Бриллианты вечны - Бретт Холлидей
— Не трогай ничего. Это убийство. Не прикасайся ни к чему!
Затем я пошел к себе в комнату. Там никого не было. Сю ушла. Я стал нажимать кнопку звонка. Потом, заметив, что белая кнопка окрасилась от моего пальца, я перестал звонить, поспешил в ванную и отмыл руки. Затем я вытер звонок краем полотенца и позвонил снова.
Пока я звонил, перед моими глазами было лицо убитого человека, выделяющееся на темном фоне коридора. Его глаза и рот были открыты, и мне казалось, будто он собирается со мной заговорить. Мне не приходилось видеть такого зрелища с 1918 года, и вместо того, чтобы относиться к этому спокойно, я осознал, что во мне пробуждаются давно забытые чувства.
Я продолжал нажимать кнопку звонка, не желая, чтобы мертвец так смотрел на меня, и в то же время ругал себя за излишнюю чувствительность. Вдруг я услышал, как открывается дверь внизу в северном коридоре. Перешагнув через руку мертвеца, я вышел в коридор. Вскоре из мрака вынырнул вполне одетый Ловсхайм. Увидев меня, он ускорил шаги, потом припустился бежать, очевидно, увидев фигуру, распростертую у моих ног.
С минуту он не спрашивал у меня ничего. Он лишь бросился на колени и, не отрываясь, глядел на мертвеца. Проверив его пульс и дотронувшись до его лица, он нагнулся еще ниже, желая убедиться, что в этой распростертой фигуре жизнь больше не теплилась. Я стоял, наблюдая за ним. Потом он поднялся и посмотрел на меня. Лицо его выражало панический ужас. Он несколько раз облизывал свои жирные губы, прежде чем смог что-либо сказать. Я помню, как блестел пот, выступивший на его испуганном лице. Его первый вопрос оказался для меня неожиданным.
— Это вы убили его?
— Боже мой, нет конечно!
Он пристально, посмотрел на меня. На лице его, напоминавшем застывшую живую маску, блестели темные глаза.
— Что же тогда случилось? Он ведь не убил себя сам.
— Я нашел его на площадке. Перетащив его в коридор, я убедился, что он мертв, и позвонил.
Он недоверчиво поглядел на меня. Мы долгое время смотрели друг на друга. Ветер злобно завывал, и ведьмы бешено плясали во дворе. Казалось, они пришли в экстаз от зрелища на полу и устроили карнавал в честь лежащего безжизненного тела.
Наконец, он опустил глаза и протянул руку к маленькой разукрашенной рукоятке ножа и тотчас резко отдернул ее, будто его ужасало прикосновение ко всему этому. Потом он вновь протянул руку, и драгоценные камни на его пальцах зловеще блеснули. Я сказал:
— Будет лучше, если вы не станете ничего трогать. Это похоже на убийство. И полиция будет недовольна, если мы будем прикасаться к вещам.
Его руки бессильно опустились, и когда он повернулся ко мне, у него было позеленевшее лицо. Казалось, слово "полиция" вызвало у него больше страха, чем слово "убийство". После небольшой паузы он пробормотал: — Полиция! Но тогда я погиб! Я погиб! Не к чему звать полицию! Я не могу допустить, чтобы полицейские везде совали свои носы.
Вдруг он сообразил, что при мне говорит вслух, и замолчал, бросив на меня косой взгляд.
— Это убийство, — сказал я. — Вам придется вызвать полицию.
Сузив глаза, он окинул меня испытующим взглядом. Было неприятно смотреть на его вспотевшее от страха лицо и бегающие глаза.
Наконец он проговорил:
— Я думал об отеле. Такие истории очень плохо отражаются на репутации отелей. Вы знаете этого человека?
Я покачал головой.
— Я никогда его не видел.
Должно быть, это прозвучало убедительно. Еще с минуту он изучал меня таким взглядом, точно желая окончательно поверить мне, и сказал:
— Я тоже не знаю его. Я никогда раньше его не видел. Он, конечно, не имел никакого отношения к нашему отелю.
Если мои слова были правдивы, то его звучали явно фальшиво. Не знаю почему, но я точно знал, что он лгал, призвав на помощь все свои льстивые и вкрадчивые повадки. Я был в этом уверен. Моя нога находилась очень близко от его жирного зада, утолщенного из-за того, что он сидел на корточках над мертвецом. Я чуть не пнул его ногой за наглость его лживых слов. Затем мой взгляд снова упал на лицо убитого, и у меня пропало желание что-либо делать.
— В таком случае, будет лучше, если вы вызовете полицию, — сказал я.
Ловсхайм, удовлетворенный тем, что я, видимо, поверил его словам, опять нагнулся над трупом.
— О, посмотрите, кто-то ограбил его! Карманы пустые, нигде ничего нет.
Он больше не отдергивал рук. Наоборот, он быстро и старательно обшаривал труп, очевидно, рассчитывая что-то незаметно найти. Его попытки не увенчались успехом, и вскоре он снова посмотрел на меня. На этот раз его маленькие глаза были злые и порочные. Он спросил:
— Кто вы такой?
Позже я в недоумении размышлял над странностью этого дурацкого вопроса. Но в тот момент он привел меня в ярость. Я был зол, потрясен, утомлен, замерз и все еще находился под впечатлением кошмарных происшествий этой ночи.
— Вам отлично известно, кто я такой. Если вы невиновны в убийстве, немедленно вызовите полицию. Если вы этого не сделаете, вызову я! Не трогайте этого человека, руки прочь!
Я сказал это слишком поздно. Он уже успел вытащить из раны нож и поднести его к свету. Теперь мы оба могли его ясно разглядеть. Он был весь в крови, темная и густая капля висела на конце его. Но это был вовсе не нож. Это был маленький кинжал, напоминающий игрушечную шпагу, и я недавно видел точно такую. Ловсхайм тоже узнал ее. Он тяжело поднялся на ноги. Опередив его; я вбежал в свою комнату, и вскоре мы оба стояли перед камином, глядя на бронзовые часы. То, что было совершенно невероятным, оказалось правдой. Шпаги не было в руке маленького бронзового всадника, она находилась в жирной руке Ловсхайма. Или, подумал я, эта шпага была точно такая же, как та, которая была в часах. Но Ловсхайм немедленно разрушил эту вспыхнувшую во мне надежду. С отвратительным торжеством в голосе он заявил:
— В доме имеется только одна такая. Нет, мистер Сандин, это вы убили его. И вы сделали это очень глупо. Глупее, чем я ожидал от вас, потому что у вас лицо умного человека. Но вы убили его.
Бывают обстоятельства, которые так потрясают вас, что вы лишаетесь дара речи, точно на вас находит столбняк. Я сознавал, что стою у
