Марина Крамер - Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие
Почувствовав, что больше не может удерживать рвущееся желание, он рывком развернул ее на спину, содрал рубашку… Коваль застонала, выгибаясь под ним и подчиняясь заданному бешеному темпу. Она не открывала глаз, и это заводило Хохла еще сильнее. Он совершенно потерял рассудок, впивался губами в тонкую кожу на шее, сжимал пальцами грудь так, что синяки наливались практически сразу. Марина не замечала этого – ей чудился прежний Женька, безудержный и жестокий, заставляющий ее ломаться и уступать его силе. Это видение словно подхлестывало ее, дарило какое-то совсем уж дикое наслаждение.
– Не… не молчи… – прохрипел Хохол ей в ухо, одновременно вцепляясь рукой в волосы и поворачивая ее голову так, чтобы сильнее обнажить шею.
Марина застонала, и это было совсем не наигранно – боль оказалась нестерпимой.
– Дааа… – Хохол выгнулся, замер на пару секунд и без сил рухнул на нее сверху. – Котенок… любимая…
Марина перевела дыхание, облизала пересохшие губы и улыбнулась счастливой улыбкой.
– Ты сошел с ума.
Она слышала, как колотится его сердце, все никак не восстанавливавшее нормальный ритм, и ей вдруг стало страшно. Хохлу, перенесшему год назад сердечный приступ, такие упражнения были не особенно полезны.
– С тобой все в порядке? – она обеспокоенно тронула его за плечо, и вдруг Хохол скатился с нее, упал на пол, раскинув руки.
Коваль завизжала и вскочила с дивана, не обращая внимания на разорванную рубашку, свисающую лохмотьями, упала на колени рядом с распластанным Женькой и приложила ухо к его груди. И тут раздался хохот. Это смеялся Хохол, не в силах играть дальше.
– Ах ты, сволочь! – Марина оседлала его и принялась колотить кулаками по груди.
Женька со смехом уворачивался, нежно придерживая ее за бедра.
– Испугалась?
– Не шути так больше, – серьезно попросила она, прекращая лупить его. – Ты ведь знаешь, что для меня нет ничего страшнее, чем потерять тебя.
«Тогда почему ты сама, своими собственными руками делаешь для этого все?» – вертелось у него на языке, но Хохол сдержался. Утро началось так хорошо – так стоило ли портить его продолжением ночного разговора? Он прикоснулся пальцем к огромному кровоподтеку на шее Марины и вздохнул.
– Опять разукрасил тебя всю.
– Ерунда какая, – только отмахнулась Коваль, чуть скосив глаза и оглядев синие отпечатки пальцев на груди и кровоподтек на животе. – Ты ведь знаешь, я отношусь к этому иначе. Мне все, что делаешь со мной ты, приятно и нормально.
– Ну, ты у меня знатная чудачка, – хмыкнул он. – Но вот Грег увидит шею – и что говорить?
– А ты потихоньку принеси мне водолазку с горлом – и все, – рассмеялась Марина.
– Иди в душ, чудовище. Ребенок скоро встанет, ему в школу вообще-то. Пойду я блины печь, – Женька обнял Марину и поднялся вместе с ней с пола, шагнул к двери. – Беги, моя сладкая.
Коваль на цыпочках, чтобы ненароком не разбудить сына и не показаться ему в таком непотребном виде, пробежала наверх и заперлась в душе.
Звонок Ветки застал ее расслабленной после завтрака, лежащей на постели в зашторенной спальне. Взглянув на дисплей, Марина поморщилась – эти звонки стали уж слишком частыми.
– Алло.
– Мэриэнн… прости меня, – прошелестела Виола. – Я наговорила тебе лишнего, но поверь – я так испугана, что не нахожу себе места.
– Разумеется, это был повод, чтобы обвинить меня во всех смертных грехах, дорогая. Ты всегда так поступала.
– Мэриэнн… пожалуйста…
– Чего ты хочешь от меня? – Марина испытала легкое раздражение. Предав ее, Ветка теперь думает, будто вправе надеяться на сочувствие – странная логика.
– Помоги мне выпутаться. Я чувствую – это какие-то старые Гришкины косяки. А в этом можешь разобраться только ты.
– А теперь объясни мне, почему я должна делать это? Бросать мужа, сына, лететь в вашу Россию, ковыряться там в бесовском дерьме столетней давности? Мне-то это зачем? – Марина достала сигарету из лежавшей рядом на постели пачки, дотянулась до пепельницы и закурила, перевернувшись на живот.
– Мэриэнн… ты же не чужая мне! К кому мне еще бежать с этим? – взмолилась Ветка с отчаяньем в голосе.
– А к Ворону что же не пойдешь? Ведь это ему ты так легко продала меня. А сейчас что же?
– Я сделала все, чтобы он не вспомнил об этом разговоре! Клянусь тебе чем захочешь – он никогда не говорил…
– Ну, еще бы! – со смехом перебила Марина. – Разумеется, он не говорил – зачем? Он меня живьем видел, какие тут разговоры? Но факт, Ветуля, вещь упрямая – ты меня сдала. И будь Ворон не тем, кто он есть, вообще непонятно, чем бы все закончилось.
– Мэриэнн… ну, не закончилось ведь! – простонала Ветка. – Я не думала, что ты настолько злопамятна…
Марина едва не захлебнулась дымом от смеха – только Ветка могла позволить себе такую святую наивность и убежденность в собственной непогрешимости. Коваль никогда ничего не забывала, и если человек делал ей зло, то рано или поздно рассчитывалась по самой высокой ставке. И исключений не было. Разве что племянник, но с ним Марина пока просто не знала, что делать. Хотя мыслишка крутилась…
– Я, дорогая, не злопамятна совершенно. Как ты помнишь, у меня просто хорошая память на зло – и все. Валяй, говори, что стряслось, – велела она, ткнув окурок в пепельницу.
Ветка с явно слышимым облегчением выдохнула.
– Мэриэнн… я бы не хотела по телефону… ты ведь понимаешь?
– Ты отвратительная мелкая шантажистка.
– Но ведь ты за это меня и любишь, дорогая, правда? – промурлыкала ведьма игривым тоном.
– Не надейся. Как только решу – сообщу.
– Мэриэнн, пожалуйста! Тут счет на дни…
– Сиди дома и никуда не высовывайся. Где ребенок?
– В больнице. Я его раз в три месяца на реабилитацию госпитализирую, иначе просто невозможно, – удрученно сказала Ветка.
– Прекрасно. Ты можешь как-то организовать ему постоянное наблюдение там?
– Да, конечно, с ним и так все время няня и охранник. Но он ведь меня ждет…
– Интересно, кого он будет ждать потом, если тебе во время такого визита голову открутят? – задумчиво проговорила Марина, злясь на непонятливость подруги.
– Я поняла…
– Ну, и прекрасно. Сиди и жди. Я позвоню.
… – Понимаешь, я не могу это так оставить…
Марина сидела за барной стойкой, пила кофе и пыталась объяснить Хохлу причину своего внезапного решения поехать в Россию. Естественно, Женька понимать это отказывался, приводя резонные доводы о сложности получения визы, о надвигающихся новогодних праздниках, о том, что они обещали Грегори провести каникулы на Кипре в собственном доме. Но в душе он уже смирился, потому что знал: он ничего не сможет поделать. Если Марина решила – будет так, как она сказала.
– Зачем тебе-то туда вязаться? Тебя-то как это касается?
– Женя, ты не понимаешь…
– Конечно, не понимаю. И не пойму никогда! – загремел он, ударив кулаком по столешнице. – Ты так и не поняла: в России тебя никто больше не ждет! И если что-то случится, я не успею прилететь и помочь тебе! Просто не успею!
– Ничего не случится.
– Ну-ну, давай, – отмахнулся он, устав доказывать и натыкаться на одни и те же ответы. – Только помни, что грань между «Вот тут чуть-чуть подправлю, и будет хорошо» и «Ох, бля, что же я наделала опять!» – о-о-очень тонкая. А ты ее никогда не чувствуешь, грань эту.
Марина хохотнула, но заметила, что настроение у Женьки испортилось, лицо помрачнело, а лопатка, которой он переворачивал последний блин на сковороде, со смачным щелчком вдруг сломалась.
– Женя…
– Джек я, а не Женя. Все, хватит. Поела – иди отсюда.
Он повернулся к ней спиной, и Марина поняла – действительно, все, он больше ничего не скажет.
Хохол молчал все время до ее отъезда. Это были самые тяжелые дни в Марининой жизни за последние годы. Она старалась держать его в курсе, рассказывала что-то, пыталась получить ответы, но бесполезно. Он только угрюмо кивал – или вообще не реагировал и сразу уходил от нее. Только с Грегори у него все было хорошо – они много времени проводили вдвоем, играли, взялись вдруг собирать из деталек большую яхту с мотором… Марина чувствовала уколы ревности, потому что сын общался с ней куда менее охотно, чем прежде.
Ночами она тоже страдала от одиночества – Хохол перебрался жить в гостевую спальню. Марина понимала его и не осуждала, но сердце ее часто ныло от обиды. Ведь он же сам сказал – побудь свободной, так зачем же теперь так демонстративно выражал неодобрение?
С Грегом все оказалось немного проще, чем Марина думала. И в этом тоже помог Хохол, объяснив мальчику: матери пришло время показаться врачам, и потому она уедет на какое-то время. Грег было напомнил о Новом годе и обещанных каникулах, но Женька сказал, что на Кипр они поедут втроем с дедом, а маме все равно сейчас нельзя туда. На этом разговоры и закончились.
Улетала Коваль за сутки до Нового года, и это значило, что в родной город она попадет всего за несколько часов до боя курантов. Ее это, правда, не особенно огорчало – Новый год никогда не значился в списке ее любимых праздников, а со смертью Егора и вовсе превратился в формальное событие, отмечавшееся только ради Грегори. Так что перспектива провести эту ночь в съемной квартире в одиночестве Марину не пугала. Ветка, правда, настаивала на том, чтобы она ехала сразу в «Парадиз», но Марина отказалась, мечтая просто выспаться после двух перелетов.
