Есть что скрывать - Элизабет Джордж

подумайте, что происходит у них в душе. Сначала они лелеют надежду, а после осмотра узнают, что я могу восстановить их тело, избавить от боли, хронических инфекций и других проблем, но больше ничего не гарантирую. Возможно, мне не удастся восстановить их чувствительность.

– И все-таки я не понимаю, почему они не хотят ничего рассказывать мужьям или партнерам.

– Думаю, одно дело – лелеять надежду, а потом переживать крушение этой надежды в одиночестве, и совсем другое – поделиться этой надеждой с партнером, а потом мириться с его разочарованием.

Барбара задумалась над ее словами. А также о том, что Тео Бонтемпи рассталась с мужем, и поэтому у нее были веские причины ничего ему не говорить, особенно с учетом того, что он – по его же словам – пытался лечить ее душу, а не только тело. Как бы он отреагировал, узнав, что ее случай безнадежен? Или, если уж на то пошло, как бы он отреагировал на саму операцию?

– Думаю, это логично, – сказала она хирургу.

– Нельзя требовать от них, чтобы они всем рассказывали, что с ними произошло, сержант. Зачастую они даже со мной не желают об этом говорить. Просто хотят снова стать нормальными – по меньшей мере в той степени, в какой это возможно. Но они редко рассказывают, как и когда это с ними сделали. Некоторые – потому, что были слишком маленькими и ничего не помнят. Для других это стало слишком большим унижением. Некоторых просто обманули. Кого-то застали врасплох. А кому-то сказали, что эта процедура обязательна для всех девочек. Все, что связано с женским обрезанием, семьи держат в секрете. Матери не рассказывают дочерям правду: об ужасных последствиях, о том, как эта операция лишит их ощущений, которые невежественная традиция запрещает испытывать женщинам. Попробуйте представить, как это коверкает их жизни, уничтожает их будущее, разрушает их личность, превращает в товар, пользующийся спросом. – На глазах хирурга выступили слезы, и она взяла салфетку из пакета у себя на столе. – Простите. Простите. – Приложила салфетку к глазам. – Я немного разволновалась.

– Всё в порядке, – успокоила ее Барбара. – Тут есть от чего разволноваться. Тео Бонтемпи не говорила вам, что она полицейский и что работает в группе противодействия женскому обрезанию?

– Нет.

– Что она коп или что занимается женским обрезанием?

– Ни то ни другое. Думаете, поэтому на нее напали?

– Возможно. Ее группа делает упор в основном на просвещение этнических сообществ, а за это на копов, как правило, не нападают. Но, по нашей информации, Тео пыталась не ограничиваться одним просвещением. Она обнаружила место на севере Лондона, где делают женское обрезание, и добилась его закрытия. По нашему мнению, ей могли за это отомстить.

– Тогда вы, наверное, знаете о нигерийских знахарках. Они прячутся по всему Лондону. Если одна из них…

Послышался стук в дверь, и хирург пригласила заполнявшую анкету женщину, Фаузию, войти; взяла у нее планшет с заполненными бумагами и сказала:

– Смотровая прямо напротив. Разденьтесь ниже пояса. Там есть простыня, чтобы прикрыться. Я приду через несколько минут.

– Итак, вы осмотрели Тео, – продолжила Барбара, когда женщина вышла, – убедились, что восстановительная хирургия возможна, и сказали ей об этом, правильно?

– Совершенно верно. Сразу же, как только закончила осмотр.

– Она обрадовалась?

– Я не слишком хорошо разбираюсь в человеческих эмоциях. Но могу сказать, что большинство пациенток испытывают скорее облегчение, чем радость. А потом, как правило, погружаются в размышления. Думаю, в человеческой природе – не питать слишком больших надежд.

– Поэтому вы ей позвонили? У нас есть ее мобильный.

– Я всегда звоню пациенткам через день или два после осмотра, чтобы узнать, есть ли у них вопросы.

– В памяти телефона записаны четыре ваших звонка.

– Правда? Значит, так и было, хотя я не могу утверждать, что мы разговаривали четыре раза… – Она перевела взгляд на распечатки на стене. – Должно быть, у нее возникли вопросы. Как и у большинства женщин.

– Как часто вам приходится разговаривать с пациентками больше одного раза?

– Часто. Я звоню, говорю с ними столько, сколько требуется, чтобы их успокоить.

Барбара записала все это в блокнот и наконец задала последний вопрос:

– Вы можете мне еще что-то рассказать?

Доктор Уэзеролл сдвинула брови. Они были иссиня-черными и прямыми, как черта под словом в тексте.

– Разве что… это пришло мне в голову, когда я читала ее карту… Тео выглядела встревоженной.

– Вы имеете в виду процедуру, через которую ей предстояло пройти? Все стадии процесса, когда она ляжет под нож?

– Послушайте, я не могу гарантировать, что помню все в точности, но, мне кажется, это было связано с самой операцией в принципе. Она была встревоженной с самого начала, а не только после того, как я сообщила ей о возможности реконструкции.

– Кто-то на нее давил? Делать операцию или не делать?

– Не могу вам сказать – Тео мне точно этого не говорила. Но если она никому не сказала о визите ко мне, то у нее могла быть причина для тревоги – она не хотела напрасно обнадеживать партнера. – Внезапно на столе у доктора Уэзеролл зазвонил телефон, резко и отрывисто. Барбара ждала, когда хирург возьмет трубку, но та позволила телефону переключиться на автоответчик. – Должно быть, вы считаете женское обрезание одной из причин ее смерти?

– В данный момент мы рассматриваем все версии. Чем в конечном итоге закончилось дело?

– Она решилась на операцию.

– Вы назначили дату?

– Нет. Судя по моим записям, она обещала позвонить, как только сможет освободиться на работе.

– В тот момент – я имею в виду ваш разговор, когда она сказала, что решилась на операцию, – она уже с кем-то поделилась, что собирается на восстановительную хирургию?

Доктор Уэзеролл с виноватым видом покачала головой.

– Честное слово, не знаю. Возможно. Больше мне нечего сказать.

Брикстон Юг Лондона

Монифа Банколе понимала, почему детектив ее арестовал. Она рассказала ему о своих намерениях. Она сказала ему, что все равно собиралась очистить Симисолу, чтобы та могла стать женщиной. Да, она нашла место, где Симисоле сделают обрезание под медицинским наблюдением – с анестезией, стерильными хирургическими инструментами, квалифицированным хирургом и послеоперационным уходом, – но это все равно обрезание, запрещенное законом страны. Монифа не питала надежды, что этот полицейский детектив поймет хоть что-нибудь, что должно было произойти в жизни Симисолы. Он не принадлежал к их культуре, и поэтому есть вещи, которые выше его разумения. Кроме того, они с Симисолой женщины. Цель их жизни – служить мужчинам, с которыми они соединены узами брака или кровным родством. Так было всегда. Так жили ее мать и ее свекровь, так же жили ее бабушка, прабабушка и все женщины, кто был до них. Для ее народа это путь всех женщин. Обрезание означает очищение. Очищение означает непорочность. А непорочность означает пригодность к замужеству. Монифа не могла это