а интеллигентный, ученый человек. И, как я понял, предстояла не одна такая беседа.
Но — хорошего понемножку, на сегодня все кончено, и мне пора возвращаться в реальный мир — в свою камеру, куда меня отведут под конвоем.
В ИВС я уже не застал ни толстяка, делавшего по утрам физзарядку, ни Леху-акселерата. Видно, им успели предъявить обвинение и перевели в следственный изолятор. А в камере был уже новый «клиент», сидевший на краешке койки с сигаретой в зубах.
— Здорово, свояк! — Поднялся он мне навстречу. — Чуть ли не с обеда сижу здесь и скучаю. Неужто, думаю, одного водворили. Пишут, преступность выросла, а тут — в одиночку. Надо же — по ночам людей стали мучить. Права попирают…
Я ничего не ответил: терпеть не могу болтунов. Языком треплет, будто в парашу мочится.
Был мой новый сокамерник помоложе меня лет на пять, повыше ростом, с залысинами на кудлатой голове, в импортной черной майке с какой-то иностранной надписью. Как видно, он основательно настроился продолжать треп. И хотя я после беседы со следователем порядком утомился, решил — пусть травит. Может, быстрее засну. Ополоснул под краном лицо и прилег.
— Понимаешь, влип я в такую историю, — мужик, как видно, хотел излить душу. — Взял на прицел одну фатеру. Хозяйка укатила в отпуск, дитя в пионерлагере, муж каждый день, кроме выходных, уезжает на службу. Ровно в восемь тридцать на своем «Жигуле». На объекте, по наводке, полный достаток, и золотишко есть. Главное — залепить скачок можно без риска. Выбираю удобный час, и я — в квартире.
(С этим сокамерником все ясно, решил я про себя. Не иначе, опера подсадили. Дешевка, со мной этот номер не пройдет.)
— …Изучаю обстановку. Две комнаты смежные. Интерьер люкс-модерн. Через большую прохожу в спальню. И тут — ты не поверишь. На двуспальном ложе в стиле Людовика — девка. Молодая, груди навылет. Распласталась, в чем мать родила. Я, веришь ли, прямо рассудка лишился. Забыл, где нахожусь и зачем пришел. Осторожно, чтоб не спугнуть, разделся — и к ней под бочок. Приласкал, обнял. А она, как видно, во сне не разобралась, что к чему, и от удовольствия аж растаяла. Может, и притворилась, кто их, баб, разберет. Потом открыла глаза, да как закричит. Попытался ей рот заткнуть. А девка сильна, паскуда. Сбросила меня с кровати и пинком по этому делу. Я корчусь от боли, не могу подняться, и тут она меня головой об пол. В общем, отключился, потерял сознание. Очухался — руки и ноги связаны, девки след простыл, а подле меня… хозяин квартиры и два «мента». Но и это еще не все чудеса. Рядом со мной моя сумка, набитая разным добром: магнитофон там, хрусталь и прочая дрянь. Я-то знаю, что ничего в эту сумку не клал. Но кому докажешь. Тут, как водится, понятых пригласили и — пошло, поехало. Понял одно: девка, стерва, не захотела светиться, любовника подводить. Позвонила, видать, ему на работу, а сама смылась, будто се и не было. Ну ничего. Я их выведу на чистую воду. А хороша, куда там моей Наталье законной…
История, которую рассказывал мой новый сокамерник, и вправду была необычной. Если это легенда — неплохо закручено, для затравки годится. Хотя на взаимность этот балаболка зря рассчитывает — не на того напал. Меня на такую приманку не поймаешь. Но он закончил, и надо было как-то отреагировать.
— А ты, видать, прыткий мужик, коли вот так, с ходу, полез на девку, — отшутился я, прикидываясь простачком. — У меня бы смелости не хватило.
— На это пока не жалуюсь.
— А вообще, — решил я поставить все на свои места, — такая история только со «скокарем» и могла приключиться. Кроме вашего брата, кто может голую бабу врасплох застать. Ей Богу, завидую. Только сам в эти квартирные игры не играю. Не по мне они…
Трепач что-то ответил или спросил, но продолжать разговор у меня не было никакой охоты, и я притворился, что засыпаю. В самом деле, бороться со сном я был уже не в силах: сказался трудный день и напряженная, необычная для меня умственная нагрузка.
Исповедь. «Гудела» «воровская малина»
Может быть, это свойство моей натуры. Или влияние однообразной до отупения жизни в зоне, где люди, как бы это сказать, варятся в собственном соку жалких своих забот и страстишек. Но если уж я начинаю о чем-то думать или вспоминать — мысли работают только в одном направлении.
Так случилось и сейчас, когда с легкой руки следователя-ученого я стал ворошить в голове давно забытое. Мозги настроились на одну волну, отключив все остальное. И этот настрой на прошлое не давал покоя ни днем, ни ночью. Воспоминания роились, как пчелы в улье, бежали, иной раз намного опережая события. Вернулся я к ним и на другое утро, хотя знал: вот-вот меня должны вызвать, чтобы предъявить обвинение, а после перевести в СИЗО — следственный изолятор.
Ивана Александровича наверняка заинтересует не только мое прошлое — так сказать, жизнь и приключения «вора в законе». Ему, без сомнения, важно и все то, что связано с внутренней борьбой совести и бесчестья, которая не минует, пожалуй, любого нормального человека, даже если он вор. Наука, об этом я где-то читал, относит это к психологии преступного поведения.
