Дело Аляски Сандерс - Жоэль Диккер
Обращаясь к средствам массовой информации, Патрисия выступала в роли адвоката. Но Эрик Донован еще не был официально оправдан. Прокуратура сочла факты достаточно убедительными, чтобы выпустить его на свободу, однако еще не высказалась относительно пересмотра дела. Это будет зависеть от окончательных результатов расследования.
В те же минуты всего в нескольких километрах от тюрьмы проходила другая пресс-конференция – в главном управлении полиции штата. Шеф Лэнсдейн, стоя на подмостках, сообщал сидящим в партере журналистам о ходе следствия по делу Аляски Сандерс. Он, в частности, упомянул, что показания Уолтера Кэрри были получены под давлением полицейского, который затем застрелился. Лэнсдейн заверил, что на это дело будет пролит свет, а преступник-полицейский, если факты получат должное подтверждение, не избежит посмертного разжалования и лишения наград. Лэнсдейн тоже не выходил из роли: он продвигал идею беспристрастной полиции, которая стоит выше любых подозрений и без колебаний чистит свои ряды. В заключение Лэнсдейн приветствовал тесное сотрудничество с полицией Маунт-Плезант и пригласил шефа Митчелла, также находившегося в зале по такому случаю, подняться к нему на сцену; последовал тщательно продуманный эпизод взаимных поздравлений. Мы с Гэхаловудом сидели в глубине зала. Одним ухом слушали Лэнсдейна, а во втором у каждого из нас был наушник от моего мобильника, через который мы следили за пресс-конференцией Патрисии Уайдсмит – ее транслировал местный канал.
Патрисия Уайдсмит повествовала об упущениях правосудия, Лэнсдейн же восхвалял сотрудничество полиции всей страны во имя торжества Добра. Истина, по-видимому, лежала где-то посередине. Накануне мы с Гэхаловудом повидали Салли и Джорджа Кэрри, потом Робби и Донну Сандерсов: сообщили им о сложившейся ситуации и лично рассказали о том, что официально станет известно только сегодня. Робби Сандерс сказал: “Не знаю, что тяжелее для нас – снова погружаться в гибель нашей дочери или подозревать, что мы так и не узнаем, что же произошло”. Джордж Кэрри, со своей стороны, обронил: “Значит, нашего сына заставили признаться в преступлении, которого он не совершал, а потом его убила полиция…” Все они требовали ответов. Мы обещали, что они их получат. Гэхаловуд произнес загадочную фразу, которую я тогда не понял: “Правосудие свершится”. Когда мы ушли от Сандерсов и Кэрри, меня мучил вопрос: как люди преодолевают подобные испытания? Как можно поправить жизнь? Я много думал о своих кузенах, Вуди и Гиллеле, о том, что с ними случилось, и пришел к мысли, что жизнь нельзя по-настоящему поправить, можно лишь перестроить ее заново и придать ей смысл.
По окончании пресс-конференции мы столкнулись у спуска с эстрады с шефом Митчеллом.
– Спасибо, – сказал он.
– За что спасибо? – спросил Гэхаловуд. – За то, что вас показали по телевизору?
Шеф Митчелл предпочел сменить тему:
– Лорен не с вами?
– Нет, она с братом. Знаете, она устрашающий полицейский.
– Знаю, сам ее на службу брал. Не знаю, в курсе ли вы, сержант, но я через несколько месяцев выхожу в отставку. Предложу Лорен на свое место.
– Ваш зам вряд ли будет сильно доволен, – заметил Гэхаловуд.
– Понимаю, потому вам и говорю. Если бы вы с шефом Лэнсдейном направили мне письмо с похвалами в адрес Лорен, я бы его приложил к делу. Она пока не в курсе.
Гэхаловуд кивнул, и мы отошли.
– Шеф Митчелл не такой дурак, как кажется, – сказал я.
Гэхаловуд не отреагировал, и я понял, что он думает о чем-то своем:
– Что стряслось, сержант?
– Да я по поводу Эрика. Это ведь я его допрашивал после ареста. Очень хочется думать, что для него это был мучительный момент, сюда же добавилась тюремная тоска, которая кого угодно заставит признаться в чем угодно, чтобы пробудить у следователей милосердие и симпатию. Видали мы такое. Только ведь Эрик ни в чем не признался, он просто замкнулся в молчании. Сперва кричал, что невиновен, и чем больше находилось против него улик, тем упорнее он молчал.
– Вам не в чем себя упрекнуть, сержант.
– Ни в чем я себя не упрекаю, наоборот. Я имею в виду, что не надо мне было допрашивать Эрика. Я был вымотан. Меня одолевали самые разные чувства. Я во второй раз стал отцом, мой напарник был убит – по крайней мере, я так думал. К тому же Лэнсдейн хотел отослать меня домой, а я отказался. Надо было кому-нибудь передать допрос. Я был не в состоянии допрашивать Эрика. Я, конечно, был в бешенстве и отчаянии, но я сильно на него не давил, отнюдь нет. Так почему же он замолчал? Что-то не сходится. Когда прокуратура решила взять его под стражу, я, помню, страшно боялся, что придется выступать свидетелем на процессе. Защита за пять минут разделала бы меня под орех, доказала бы, что мне ни в коем случае нельзя было после всего пережитого находиться в зале для допросов. Но в итоге этот момент так и не настал, Эрик признал вину. Почему он в итоге признал вину?
– Лорен же говорила: боялся, что его приговорят к смертной казни.
Гэхаловуда, казалось, это не убедило:
– Мне интересно, не боялся ли он тогда, что мы найдем что-то другое против него.
– Что, например? – спросил я.
– Дело внутри дела, – ответил Гэхаловуд. – Я все думаю про ту синюю машину, о которой вроде бы упоминала Аляска. Ту синюю машину, что могла связать Эрика с делом Элинор Лоуэлл. Мы опровергли прежние доказательства вины Эрика, но нашли другой мотив: Эрик доводит свою подружку Элинор до самоубийства, Аляска выясняет это во время встречи с матерью Элинор. Она шлет Эрику анонимные письма, он ее разоблачает и атакует. Потом старается ее убедить, что он здесь ни при чем, но все равно боится, как бы она не сообщила об этом матери Элинор. Тогда он убивает Аляску, чтобы сохранить все в тайне.
– Вы забываете о письме, которое нашли в кармане Аляски. Оно предназначалось не Эрику, ведь он знал, что анонимки пишет она.
– Эрик сказал, что получил два письма, так? Одно в свое время нашли у него дома. По его словам, он про него забыл. Думал, что выпутался, и хранил его в столе, на дне ящика. Но куда девалось второе? Он мог положить его Аляске в карман после убийства, чтобы сбить полицию со следа и внушить
