Страницы любви Мани Поливановой - Татьяна Витальевна Устинова
– Он был хорошим человеком? Этот твой Сергей?.. – спросил он.
Маня перчаткой смахнула со щитка пыль. Остался след.
– Он был очень хорошим ведущим, – сказала она. – Это я точно знаю. Сергей Балашов да Андрей Малахов, а больше никого и нет.
– За что его могли убить?
Этого Маня не знала, и некоторое время они сидели молча, рисуя в голове картинки, каждый свои.
– Почему ты перестала писать, Маня?
– Тю!.. – Она вдруг вся ощетинилась. – Тебе изложить в хронологическом порядке или в алфавитном? И ты дашь мне хороший совет по преодолению кризиса! Или, может, мне сходить на специальный тренинг? Это очень модная штука – ходить на тренинги!
Все это было ему на руку – она не хочет с ним разговаривать, и хорошо, не станет же он приставать!.. Он не хочет и не может за нее отвечать, что бы там ни придумывала Анна Иосифовна! В конце концов, попытку «поговорить» он сделал, этого достаточно.
…Достаточно для чего? Для того, чтоб не чувствовать себя свиньей? Это ложь. Именно свиньей он себя и чувствовал.
– Поднимись ко мне.
– Спасибо за приглашение, но у меня еще полно дел.
– Маня, не дури.
– Алекс, – сказала она твердо. – Я очень от тебя устала, правда. Ты меня замучил.
– Я тебя не мучил. Ты все выдумываешь.
Она тут же согласилась:
– Тебе видней. Давай. Пока.
Он ненавидел эту ее манеру – соглашаться. Если бы она закатила скандал, потребовала объяснений, затопала ногами или сделала еще что-то простое и понятное, он с чистым сердцем послал бы ее к черту, и она оказалась бы виноватой. Во всем.
Вот чего ему хотелось – оставить виноватой ее, а самому уйти целехоньким! Весь его прошлый опыт говорил о том, что это очень просто, следует только нажимать на нужные клавиши, не путать нот, и пьеса зазвучит именно так, как надо пианисту.
С Маней такого не получалось никогда. Она наотрез отказывалась… звучать так, как ему нужно, и путала все ноты, и вызывала какофонию, и получалось, что пианист фальшивит! Именно пианист, и никто другой.
Алекс терпеть не мог фальши.
– Маня, я вовсе не предлагаю тебе романтический ужин, – сказал он, чтобы все-таки как-то ее уязвить. – Мне нужно, чтобы ты кое-что выяснила у этого своего полковника, а говорить об этом в машине неудобно. Или ты больше не собираешься спасать Берегового?..
При упоминании романтического ужина она немножко дрогнула, но тут же взяла себя в руки.
…Деловое партнерство так деловое партнерство, пусть будет так. Хотя это очень глупо и слишком трудно.
В тесной квартирке было очень чисто – должно быть, мать заезжала перед его приездом. Чемодан стоял посреди комнаты. Маня осторожно обошла чемодан и села в кресло.
Алекс с досадой пнул чемодан, он поехал и ткнулся в стену. Было слышно, как во дворе дети, соскучившиеся по весне, играют в мяч и катаются на велосипедах по едва оттаявшим дорожкам, отчаянно трезвоня в звонки.
– Я не знаю, что говорить, – неожиданно для себя признался Алекс.
Маня посмотрела на него:
– А я не знаю, как тебе помочь.
– Мне не нужна твоя помощь!..
Она пожала плечами и повторила:
– Тебе видней.
– Маня, мне просто необходим… перерыв, понимаешь? Я так не могу. Я все время думаю о тебе, звоню тебе, жду тебя, сплю с тобой, просыпаюсь с тобой. Это перебор.
– Перебор, – повторила она, и губы у нее дрогнули. – Вот в чем дело!.. Перебор. Это ты хорошо придумал, Алекс.
Он был уверен, что она все же заплачет, или затопает ногами, или кинется ему на шею – сделает нечто простое и понятное, и это простое и понятное освободит его от всего, что он нагромоздил на них обоих!..
Но Маня Поливанова бодро поднялась из кресла, прошагала к нему и потрепала по плечу дружески-пионерским жестом.
– Ты не думай, – сказала она, и за стеклами очков он увидел ее близорукие глаза. – Я не буду к тебе приставать. У меня в жизни уже был… перебор.
Еще секунду она смотрела на него так же близко, и в голове у него очень медленно прошла мысль, что вот сейчас, сию минуту, он сделал нечто ужасное, убийственное, непростительное. Прошла и осталась в отдалении, поджидая, когда он наконец-то поймет.
Именно сейчас, только что, у него на глазах все изменилось. Все его игры с самим собой – и с Маней! – перестали быть играми.
Ничего не вернется никогда, слышишь ты?..
С этой секунды ты снова один, как был когда-то – всегда, всегда!.. Тебя отпустили, ты же понял это, да?.. Ты больше не нужен. Надежды нет.
Ты упоительно, волшебно, стопроцентно свободен.
Перебор.
Она не станет больше ждать твоих звонков, сходить с ума от ревности и беспокойства, мыть тебе голову и приносить в ванную шампанское – просто так, для радости жизни. Она не станет бегать за тобой по квартире с чистыми джинсами – Алекс, на этих пятно, на самой заднице, переодень немедленно! – и звонить твоей матери, когда ты об этом забываешь. Она не станет больше привязываться к тебе с кино или ужином в ресторане, куда тебе решительно не хочется идти. И слушать разглагольствования о несовершенстве мира или о том, что ты плохой писатель, не станет тоже.
Она ободряюще потрепала тебя по плечу. Ты ни в чем не виноват, дружище, вот что она имела в виду.
Радуйся теперь, у тебя все получилось. Ты свободен, и ты ни в чем не виноват.
Должно быть, лучше умереть, как Сергей Балашов, чем получить такую свободу.
Если б Маня еще секунду, одну только коротенькую секундочку посмотрела ему в глаза, он бы схватил ее в охапку, прижал к себе, стал бы тыкаться носом в душистую прохладную щеку, ныть, скулить, объяснять, как он несчастен и как она, Маня, во всех его несчастьях виновата.
Но Маня все же оказалась сделана не из железобетона, и нервов – стальных канатов, как у Митрофановой, у нее не было!
Она опустила ладонь – прощальным, последним движением скользнула пальцами по его руке, – улыбнулась очень лихо и вернулась в кресло.
– Итак! – громко сказала она. – Что именно я должна узнать у моего друга полковника Никоненко в рамках спасения несправедливо заключенных из-под стражи?
Все, понял Алекс. Вот теперь точно все.
Перебор.
Но ему уже некуда деваться. Это его собственная, личная игра, ставшая вдруг реальностью.
Он потер лицо и вяло удивился, что так зарос. Надо бы побриться. Впрочем, какая теперь разница.
– Будешь виски, Маня?
– Я за рулем.