Владимир Тодоров - Пятый арлекин

— На чем я остановился? — встрепенулся Плахов. — А-а, вспомнил: она передавала соль и случайно коснулась пальцами моей руки. Это для всех других случайно, но я сразу почувствовал, что это предназначалось только мне, мне одному! Надо было бежать оттуда в тот же вечер, в ту же минуту, и никогда больше не переступать порог сашиного дома, а меня шатало от одной только мысли, что я когда-нибудь прикоснусь к губам Руны, дотронусь до волос или возьму за руку и растворюсь в вечности. Никто ничего не заметил, все продолжали поздравлять их, орали традиционное «горько» и разошлись под утро. Провожая, Александр тихонько сказал мне: «Извини, я тебе ничего не говорил, потому что боялся». — «Чего?»— спросил я, хотя сразу же понял, чего он подсознательно страшился. «Не знаю, — ответил Александр, — но теперь все прошло. Забудь об этом».

— По дороге домой я спросил жену мою, Ирину, как ей показалась Руна. «Милая женщина, — ответила она, — в ней есть скрытый огонь. Мне даже на мгновение показалось, что она…» — «Что показалось?»— спросил я самым безмятежным голосом, хотя опять догадался, что она имела в виду. «Нет-нет, — улыбнулась Ирина, — так, чисто по-женски, тебя это не должно интересовать… Скажи, ты хотел бы с ней дружить?» — «Мы и так с ними будем дружить, ты же знаешь как я отношусь к Александру». — «Александр — другое дело. Я спрашиваю о Руне, ты увидел в ней что-нибудь?»

И тогда я солгал, — сыграл, как играют на сцене в хорошем театре, на самом высоком уровне, так, что позавидовал бы любой актер первого эшелона. Знаете, к первому эшелону я причисляю таких актеров, как Плятт, Ролан Быков, Глузский. Они универсальны и входят в роль… как в незнакомую реку, проживая за мгновение чужую жизнь, как свою собственную… — Плахов потер рукой правую сторону лица, будто находился в каком-то недоумении, не понимая его причины, потом отыскал потерянную в разговоре нить, — простите, опять уклонился, заговорил об актерах, будто это так важно. Я вас, наверное, задерживаю, да?

— Нет, вы были в очереди последним. Не торопитесь и сосредоточьтесь. Вы говорили о том, что солгали жене. Вы сделали это сознательно?

— Да, пожалуй, сознательно.

— Что вы предполагали выиграть в результате своей лжи?

— Выиграть? О чем вы говорите?

— Может быть, я неточно выразился. Попробую еще раз: вы уже тогда предполагали развитие отношений с этой женщиной, женой Александра?

— Нет, не предполагал, я всегда избегаю думать конкретно, когда вопрос касается каких-либо сомнительных моментов или ситуаций.

— Почему?

— Хочется остаться порядочным для себя самого, вернее, сохранить хотя бы иллюзию порядочности. Это очень важно, если такой иллюзии не будет, то настанет время, когда начнешь себя презирать.

— Не лучше ли просто оставаться порядочным, вместо того, чтобы питать себя иллюзиями?

— Вы не хотите меня понять, — Плахов занервничал, и Ремизов пожалел, что упрекнул его. И без того непрочное доверие в разговоре могло мгновенно разрушиться и неизвестно, удалось ли бы восстановить прежние отношения. — Существует немало людей, — продолжил Плахов, — которые, как бы это сказать поделикатнее, в силу своей слабости или безответственности и может быть бездумности, зачастую переходят границы, отделяющие порядочного человека от непорядочного, хотя эти границы в последнее время достаточно призрачны. Мы приходим на юбилей к чиновнику, пьем коньяк, который ему привезли с коньячного завода, и понимаем, что это воровство, замаскированное под деловые отношения, умение жить, но, тем не менее, ведем себя так, будто все это в порядке вещей. Более того, некоторые из нас завидуют этому человеку и сами были бы не прочь жить подобным образом. Кто-то из этой компании живет с женой другого, тоже вхожего в этот круг, другие не гнушаются брать взятки, главное для них — не собственное моральное падение, главное — выглядеть порядочным и приличным человеком в собственных глазах. Это стержень, который многим позволяет сохранить собственную личность, если только можно говорить о личности в данном случае. Эти же люди презирают всех воришек, укравших кошелек с пятью рублями, или распутного человека. Они искусственно создают микроклимат собственной исключительности, вседозволенности, искренне считая для себя, что их отношения с соблазненной женщиной носят чистый характер, являются результатом страсти, если хотите, а воровство или хищение — как бы награда за их талант и умение приспособиться к обстановке. Простите, что я так подробно остановился на вопросах морали, но поверьте, что это имеет прямое отношение и ко мне: я не брал взяток, не занимался никакими служебными махинациями, но был склонен к авантюре иного рода. У меня сладостно заныло в груди от одного только предчувствия возможной связи с Руной, я как-то сразу уяснил для себя, что эта женщина не для Александра, он не заслуживает счастья быть с ней близким, любить ее, ведь он никогда не знал других, ему не с кем было ее сравнивать. Он был похож на крестьянина, который нашел в огороде бриллиант и отдал его играть детям, заместо стекляшки, или же приспособил для хозяйских нужд, поскольку нуждался в тот момент в каком-то остром предмете. Я старался не думать о том, что большей подлости по отношению к другу трудно представить. Я сразу отделил Руну от Александра, поэтому и не думал о связи с Руной, но предчувствовал сладостную тревогу, и не мог отказаться от развития отношений именно в эту сторону.

Ведь затевая опасную игру с Руной, я не мог не знать, чем это закончится и насколько все это грязно и непорядочно, но совсем не думал о последствиях, будто отношения с Александром поддерживал один человек, а вел игру с Руной — другой. У нас с Ириной не было детей, впрочем, я часто выражаюсь очень книжно и неточно. Что значит не было, когда их нет до сих пор и никогда не будет. В этом есть какая-то нелогичность, потому что мы много лет хотели ребенка, Ирина лечилась даже по этому поводу, а когда врачи сказали, что она беременна, вдруг испугалась, прервала беременность.

— Когда это произошло?

— Не помню точно, приблизительно в тот период, когда Александр женился. Нет, немного позже, через год или полгода. Впрочем, это не имеет никакого отношения ко всей истории.

— Она никак не объясняла нежелание родить ребенка?

— Объяснила и очень логично. Она сказала, что ее возраст и общее состояние здоровья не позволяют родить нормального ребенка, а другой нам не нужен. Это убедило меня в правоте ее действий.

— Что же дальше?

— В одну из суббот Александр и Руна пришли к нам в гости. Всем было хорошо и уютно: Александру оттого, что он семейный человек, любим прекрасной женщиной, моей жене от того, что я с ней и не проявляю никакого интереса к Руне, а нам с Руной… этом трудно рассказать, когда каждый г~ту вижеыис _ред. н — начснотол тебе тебе cttjюм ниnw

Что сказать, первая встреча с женщиной, которую жаждешь каждой клеткой своего тела, не может в чем-то разочаровать, потому что она носит наряду с физическим желанием характер тайн, неземного придуманного восторга, а взамен получаешь только тело, пусть даже прекрасное и удивительное, но все равно это только плоть. Но каждая новая встреча приносит столько открытий, физических и душевных, что постепенно радость перерастает в духовное ощущение святости женщины. Это звучит достаточно противоестественно: наслаждение грехом и святостью. В моих словах, наверное, что-то от церковных проповедей: святость, грех, но любовь, это тоже религия, поклонение, святыня, фетиш, наконец. Мы испытали все, что могут дать мужчина и женщина друг другу, а потом обессиленные лежали в объятиях, не зная, где мы, на каком свете и живы ли вообще. Это даже нельзя было назвать любовью, потому что любовь — это то, что я испытывал к Ирине, а здесь была страсть, одна только страсть в самом концентрированном виде, доведенная до безрассудства, до помешательства, страсть разрушающая тебя до основания, не оставляющая времени и желания разобраться в себе самом, трезво проанализировать происходящее и как это может отразиться на судьбе близких тебе людей.

Уходили мы всегда порознь, она первая, и я еще долго наблюдал в окно с седьмого этажа, как Руна переходит улицу и идет к остановке, не воспринимая окружающее: людей, дорогу, машины… А вечерами мы часто встречались все вместе и эти встречи стали для нас с Руной невыносимыми, уже не было игры, одна только мука и усилия сохранить внешнюю безучастность друг к другу, когда мы рядом и одним движением руки можно прикоснуться к руке или лицу. Я стал бояться смотреть в глаза Александру, страшно было подумать о том, что он может случайно обо всем узнать или догадаться. Я почти каждый день убеждал себя, что на этой неделе порву с Руной и ближайшая встреча станет последней, и тогда, наконец, смогу, как прежде, быть самим собой. Но каждая новая встреча затягивала меня все глубже в омут. Наедине с Руной я забывал о своих намерениях, забывал об Александре и Ирине: была только она, Руна, и, сокращающая разум и совесть, страсть. Еще я боялся за Ирину: узнай она о наших отношениях с Руной, то случилось бы непоправимое. Она очень любит меня, я для нее в этом мире все: и неродившийся ребенок, и муж, и мужчина, и друг. Я понимаю, что не заслуживаю такого отношения к себе, но ведь она не знает меня таким, каким я раскрылся перед вами. И еще: близость с Руной не отразилась на моем отношении к ней, я никогда бы не мог уйти от нее, и в то же время не находил сил порвать с Руной. Видите, какое противоречие? Поневоле необходима иллюзия, что ты порядочный человек, и твои нечистоплотные поступки не отражаются на любимом человеке. Странно ведь, как можно расчленить свои чувства: любовь и страсть. Я не любил Руну и в то же время помешался от страсти к ней, а к жене не чувствовал страсти, но любил. Впрочем, почему любил, я люблю ее и сейчас. И главная моя теперешняя забота — не только разобраться в том, что происходит вокруг меня, но и не дать ей повода узнать обо всем, пусть даже постфактум. Это убьет ее. Вот тогда, в разгар моих отношений с женой Александра, я стал задыхаться в помещении. Это случилось три года назад. С одной стороны груз вины перед Александром, с другой — перед Ириной. Она считает меня сильным и чистым человеком и может допустить, что разлюбив ее, я уйду, но изменить и жить рядом — никогда! За все время, что мы живем с ней, она никогда не повысила на меня свой голос, не упрекнула в чем-нибудь, а когда у меня были срывы и я терял почву под ногами, она, не стараясь узнать причин, выхаживала меня, как больного ребенка. Когда я приходил поздно после встречи с Руной, она только спрашивала: «Ты не устал, милый? Заварить тебе крепкий чай? Ты не болен?» Я же ссылался на занятость по работе и старался не смотреть ей в глаза, как и Александру.