Суть вещи - Алёна Алексина
Он отворачивается, прячет лицо в подклад фуражки.
– Родители не должны хоронить своих детей, – тихо, будто не ему говорит Митя.
– Родители не должны отказываться от своих детей, – не оборачиваясь, отвечает отец Тима. – А я отказался. От единственного сына. Это я его сюда положил.
Ян подходит незаметно. Я вздрагиваю, когда он кладет руку на мое плечо.
– Есть человек, который виноват гораздо больше, чем вы, – сипло говорит он.
Мне хотелось бы предупредить его, что бить меня нельзя, но я вдруг понимаю, что Яну теперь можно. Пусть бы вообще убил.
Я терплю, сколько могу, потом аккуратно отступаю и ухожу.
Именно я нашла Тима, вынудила Яна встретиться с ним, придумала весь этот безумный план. Ни на секунду не задумалась о том, что говорил мне Тим, игнорировала его нежелание во всем этом участвовать, его страх. Игнорировала то, что он живой человек. Был живой. Ян прав. Виновата именно я.
В этой части кладбища могилы совсем свежие. Кого-то похоронили только вчера, кого-то – неделю назад. Читать надписи на свежих могилах – не менее увлекательно, чем венки. Чего только и кому только не пишут, каких только ошибок при этом не делают. Я стараюсь не проваливаться в разговоры с могилами, потому что кино каждый раз одно и то же: разномастные заплаканные люди зарывают в землю что-то одинаково аккуратно упакованное – сразу ясно, что непостижимо дорогое.
Меня раньше ужасно пугала мысль о собственной смерти. Я бесконечно воображала себя лежащей на отвратительно гладкой атласной подушке. Вот дверь надо мной закрывается, защелкиваются замочки, закручиваются винты. Воздуха остается на пару вздохов. Лифт, покачиваясь, едет вниз. Вдыхая в последний раз, слышишь, как крышку забрасывают камнями… Теперь совсем не страшно. Возможно, полежав на земляном полу плотно запертого подвала, я больше не смогу так уж сильно бояться. Отличная получилась подготовка к смерти.
Но когда вдруг читаешь знакомое имя, видишь знакомое лицо… К такому не подготовишься.
Вначале я замечаю проломленную по центру яркую компьютерную клавиатуру и мышь с торчащим хвостом оборванного провода – и успеваю удивиться тому, что кто-то оставил здесь такие бессмысленные на кладбище предметы.
И только потом вижу фотографию – она вложена в пластиковый файл, степлером прибитый к желтому кресту. Под улыбающимся лицом надпись: Коля Полецкий, 10.05.2008-13.12.2019.
Тринадцатое декабря. Тот самый день, когда я встретила Жанну у больницы.
Я присаживаюсь у могилы, перебираю лежащие на заиндевелом холмике вещи, вызволяю из-под снега посверкивающий белоснежный гравий – никогда такого не видела. Лучшие друзья девушек – мелкие камушки. Выкладываю их в круг. Пусть сияет ярче снега, пусть из космоса будет видно. От этого блеска ломит глаза, остро хочется исчезнуть, провалиться под землю, стать мертвым озером слез под толстой коркой льда.
И тут я слышу, как скрипит под чьими-то ногами снег. Среди памятников мелькает знакомый силуэт. Саша.
– Вот уж не думала, что встречу тебя тут, подруга, – говорит она мне, будто мы виделись только вчера.
Кажется, она в полном порядке – в своем любимом замызганном понизу пуховике неопределимого цвета, я все хотела украсть его и в химчистку сдать, да так и не успела. На голове травянисто-зеленая шапочка, на руках – перчатки в тон.
– Мы тут маму хоронили, – говорит она и садится со мной рядом. – А ты кого?
Я вдруг ощущаю себя как во сне – ничего не могу сказать, только мотаю головой в сторону фотографии.
– “Ко-ля По…” – по слогам читает Саша. Она всегда плоховато чувствовала себя с буквами. – Сидишь винишь себя?
Я киваю и пожимаю плечами. Это должно означать: “Очевидно, ты права”.
– Не нашла ничего лучше, – неодобрительно цокает языком Саша. – Почему-то тебе не приходит в голову, что у этого ребенка, на минуточку, есть мать и эта мать довольно долго закрывала глаза – и уши, заметь, это важно, – на то, что происходит с ее сыном. Получается, мамаше на ребенка было наплевать, ее больше ухажер волновал – как там его, Роберт? Постой, нет, не Роберт. Не говори, я сама вспомню! Борис, во! Базара ноль, “Борис” звучит гораздо лучше, чем “Коля”. Выбор очевиден. А ты, значит, виновата. Так получается? Я все правильно излагаю?
Я киваю. В целом все верно.
– Лиза ты моя, Лиза. – Саша обнимает меня за плечи. Я знаю, что она меня не ударит, она много раз уже меня обнимала и никогда не делала больно. – Лиза, послушай. Каждый ребенок рано или поздно сталкивается с тщетностью бытия. Ну, чего ты морщишься. Считаешь, пафосно? Базара ноль. Но иначе не скажешь. Мы все с этим сталкиваемся, так положено. Столкнуться, и оплакать, и принять. Не все справляются, Лиз, понимаешь?
Саша выуживает из кармана зажигалку и протягивает мне. Сбивая пальцы, я кое-как высекаю из подржавевшего механизма огонечек. Он еле тлеет, то и дело съеживается до пианиссимо, и я до конца не верю, что у меня получится, но тем не менее ветка, поднесенная к огоньку, чуть обугливается на конце. Я вынимаю листочек и прямо над именем и датой, чуть отступив от улыбки, буква за буквой вывожу: я тебе верю.
– А как насчет Тима, Саш? – не оборачиваясь, спрашиваю я, онемевшими пальцами пытаясь всунуть листочек обратно в файл. – Оказывается, никакой он не Тим. Он, оказывается, Тимур. Два разных человека, да? Ты же не будешь спорить, что в его смерти виновата я?
– Буду, конечно, – раздается сзади голос Мити.
Я оборачиваюсь, но Саши нигде нет. Всегда она меня опережала. Пока я сидела и мечтала провалиться под землю, она взяла и провалилась. Что за любовь к театральным эффектам. Осталась только зажигалка. Я возвращаю ее к грязному стакану и пустой бутылке у могилы. Негоже воровать у мертвых.
– Лиза, почему ты должна отвечать за каждую смерть? И где границы твоей ответственности? А то смотри, может, за каждую смерть в пределах города Пермь ответственность хочешь нести? Или распространишь ее на всю Российскую Федерацию? Почему ты считаешь, что взрослый человек сам не может выбрать себе судьбу?
– Может, – неохотно говорю я.
– А если в результате его выбора наступит гибель?
Я молчу, возразить тут нечего. Митя прекрасно знает, что у меня на уме. Вот бы я умела так понимать людей.
– Почему ты отказываешь людям в праве самостоятельно принимать решения?
Я мотаю головой, тру нос – только не хватало снова разрыдаться.
– Почему ты отказываешься признать, что виноват только тот, кто реально лишил человека жизни?
Нос не срабатывает.
Как он не понимает?
– Помнишь, Даня сказал, что у него кишка тонка? – вдруг очень мягко говорит Митя. – Еще засмеялся потом, жутко так? Оказалось, он смелее всех нас. Не только Дервиента подставил, а еще и Тима
